Когда порвется нить - Никки Эрлик

— Я просто пытаюсь защитить тебя! — настаивала она.

— Ты не обязана этого делать, — строго сказала Нина. — Я никогда тебя об этом не просила.

— Ну же, Нина! Ты не единственная, кто беспокоится о людях и хочет их защитить. Ты всегда так поступала со мной, и, видит бог, ты так поступала и с Морой, и мы иногда тоже хотим тебя уберечь! — Эми тяжело дышала.

— Это другое, — сказала Нина, сурово глядя на сестру блестящими глазами. — И знаешь что? Я даже не думаю, что дело во мне. Дело в Бене и в том, что ты чертова лицемерка. Ты месяцами пишешь ему все эти тайные любовные письма, потом начинаешь влюбляться в него в реальной жизни, а теперь даже не даешь ему ни единого шанса! И все потому, что ты боишься его нити.

— Это несправедливо, — тихо произнесла Эми.

«Нина неправа, — подумала она. — Дело не в Бене. Этого не может быть».

— Я просто не хочу смотреть, как ты страдаешь, — добавила Эми. — Ты моя сестра!

Но для Нины обсуждение закончилось. Она порывисто встала, ножки стула скрипнули о пол.

— Только потому, что ты трусиха, которая предпочитает защитить себя, вместо того чтобы рискнуть с кем-то вместе, я не должна сделать такой же эгоистичный выбор, — с горечью сказала Нина. — Я все решила.

Эми понимала, что спор окончен. Нина сказала все, что считала нужным.

Ее голос звучал резко, а лицо стало мрачным и неподвижным.

— И если мой брак тебя так расстраивает, — сказала Нина, — то на свадьбу можешь не приходить.

Уходя, она захлопнула за собой дверь.

Эми застыла на минуту, глядя на закрытую дверь и раздумывая, не побежать ли за Ниной. Но она не могла бежать. Она едва могла двигаться. Ноги подкосились, и она тяжело опустилась на стул, с которого только что встала ее сестра.

И тогда она наконец расплакалась.

Зима

Джек ковырялся в тарелке с креветками в углу номера люкс корпоративного отеля в окружении бежевой мебели разных оттенков, пытаясь подготовиться.

Костюм сидел на нем немного свободнее; он потерял на удивление много мышечной массы за те месяцы, когда перестал тренироваться в спортзале. Через окно он мог видеть рой протестующих, собравшихся у отеля, с табличками «Поддержим коротконитных!» и «Остановите Роллинза!».

Через несколько минут Джек будет стоять на сцене под аркой из красных и синих воздушных шаров, пока его дядя произносит речь о будущем нации, а тетя машет толпе, которая, казалось, становится все больше и громче с каждым митингом. Сегодняшнее мероприятие, самое крупное за все время, транслировалось по телевидению на всю страну.

Джек посмотрел на отца, который читал, сидя в соседнем кресле, и слабо улыбнулся ему.

— Тебе лучше отточить эту ухмылку перед съемками, — сказал его отец, перелистывая страницу газеты. — И может быть, тебе стоит просто сесть и расслабиться, пока мы не понадобимся. Хватит корпеть над едой.

Когда отец Джека впервые услышал о том, что Джек и Хавьер поменялись нитями, он, конечно, испытал облегчение и благодарность за то, что его ребенка ждет долгая жизнь. Но в то же время пришел в ужас от поступка мальчиков. Он часами ругал Джека, потрясенный тем, что сын поставил под угрозу наследие Хантеров и пошел на такой обман. Это продолжалось до тех пор, пока Джек не напомнил отцу о рассказах дедушки Кэла о службе в армии. Дед всегда восхищался солдатским братством, верностью товарищей. Джек сообщил отцу, что Хавьер мечтал поменяться с ним местами и они так и сделали. Его отец никогда не узнает правды.

Джек знал, что отца до сих пор мучат кошмары о том, что его обман будет разоблачен и поставит под угрозу репутацию всей семьи.

— Только три человека в мире знают об этом, — снова и снова заверял его Джек. — Только я, ты и Хави. Вот и все. И никто из нас не расскажет.

Однако свет софитов все ярче освещал Кэтрин и Энтони, и отцу Джека было трудно не испытывать беспокойства. Он с ужасом ожидал того дня, когда в недалеком будущем правда неизбежно выплывет наружу.

Джек наконец-то понял, почему его воспитывали таким одиноким. Его научили заботиться о себе в надежде, что, когда придет время, Джек справится с любыми трудностями.

Сегодня Джеку оставалось только стоять в углу сцены и изображать поддержку членов семьи. Однако у него был другой план.

Джек знал: что бы он ни сделал сейчас, это не отменит его эгоистичных мотивов, побудивших его пойти на обман в июне; какие бы слова он ни произнес сегодня вечером, это не изменит его многомесячного молчания. Но, возможно, этого все же будет достаточно, чтобы выполнить обещание, данное Хавьеру.

Высокий охранник в солнцезащитных очках заглянул в комнату.

— Мистер Хантер, Джек, ваш выход.

Отец Джека встал с кресла.

— Как мой костюм? — спросил он Джека. — Не помялся?

— Нет, сэр, — сказал Джек, и удовольствие, с которым он отвечал на просьбы отца, даже такие незначительные, едва не заставило Джека отказаться от своего плана, тем более он знал, что вина отчасти ляжет и на его отца. Но он зашел слишком далеко, чтобы отступать.

В лифте Джек думал о демонстрантах у отеля, которые до сих пор скандировали свои лозунги. Он думал о митинге в августе, где человек по имени Хэнк расстался с жизнью во время протеста. И он думал о неизбежной смерти Хавьера, солдата, которым он всегда хотел быть, а ему чуть было не сломали судьбу. Когда-нибудь об этом тоже будут говорить протестующие.

У Джека была длинная нить, гораздо длиннее, чем у Хэнка или Хавьера. Самое меньшее, что он мог сделать, — это присоединиться к ним сейчас. Увидеть несправедливость и не отворачиваться. Как сказала ему та женщина, Леа. Он был так поглощен своим противостоянием с Хави, что больше ничего не видел. Но эта битва была не просто между Энтони и Джеком, Хавьером, или Хэнком, или человеком с планшетом и парнями в Нью-Йорке. Это было важнее, чем все они, вместе взятые.

Джек