Девилз-Крик - Тодд Кейслинг

шрамам на бедрах, по блестящим розовым полосам на ребрах, по свежим ранам на предплечьях, еще не зажившим, еще горящим жертвенным огнем. С прошлой ночи татуировка на запястье успела покрыться коркой, но теперь из раны сочилась кровь, образуя блестящий гобелен на бледной коже. – Я отдам тебе все, если придется.

Снизу эхом доносился размеренный голос ведущего. Он становился низким и раскатистым. Этот голос она слышала всю свою жизнь. Голос бога из недр земли, бога ее отца.

– Ты пускала кровь ради своего отца, но отнимешь ли ты ради него жизнь?

Тепло заполнило ей уши, подобно приливной волне. Она коснулась кончиком пальца ушной мочки и посмотрела на темную каплю крови.

– Сделаешь ли его тело своим алтарем, его кожу – своей мантией, его кровь – своим причастием? Осквернишь ли его останки в бледном свете луны?

Сьюзан открыла верхний ящик комода, сдвинула в сторону стопку трусиков и черного нижнего белья и достала свой специальный клинок. На самом деле это было не что иное, как разделочный нож, тот, что она утащила из кухни деда много лет назад в момент отчаяния, прежде чем поняла, какое давление нарастает у нее под кожей. Были дни, когда она пускала себе кровь просто так, когда боль от порезов приносила быстрое облегчение. В те дни она говорила себе, что освобождает демонов из своего тела. Теперь она поняла: ее кровь – священна.

Сьюзан поднесла лезвие к предплечью и нанесла свежую рану, зачарованная тем, как легко разделяется плоть, насколько она эластична и в то же время хрупка перед лицом чего-то острого и инородного.

Снизу донеслось:

– Я не знаю, дамы и господа. Не знаю, хватит ли у нашей маленькой девочки духа сделать это. Что думаете? – Из телевизора вырвались улюлюканье и свист. Сьюзан босиком прошла к лестнице, затем спустилась в гостиную, где спал ее сожитель. Ведущий повернулся к ней и улыбнулся.

– Ну что, Сьюзан? Будешь ли ты чтить Старые Обычаи?

Сьюзан улыбнулась, сжимая нож. Кровь текла по руке и капала на деревянный пол.

– Старая ложь вверху, – прошептала она, – новая любовь внизу.

2

Лаура Тремли не сошла с ума. Да, конечно, они считали ее безумной, даже если не говорили это прямо и открыто. Все думали, что она сумасшедшая, как женщина Лейтхаузер в палате дальше по коридору. Вот она была безумной, пребывала в ступоре, за исключением случайных проблесков, пускала слюни, как маленький ребенок.

Нет, Лаура была другой. Кто еще мог сказать, что они смотрели в глаза истинному богу? Кто еще мог сказать, что они возлегли с божьим апостолом и родили одного из его многочисленных детей? Однажды она и ее сестры по церкви дали клятву служить апостолу их бога, исполнять все его земные желания и помогать ему в построении фундамента нового рая. Была ли она сумасшедшей, если следовала своей вере? Была ли безумной, если слышала голоса в голове?

Существовали более приемлемые термины, такие как «беспокойная», «неуравновешенная» или ее любимый «помешанная». С клинической точки зрения, диагноз Лауры был таким: добрая порция шизофрении с щедрым гарниром в виде параноидального расстройства личности. Не менее сексуальные термины в наш век современной науки. Но ее любимым всегда оставался «помешанная», поскольку это подразумевало, что ее убеждения противоречат реальности.

Разве они не видели ран ее господа у себя на теле? Разве не были они свидетелями бунта против земного притяжения, когда ее удерживала в воздухе лишь одна воля господня?

«Глупцы».

Лишь трусы позволяли так называемой науке обманывать себя. Лаура Тремли знала правду, то, что весь остальной мир так боялся узреть: апостол ее господа возвращался домой при свете луны и нес с собой век крови и огня. По стопам его вырастет новый рай, орошаемый кровью стауфордских грешников и слабаков. Все еретики, лжецы и блудницы, которые так нагло расхаживали по улицам, встретят свой день расплаты.

И этот день, братья и сестры, скоро настанет. Господь нашептывал ей истину, обращаясь к ней из длинных теней, заполняющих скудную палату, когда солнце висит низко, а день испускает в ночь свой последний вздох. Они могли привязывать ее к кровати, чтобы она не воздавала почести своему господу. Но этим узам не сдержать ее веру. Волокна, из которых сплетены они, созданы в царстве человека, и ничто из этого мира не способно устоять перед взором ее живого бога.

Скоро, – прошептал господь, когда дверная защелка щелкнула. Одна из медсестер, новенькая девушка по имени Шарлин Гудолл, вкатила тележку с лекарствами.

– Как вы сегодня, мисс Тремли?

Лаура промолчала, выбрав, чтобы ее бог говорил за нее.

– Все хорошо, – произнесла она, чувствуя, как губы растягиваются в подобии улыбки. – Можете звать меня Лаурой, если хотите.

Она не знает, – сказал ее господь. Она – как дитя в лесной глуши, агнец среди волков.

– Приятно слышать, Лаура. Пора принимать лекарства. – Шарлин потянулась к одному из маленьких бумажных стаканчиков на тележке. В нем лежали три таблетки, две голубые и одна желтая. Они должны были заключить Лауру в тиски сна, пригасить свет ее господа и заглушить его слова. Но не сегодня. Не снова. Не сейчас, когда расплата так близка.

– Они помогут мне уснуть?

Медсестра Шарлин кивнула, явив слабую улыбку. Она улыбалась, хотя ей было страшно – как кошке, которая урчит, даже попав в беду.

– Конечно, Лаура. Мы хотим помочь вам обрести успокоение. Чтобы вам стало лучше.

Какая милая ложь, – молвил ее господь. Она считает тебя глупой, дитя. Думает, что ты невежественная, и обращается с тобой подобающе. Помнишь, что в Старых Обычаях твоего господа сказано про лжецов?

Лаура помнила. Эти слова были начертаны в залах ее разума, залах, по которым она бродила последние тридцать лет, зачастую не имея ничего, кроме свечи, чтобы освещать себе путь. Она обещала своему господу, что не забудет. И сегодня она докажет свою преданность.

Медсестра Шарлин наклонилась и протянула пациентке стаканчик с таблетками. Лаура запрокинула голову и открыла рот, но вовремя шевельнула нижней губой. Стаканчик опрокинулся, и таблетки высыпались. Две из них скатились по щеке и упали рядом с головой.

– О, мне так жаль, – сказала Лаура, встречаясь взглядом с Шарлин. – Мне ужасно жаль. Иногда я слишком неуклюжая, на свою беду.

Шарлин Гудолл выдавила улыбку, но ее глаза горели раздражением.

– Все в порядке, Лаура. Я подниму.

Она наклонилась над койкой, чтобы собрать таблетки, обнажив при этом бледную плоть своей шеи.

– Спасибо, – прошептала Лаура. – Я так благодарна за вашу доброту.

В отличие от медсестры, Лаура не лгала. Она