Джунгли - Эптон Синклер

— Ты сразу пошла бы сюда? — спросил Юргис.

— Да, но я не это хотела сказать. Я думала о тебе. Ты тоже иначе вел бы себя… с Онной.

Юргис замолчал. До сих пор эта сторона вопроса не приходила ему в голову.

— Когда люди голодают, — продолжала Мария, — и у них есть какая-нибудь ценность, по-моему, ее надо продать. Ты, наверное, это тоже понял — теперь, когда уже поздно. Вначале Онна могла поддержать всех нас.

Мария говорила совершенно спокойно, как человек, научившийся смотреть на вещи с деловой точки зрения.

— Я… Да, пожалуй, что так, — нерешительно ответил Юргис; он не прибавил, что заплатил тремястами долларов и местом мастера за удовольствие вторично избить Фила Коннора.

В это время полисмен снова подошел к двери.

— Ну, выходите, — сказал он. — Живо!

— Ладно, — отозвалась Мария, доставая огромную шляпу, всю покрытую страусовыми перьями.

Она вышла в коридор. Юргис последовал за ней, а полисмен замешкался, чтобы заглянуть под кровать и за дверь.

— Что теперь будет? — спросил Юргис, в то время как они спускались по лестнице.

— Ты говоришь об облаве? Пустяки, это не впервой. У хозяйки какие-то недоразумения с полицией; не знаю, в чем дело, но к утру они, верно, так или иначе поладят. Во всяком случае, тебе нечего бояться. Мужчин всегда отпускают.

— Это-то так, — ответил он, — но меня едва ли отпустят. Как бы мне не застрять!

— Почему?

— Меня разыскивает полиция, — сказал он, понизив голос, хотя они говорили по-литовски. — Боюсь, засадят меня годика на два.

— Вот черт! — сказала Мария. — Плохо! Ладно, я попытаюсь выручить тебя.

Внизу, где уже собралась большая часть арестованных, она подошла к полной особе с брильянтовыми серьгами и пошепталась с ней. Затем последняя направилась к сержанту, руководившему облавой.

— Билли, — сказала она, указывая на Юргиса, — этот парень пришел повидаться с сестрой. Он вошел как раз перед тем, как вы постучали. Бродяг вы не забираете, не правда ли?

Сержант взглянул на Юргиса и засмеялся.

— Сожалею, — сказал он, — но приказ — брать всех, кроме прислуги.

И Юргис замешался в толпу мужчин, прятавшихся друг за друга, словно стадо овец, почуявших волка. Среди задержанных были и пожилые и молодые, мальчишки из колледжей и седобородые старцы, годные им в деды. Некоторые были во фраках, и никто из них, кроме Юргиса, не был похож на бедняка.

Когда осмотр помещения был закончен, полисмен открыл двери, и арестованных вывели на улицу. У тротуара поджидали три полицейских кареты, и вся округа сбежалась поглазеть. Зрители отпускали шуточки и старались пробиться поближе. Женщины вызывающе озирались, смеялись, шутили, а мужчины шли, понурив головы и надвинув шляпы на глаза. Пленников усадили в кареты, точно в трамвай, и увезли среди града веселых напутствий. В полицейском участке Юргис назвался польским именем и был посажен в камеру с несколькими другими задержанными. Пока те сидели, перешептываясь, он прилег в углу и отдался своим мыслям.

Юргис не раз заглядывал на самое дно социальной пропасти и привык ко всему. Но, думая о человечестве в целом как о чем-то гнусном и ужасном, он всегда невольно выделял семью, которую он когда-то любил. И вдруг ужасное открытие: Мария — проститутка, и Эльжбета с детьми живет ее позором! Юргис мог сколько угодно доказывать себе, что он сам ничем не лучше, что глупо принимать это к сердцу, но удар был слишком тяжелый, слишком неожиданный, и он был не в силах побороть свое горе. Он был глубоко потрясен, и в нем пробудились воспоминания, которые он давно считал мертвыми, воспоминания о прошлом — о былых стремлениях и мечтах, о надежде на честную и независимую жизнь. Он снова увидел Онну, услышал ее нежный молящий голос. Увидел маленького Антанаса, которого хотел вырастить человеком. Увидел дряхлого отца, скрашивавшего их невзгоды своей горячей любовью. Снова переживал он тот страшный день, когда открыл позор Онны. Боже, как он страдал! И каким он был безумцем! Каким чудовищным это показалось ему тогда, а теперь, сегодня, он сидел, слушал и наполовину соглашался с Марией, говорившей, что он вел себя глупо! Да, она говорила, что ему следовало торговать честью своей жены и жить на полученные деньги! А ужасная судьба Станиславаса — с каким спокойствием, с каким тупым безразличием рассказала Мария эту короткую историю! Бедный мальчуган с отмороженными пальцами, так боявшийся снега! Лежа в темноте, Юргис снова слышал его жалобный голос, и пот выступал у него на лбу. Иногда его охватывала судорога ужаса, и перед ним вставал образ маленького Станиславаса, одного, в пустом здании, отбивающегося от крыс.

Юргис давно уже забыл подобные чувства; они столько времени не тревожили его, и он уже думал, что они никогда не вернутся! Что толку в них, если он беспомощен и затравлен? Зачем он позволяет им терзать себя? Задачей его жизни в последнее время было подавить, истребить их в своей душе. Он и сейчас не страдал бы, если бы они не захватили его врасплох, не заполнили его, прежде чем он успел приготовиться к обороне. Он слышал голос своей прежней души, призраки минувшего манили его, простирали к нему руки! Но они были далеки и расплывчаты, их отделяла от него черная, бездонная пропасть. Они опять исчезнут в тумане. Их голоса замрут, никогда больше он не услышит их, и погаснет последняя слабая искорка человеческого достоинства, тлеющая в его душе…

Глава XXVIIl

После завтрака Юргиса отвезли в суд, который был полон арестованными и зрителями; последние пришли из любопытства или в надежде опознать кого-либо из мужчин и воспользоваться случаем для шантажа. Сначала вызвали мужчин, всех вместе. Судья выразил им порицание и отпустил их. Но Юргис, к его ужасу, был вызван отдельно, как подозрительная личность. В этом суде он уже побывал — именно здесь был вынесем «отсроченный» приговор. Судья и секретарь были те же. Последний теперь всматривался в Юргиса, как будто что-то припоминая. Но у судьи не было никаких подозрений — его мысли были сосредоточены на другом: он ожидал звонка одного из приятелей начальника полицейского участка, чтобы получить указания, как отнестись к Полли Симпсон — «мадам» содержательнице этого дома. Он выслушал рассказ о том, как Юргис пришел навестить сестру, и сухо посоветовал ему выбрать для нее место получше. Потом он отпустил его и занялся девицами, оштрафовав их на пять долларов каждую. Штраф за всех был уплачен разом из пачки, которую мадам Полли вытащила из чулка.

Юргис подождал снаружи и проводил Марию домой. Полиции там уже не было, и начинали собираться посетители. К вечеру все пойдет своим чередом, как будто ничего не произошло. А пока Мария повела Юргиса к себе наверх, они сели и начали разговаривать. При дневном свете Юргис увидел, что краска на ее щеках не была уже прежним румянцем цветущего здоровья. Теперь ее кожа под румянами была пергаментно-желтой, а под глазами появились темные круги.

— Ты болела? — спросил он.

— Болела? — переспросила она. — Черт! (Мария научилась пересыпать свою речь ругательствами, которым позавидовал бы грузчик или погонщик мулов.) От такой жизни заболеешь!

На минуту она умолкла, мрачно уставившись перед собой.

— Это от морфия, — сказала она, наконец. — С каждым днем мне приходится увеличивать дозу.

— Для чего он тебе?

— Так уж ведется — сама не знаю, почему. Не морфий, так виски. Если бы девушки не пили, они бы не выдержали. Хозяйка всегда дает новеньким морфий, а пристраститься недолго. Иной раз его принимают, когда что-нибудь болит, и тоже привыкают. Вот и я втянулась, я знаю. Я пыталась бросить, но здесь это мне не удастся.

— А ты долго пробудешь тут? — спросил он.

— Не знаю. Пожалуй, всю жизнь. Что же мне еще делать!

— Разве ты не копишь денег?

— Коплю! — вскричала Мария. — Нет, куда там! Зарабатываю я как будто достаточно, но все деньги расходятся. Я получаю половину платы — два с половиной доллара с каждого гостя; бывает, что я зарабатываю долларов двадцать пять — тридцать за ночь, и ты скажешь, что я могла бы делать сбережения. Но с меня берут за комнату и стол, а цены здесь такие, что ты и представить не можешь, потом за прислугу, за напитки — за все, чем я пользуюсь и чем не пользуюсь. За одну стирку белья я плачу около двенадцати долларов в неделю, представляешь? Но что же делать? Я должна соглашаться, или мне придется уйти, а везде то же самое. Мне удается только выкраивать пятнадцать долларов в неделю для Эльжбеты, чтобы дети могли ходить в школу.

Мария умолкла и задумалась; но, видя, что Юргис слушает ее с интересом, она продолжала:

— Вот так и удерживают девушек: их заставляют влезть в долги, чтобы они не могли уйти. Молодая девушка приезжает из-за границы; она ни слова не знает по-английски и попадает в такое место; если она хочет уйти, мадам говорит, что она задолжала двести долларов, отбирает у нее платье и грозит полицией, если она не останется и не будет слушаться. Девушка остается, и чем дольше она живет здесь, тем больше становится ее долг. Часто девушки попадают сюда, не зная, что их ожидает, так как они нанимались в служанки. Ты заметил эту маленькую белокурую француженку, которая на суде стояла рядом со мной?