Скандалы советской эпохи - Федор Раззаков

Во время отдыха в Крыму мама шахматиста познакомилась с некой грузинской княгиней, которая дни напролет только и делала, что рассказывала о своей восхитительной внучке. А поскольку на тот момент у Таля подруги не было, его мама решила помочь сыну. И договорилась с княгиней, что они познакомят молодых. Знакомство имело упех: молодые понравились друг другу и практически с ходу решили сыграть свадьбу. Это торжество состоялось в Грузии и имело большой резонанс: его даже показали по тамошнему ТВ. А благословил пару сам 1-й секретарь ЦК КП Грузии Василий Мжаванадзе. Короче, со стороны казалось, что этому браку сносу не будет. А вышло совсем иначе. Вот как об этом рассказывает первая жена шахматиста Салли Ландау:

«Через какой-то месяц после состоявшегося торжества звонит мне Ида (мама Таля. – Ф. Р.) в полной растерянности: «Если ты сейчас же не приедешь, я не знаю, что со мной будет!» Беру такси и еду. И вот что узнаю от Иды… молодожены приезжают в Москву, вселяются в гостиницу. Все прекрасно, все изумительно. Только через несколько дней молодая жена вдруг исчезает. Уходит по какому-то делу и не является ночевать… Миша в панике. Он разыскивает ее, он поднимает на ноги милицию… Молодая жена возвращается через сутки и говорит, что из Тбилиси приехал ее друг, которого она всю свою жизнь горячо любила, который поклялся, что тоже ее любит и хочет забрать и жениться, и хочет ребенка, и что если она не будет принадлежать ему, наложит на себя руки… Короче говоря, она сообщает, что возвращается к нему, мол, прости – так получилось, и не держи, пожалуйста, зла… Меня одолевает нервный смех, а Ида плачет, для нее случившееся – настоящая трагедия. Она не сомневается, что все было продумано заранее: зная психологию грузинского мужчины, юная грузинка выходит замуж за Таля, свадьбу показывают по телевидению на всю Грузию; и грузин чувствует себя посрамленным и клянется, что отобьет свою возлюбленную не то что у Таля – у самого дьявола, если «на принцип пошло»…

Ида проклинает коварную девочку за то, что она использовала Мишу, чтобы вернуть себе своего чемпиона по боксу (или по борьбе?)… Ида говорит, что ей звонил Миша, что он все ей рассказал, что он находится в шоке от происшедшего и не имеет понятия, как все это произошло…

Насколько я знаю, Миша ни с кем и никогда не касался в разговорах «грузинской» темы. Он исповедовался только матери. Совершенно очевидно, что он получил удар, от которого долго не мог оправиться. Можно только догадываться, сколько боли принесла ему эта рана… Ведь Миша был непогрешим до наивности и самолюбив до крайности… Он пошел на красивую комбинацию в типично «талевском» стиле, он не считался с жертвами, он уже слышал звуки победных фанфар, и вот за один ход до долгожданного триумфа ему говорят: «Очнитесь, маэстро! Вам – мат!»…»

Стоит отметить, что спустя несколько месяцев после этой истории Таль познакомился с новой девушкой, Галей, которая вскоре стала его новой женой. И с этой женщиной Таль прожил до самой своей смерти. И даже еще раз стал чемпионом СССР в 1978 году.

Пришествие Олега во МХАТ

(Олег Ефремов)

В начале 70-х трудные времена переживал один из лучших театров страны – МХАТ. В те годы репертуар прославленного театра оставлял желать лучшего, и зритель все чаще отказывался ходить в некогда популярный театр. Дело дошло до того, что билеты во МХАТ стали продавать в нагрузку к билетам в более посещаемые театры. Власти поначалу не вмешивались в этот процесс, полагая, что администрация Художественного сама выберется из сложной ситуации. В результате во МХАТе было избрано художественное руководство из трех корифеев: Бориса Ливанова, Михаила Кедрова и Виктора Станицына. Но это не помогло: корифеи очень скоро перессорились друг с другом, поскольку авторитет каждого из них был слишком велик, чтобы признать правоту другого.

Когда стало понятно, что самой труппе из кризиса не выйти, власти нашли иной выход и летом 1970 года прислали в театр «варяга» – главного режиссера театра «Современник» Олега Ефремова. Часть труппы Художественого театра во главе с худруком Борисом Ливановым была категорически против такого поворота, однако с их мнением никто не посчитался – все было решено наверху, в ЦК КПСС.

Тем летом МХАТ отправился на гастроли в Киев. Ливанов сначала был с труппой, но через пару дней уехал в Москву, где и узнал о том, что часть «стариков» согласилась с тем, что пригласили на «царствие» Ефремова. И самое обидное, что в этом списке Ливанов обнаружил фамилию своего друга Прудкина. Простить этого он ему так и не смог, порвав с ним прилюдно. Вспоминает В. Шиловский:

«Как-то мы сидели за столом, обедали. Рядом с нашим столом был стол Прудкиных. Вдруг открываются двери, входит Борис Николаевич. Подходит к Марку Прудкину и со всего размаха бьет по столу, так что подпрыгивает посуда. И очень громко говорит:

– Марк, ты предатель! Ты не меня предал, ты МХАТ предал. И трагедия в том, что МХАТ перестанет существовать. – Ливанов еще раз грохнул кулаком по столу и ушел.

Мы всю ночь просидели у Прудкина, обсуждая, что же ждет МХАТ с приходом Ефремова. Прудкин слушал нас очень внимательно и сказал:

– Все будет хорошо. Вы только никому не говорите!..»

Тем временем 14 сентября приказом по театру «Современник» на должность директора театра был официально назначен Олег Табаков. И примерно в эти же дни во МХАТе состоялось официальное представление нового главрежа Олега Ефремова. Представила его труппе ни много ни мало сама министр культуры Екатерина Фурцева. Как вспоминает все тот же В. Шиловский:

«Поднялась буря аплодисментов. Все были вдохновлены началом новой жизни. Тронная речь Ефремова была о том, что, конечно, он понимает ответственность, что такое МХАТ. Он дал жизнь театру „Современник“. М.Н. Кедров участвовал в создании „Современника“, и В.З. Радомысленский просто был отцом и мамой „Современника“. И что говорить, давайте почитаем новую пьесу, послушаем талантливейшего композитора, начнем работать. Была буря аплодисментов. Еще было сказано, что хватит назначать худсовет, пора его выбирать. И снова был шквал аплодисментов. Это было новое веяние демократии…»

Между тем перед Ефремовым стояла трудная задача – влить новое вино в старые мехи. Многим наблюдателям уже тогда было ясно, что эта ноша – неподъемная. Ефремов же верил в обратное. Хотя с первых же дней своего пребывания во МХАТе ему пришлось столкнуться с массой проблем. Вот как описывает это А. Смелянский:

«Осенью 1970 года Ефремов начал перестройку Художественного театра. К моменту прихода Ефремова в труппе было полторы сотни актеров, многие из которых годами не выходили на сцену. Театр изнемог от внутренней борьбы и группировок („Тут у каждого своя тумба“, – мрачно сострит Борис Ливанов, объясняя молодому Владлену Давыдову, что он занял чужой стул на каком-то заседании в дирекции). Ефремов поначалу вспомнил мхатовские предания времен Станиславского, создал „совет старейшин“, попытался разделить сотрудников театра на основной и вспомогательный составы. Он провел с каждым из них беседу, чтобы понять, чем дышат тут артисты. После этих бесед он чуть с ума не сошел. Это был уже не дом, не семья, а „террариум единомышленников“. К тому же „террариум“, привыкший быть витриной режима. Быт Художественного театра, его привычки и самоуважение диктовались аббревиатурой МХАТ СССР, которую поминали на каждом шагу. Когда театр по особому государственному заданию приезжал на гастроли в какую-нибудь национальную республику, актеров непременно принимал первый секретарь ЦК компартии. Перед актерами отчитывались, их размещали в специальных правительственных резиденциях, въезд в которые охранялся войсками КГБ…»

А что же актеры театра «Современник», которые тоже посчитали уход Ефремова предательством? Они в те дни нашли в себе силы справиться с тяжелой потерей и даже послали во МХАТ письмо, в котором писали:

«Друзья! Мы поздравляем вас с началом нового сезона и приходом к вам Олега Николаевича Ефремова. Как бы нам ни было тяжело и грустно, мы отдаем вам самое дорогое, что имели, – Олега Николаевича, с которым прожили пусть недолгую, но трудную и наполненную жизнь в искусстве. Мы хотим верить, что вы будете уважать, любить Ефремова и помогать ему. Это поможет и нам сохранить силы и единство».

Стоит отметить, что единственный из великих «стариков» МХАТа, кто так и не смог примириться с приходом туда Ефремова, был Борис Ливанов. Он дал клятву никогда не переступать порога театра, пока там верховодит Ефремов, и обещание свое сдержал – даже зарплату ему приносили на дом. Встречаясь иногда на улице со своими бывшими коллегами, он неизменно спрашивал: «Ну, как там, в Освенциме? Геноцид развивается?»

Как показало будущее, Ливанов оказался провидцем, когда заявил своим коллегам, что при Ефремове МХАТ перестанет существовать в том виде, в каком его привыкли видеть на протяжении многих лет. При новом руководителе прославленный театр просуществует всего-то полтора десятка лет и распадется на две враждебные половины. К счастью, «старики» этого позора не застанут. Первым из жизни уйдет Борис Ливанов – это случится в сентябре 1972 года. Вслед за ним в течение следующих пяти-семи лет этот мир покинут и все остальные «великие старики» МХАТа.