Мухосранские хроники (сборник) - Филенко Евгений Иванович

– Обрушил, – повторил Корженецкий. – Допустим. А что дальше?

– Не мне решать.

– А кому?

– Надеюсь, что тебе и таким, как ты. Ты врач?

– Врач! – с гордостью подтвердил Корж.

– Вот и пользуй страждущих. Наше дело – дать тебе процедуру… Выпьем?

– Еще и как выпьем, – пробормотал доктор Корженецкий.

Он уже был хорош. А может быть, просто удручен.

– Что было бы, – с нетрезвым упорством задавал Корженецкий один и тот же вопрос, меняя порядок слов и жонглируя смыслами, – если бы никто… вообще никто… ни взглядом, ни жестом не намекнул тебе на желание вернуть себе память? Что бы ты тогда стал делать? Вот мне интересно…

– Я циник, – отвечал ему Моисей Сайкин со столь же нетрезвой убедительностью, подкрепляя свои речи жестикуляцией, раскованной много более обычного. – Циник!.. Но не сволочь. Осуся… ошущя… чувс-т-вствуешь разницу, милый ты мой Паша?

– Н-нет! – решительно возражал тот, столь энергично мотая головой, что отдача едва не сносила его со стула. – Не чувсв… чусв-тв… не ошуся… осущ-щ-ща… не вижу никакой разницы!

– А она есть, – объявил Моисей. – Есть! Циник – это мироощущение. А сволочь – призвание. Мое призвание – наука, мне некогда быть сволочью. Прости, если разо…чаро…варо… огорчил. Выпьем за науку!

– За науку, продажную девку империализма! – с готовностью подхватил доктор Корженецкий, тщательно и практически безошибочно артикулируя.

– А также за ее приспешников! – обрадовался Моисей. – За апологетов и клевретов!

И они выпили.

Расставались друзья в ту пору, когда автобусы уже не курсировали и надежда оставалась лишь на такси. Корженецкий ехать отказался: «Я на дежурстве, на боевом посту, мое место среди моих подопечных…», после чего попытался лечь прямо на полу в архиве, где и происходил междусобойчик. «Твое место в буфете! – пытался привести его в сознание Моисей. – Из тебя нынче дежурный, как из рыбы веник… или зонтик… господи, что я несу?!» Переплетясь конечностями, они вывалились в полутемный коридор и побрели куда глаза глядели, следовательно – в никуда. «Ничего! – оправдывался Корж. – Ни-ч-чего… я так постоянно дежурю… чтобы примирить себя с действительностью…» Они завернули за поворот, где было совсем темно. «О! – воскликнул доктор. – Мне сюда». Уверенным пинком он распахнул невидимую во мраке дверь, за которой обнаружилась свободная палата с незастланными койками, и рухнул как колода на ту, что оказалась ближе. «А мне куда?» – спросил Моисей потерянно. «Прямо… – отозвался Корж потусторонним голосом. – Не сворачивая». И сразу же захрапел.

Сайкин прикинул, не будет ли разумнее занять пустующее ложе и провести остаток ночи если не в комфорте, то хотя бы в некоторой определенности. По всем признакам из всего пространства возможных решений это было самое разумное, но кто нынче способен был следовать доводам здравого смысла? Подавляя в себе громадное желание спеть нечто духоподъемное, если не «Gaudeamus», то хотя бы «Поднимем бокалы, содвинем их разом», Моисей воротился во мрак коридора и сразу же оказался лицом к лицу с чудовищем. В самом деле, кого еще можно повстречать в темном коридоре богадельни посреди ночи?.. Чудовище, как ему и полагалось, нависало над оцепеневшим Сайкиным, будто франкенштейнов монстр, в пляшущих отсветах факела лик его был смутен, изборожден застарелыми шрамами, иными словами – попросту ужасен и выражал намерение тотчас же, не сходя с места, сожрать заблудшую жертву целиком. Тем более что в актуальном своем состоянии жертва была выпивкой и закуской в одном флаконе. «Ты кто?» – вопросило чудовище хриплым басом. От него исходил ядовитый чесночно-спиртовой выхлоп. Сайкин замычал что-то плаксивое, среднее между своим именем и сакраментальным призыванием мамы. «Ты как здесь оказался?» – настаивал монстр. Моисей не измыслил ничего лучшего, как потыкать дрожащей конечностью в направлении палаты с бесчувственным доктором Корженецким. Чудовище с досадливым рыком обогнуло его и распахнуло дверь, посветивши внутрь. Моисей предпринял квелую попытку улизнуть в никуда, но чудовище не глядя сцапало его за рукав. Время остановилось, застыло и сердце Моисеево. «Умаялся, сердешный, – промолвил монстр с неожиданной нежностью. – Пить любит, а не умеет. В этом деле тоже навык требуется, упражнение…» Затем он переместил свой взор на Сайкина. Жуткие черты зверской физиономии разгладились, возвращая ей все признаки обычного человеческого лица, хотя и с излишней брутальностью. «Пойдемте, провожу вас», – пророкотал монстр. Факел в его лапе обернулся банальным фонариком, а тяжелые одежды замогильного покроя – униформой охранника с нагрудной эмблемой «Цербер-Плюс» (все охранные фирмы, с которыми жизнь сводила Сайкина, отчего-то именовались «Церберами», хотя ничем весомым в караульном деле сей мифологический персонаж себя не зарекомендовал: был Гераклом за шкирку извлечен из Аида пред светлы очи царя Еврисфея, где тотчас же наблевал, о прочих же физиологических реакциях античная мифология целомудренно умалчивала; падок был на лепешки со снотворным, что позволяло всем желающим шастать из мира живых в царство мертвых и обратно как им заблагорассудится). «Вызвать вам такси?» – предупредительно осведомился охранник, поддерживая Сайкина под локоток. «Благодарю, я сам», – пытался отвечать тот, но из горла вырвалось лишь какое-то комичное попискивание, так что пришлось ограничиться отрицательным вращением головы.

Очень скоро охранник вывел Моисея на крыльцо главного корпуса, еще раз корректно уточнил его дальнейшие намерения, после чего с неожиданной выспренностью возгласил: «Всего вам наилучшего, будем рады вас видеть при иных, более подобающих обстоятельствах…» и заперся изнутри.

Потоптавшись на ступеньках в ночной прохладе, Сайкин нашарил в кармане куртки смартфон и вызвал такси. Диспетчер ни единым звуком не выразил удивления, словно забирать поздних посетителей из «Калачовки» было обычным эпизодом. Моисей не успел ни продрогнуть, ни заскучать, как по ту сторону ограды, возле тускло подсвеченной будки пропускного пункта обозначил свое присутствие зажженными фарами таксомотор. В Мухосранске всё близко… Спустя минуту он уже сидел в подпрыгивавшей на рытвинах кабине, молча уставясь в непроглядную темень. Водитель тоже молчал, за что Моисей был ему невыразимо благодарен.

Но это была всего лишь временная передышка.

Расплатившись и отпустив машину, уже стоя возле двери подъезда, Сайкин услышал знакомый голос, что донесся со стороны детской площадки:

– Сигаретки не найдется?

Моисей Сайкин чувствовал себя уставшим, злым и безнадежно пьяным. Меньше всего сейчас ему хотелось бы заниматься выяснением отношений с девицей, которая годилась ему в дочери.

– Это становится похожим на пароль, – сказал он сердито. – Поднимешься?

– Ни за что, – ответила Женевьева.

– Так и будем перекрикиваться через весь двор?

– Нет. Садись рядышком, на этой карусельке всем хватит места.

Пожав плечами, Моисей двинулся на голос сквозь темноту, плотную, как желе. Свободное металлическое креслице с поручнями из полудюймовых прутьев показалось ему сырым и неприятно холодным.

– Кажется, мы распростились еще в прошлый раз, – промолвил он неприступно. – Тебя снова выгнали из дому?

– Ты спятил, – откликнулась Женевьева. Ее профиль на фоне серой стены дома казался плоским, будто вырезанным из черной бумаги. – Еще только одиннадцать вечера, детское время!

– Неужели? – сдержанно удивился Моисей. – Я полагал, что уже глубокая ночь. Кажется, в какой-то момент я потерял контроль над временем.

– Если только над временем, – сказала Женевьева, – то ты легко отделался.

– Не умничай, – сказал Моисей. – Я слишком пьян, чтобы вести беседы на отвлеченные темы.

– Я теперь хорошая, – похвасталась Женевьева. – Я теперь пай-девочка, няша. Сижу дома, читаю книжки. Осенью, наверное, буду поступать в институт. А до той поры устроюсь на работу. Например, детским аниматором в парк имени Бессчастного. Я ведь веселая, заводная.