Простые смертные - Дэвид Митчелл

– Об одной девушке, – проорал мне в ответ мой помощник. – Мужчина, которого она любит, уходит в Иран, сражаться на войне. Но он так долго не возвращается – а девушка очень красивая, – что другой мужчина говорит ей: «Эй, милая, у меня есть деньги, у меня есть большой дом, у меня все есть, выйдешь за меня?» Но девушка отвечает ему: «Нет, я буду тысячу лет ждать моего солдата». Конечно, эта песня очень… Как вы говорите?.. Как если бы в нее положили слишком много сахара… Я забыл слово… санти-мантл?

– Сентиментальная.

– О-очень сентиментальная! Моя жена, например, говорит, что девушка из этой песни совсем сумасшедшая! Если она не выйдет замуж, что с ней будет? Мертвые солдаты не могут присылать деньги! Она же с голоду умрет! Только мужчина может писать такие глупые песни, говорит моя жена. А я ей отвечаю: «Ах, нет…» – Насер отмахнулся. – Эта песня трогает мою душу. – Он ткнул большим пальцем себе в грудь. – Понимаешь, любовь сильней, чем смерть! – Он повернулся ко мне: – Ты об этом знаешь?

Ивано дель Пио из «Sidney Morning Herald», уезжая из Багдада, посоветовал мне взять в помощники Насера и оказался прав: Насер был одним из лучших среди тех, с кем мне когда-либо приходилось иметь дело. До вторжения он работал на радио и достиг довольно высокого руководящего поста, так что ему пришлось даже вступить в Баас[141]. У него был хороший дом, и он вполне мог содержать свою жену и троих детей даже в обществе, которое было истощено бесконечными санкциями США и ООН. Но после вторжения Насер с трудом зарабатывал на хлеб, помогая иностранным корреспондентам. При режиме Саддама официальные посредники были командой весьма ненадежной и изворотливой; им платили за то, что они скармливали иностранцам информацию, угодную Саддаму, и сообщали секретным службам о каждом иракце, имевшем глупость рассказать хоть что-то правдивое о жизни в стране. Насер, впрочем, обладал и журналистским нюхом, и острым глазом, и я, сдавая свои лучшие материалы в «Spyglass», почти всегда настаивал, чтобы ему выплатили и аванс, и гонорар как моему соавтору. Он, правда, никогда не пользовался своим настоящим именем, опасаясь, что кто-нибудь из его врагов сообщит о нем любой из нескольких десятков групп повстанцев, объявив его коллаборационистом. Фотограф Азиз раньше был коллегой Насера, но его английский, к сожалению, был столь же плох, как и мой арабский, так что мне не удалось узнать его так же хорошо, как своего верного помощника. Азиз, впрочем, отлично знал свое ремесло и был осторожен, ловок и храбр, охотясь за удачным кадром. Фотография в Ираке – опасное хобби: полиция запросто может решить, что ты – террорист-самоубийца.

Мы проезжали мимо осыпающихся стен, разбитых витрин, разграбленных магазинов.

«Если тебе удастся его сломить, – предупреждал Буша Колин Пауэлл[142] в той речи, которая стала известна как анекдот о посудной лавке, – ты станешь его хозяином…»

Целые семьи оборванных грязных людей рылись в огромных кучах мусора.

«…гордым хозяином двадцати пяти миллионов человек…»

Вдоль дороги тянулись уличные столбы с оборванными проводами; большая их часть опасно накренилась, некоторые и вовсе упали.

«…ты будешь владеть всеми их надеждами, помыслами, проблемами…»

Мы проехали мимо огороженной обломками довольно глубокой воронки – последствия атаки иракских инсургентов. И наткнулись на КПП иракской полиции. Это стоило нам сорока минут, хотя официальные полицейские вроде бы не должны были особенно трясти иностранного журналиста. И все же мы трое испытали большое облегчение, потому что они, похоже, так и не поняли, что я иностранец. Машина Насера имела совершенно жуткий вид даже по иракским меркам, но это в известной степени служило отличным камуфляжем. Как может уважающий себя иностранец, агент секретной службы или джихадист ездить на таком дерьме?

Чем дальше на запад, тем опаснее становилось наше путешествие. Эту местность Насер знал гораздо хуже, и на обочинах обоих шоссе – и Абу-Грейб-хайвэй, и N-10 – наверняка было полно взрывных устройств. Основной целью, разумеется, служили американские конвои, но и нам приходилось постоянно быть настороже, поскольку любая мертвая собака, любая картонная коробка или жестянка могли скрывать достаточно взрывчатки, чтобы даже бронированный «Хамви» взлетел на воздух. Кроме того, существовала опасность, что нас похитят и сделают заложниками. Мои темные волосы, борода и карие глаза, а также местный прикид позволяли мне на первый взгляд сойти за светлокожего иракца, но уже после пары вопросов примитивный арабский выдавал во мне иностранца. У меня, правда, имелся фальшивый боснийский паспорт – только этим я, якобы мусульманин, мог объяснять свое плохое знание арабского; однако подобные уловки были весьма рискованны и далеко не всегда сходили с рук; вряд ли шайку убийц можно убедить с помощью поддельного паспорта и довольно нелепых оправданий. А если можно, то это не шайка убийц. Вообще-то, боснийцы не являлись таким уж перспективным объектом для похищения с целью выкупа, но таковым не являлись и сотрудники японской неправительственной организации, которых похитили буквально две недели назад. Зато если бы похитителям удалось обнаружить мое журналистское удостоверение, моя цена сразу значительно возросла бы, и меня продали бы сторонникам «Аль-Каиды» как шпиона, которых деньги интересовали куда меньше, чем снятое на видео «признание» вины и последующее обезглавливание. Примерно на середине пути от Багдада до Фаллуджи находился город Абу-Грейб, известный своими, ныне практически разрушенными, предприятиями, финиковыми пальмами и огромным тюремным комплексом, где враги Саддама или те, кого он считал своими потенциальными врагами, существовали в нечеловеческих, куда хуже средневековых, условиях и подвергались чудовищным пыткам. Правда, Биг Мак не раз слышал, что и при коалиции мало что изменилось. Мы проехали мимо тюремной стены – она высилась слева от нас, высокая, хорошо укрепленная, длиной, наверное, с километр. Насер перевел мне лозунг, висевший на стене здания, практически уничтоженного бомбой: Мы будем стучаться в ворота рая черепами американцев. Вот было бы убойное начало для статьи! Или, скажем, финальная фраза. Я записал лозунг в свой ноутбук.

Напротив мечети Насер съехал на обочину, давая дорогу американскому конвою, выехавшему на шоссе. Азиз сделал несколько снимков из машины, но вылезти наружу не осмелился: нервному стрелку телеобъектив легко может показаться слишком похожим на РПГ. Я насчитал двадцать пять машин, и все они направлялись в Фаллуджу; у меня даже мелькнула мысль: а что, если Биг Мак, потея обширной задницей, сейчас трясется в одном из этих «Хамви»? Вдруг Азиз что-то тихо сказал по-арабски, и Насер предупредил меня: «Эд, беда!» Со стороны низеньких строений, стоявших рядом с мечетью, к нам решительно направлялись с полдюжины мужчин.

– Поехали быстрей! – сказал я.

Насер повернул ключ в замке зажигания.

Ни звука.

Он снова повернул ключ.

И снова ни звука.

Три секунды, чтобы решить, то ли пытаться блефовать, то ли спрятаться, то ли…

Я скользнул под упаковки памперсов и молочной смеси буквально за несколько секунд до того, как к нам подошел какой-то человек и, наклонившись к водительскому окошку, обменялся приветствиями с Насером и спросил, куда мы направляемся. Насер сказал, что они с двоюродным братом везут в Фаллуджу кое-какие припасы. Следующим вопросом было:

– А вы приверженцы сунны или ши’а?[143]

Опасный вопрос: до вторжения я редко его слышал.

– Пока горит Фаллуджа, все мы просто иракцы, – ответил Насер.

Я всегда говорил, что Насер – молодец! Раздался еще чей-то голос – просили сигарету.

Последовало недолгое молчание, затем тот, первый, спросил, что за припасы мы везем.

– Детское молочное питание, – сказал Азиз. – Для больниц. – А Насер рассказал, что его имам говорил, будто американские свиньи швыряли детское питание в сточные канавы, чтобы не дать иракским детям вырасти и стать джихадистами.

– У нас здесь тоже дети голодают, – намекнул первый незнакомец.

Азиз и Насер явно не нашли, что ему ответить, и он повторил:

– Я говорю, что у нас здесь тоже дети голодают.

Если бы они сейчас стали все вытаскивать из машины, меня бы мигом обнаружили – иностранца, да еще и на расстоянии плевка от знаменитой иракской тюрьмы! А то, что прятался, уже не давало мне возможности пустить в ход легенду о боснийском журналисте-мусульманине. Но тут снова заговорил Насер; голос его звучал вполне доброжелательно. Он сказал, что готов пожертвовать упаковку детского питания младенцам Абу-Грейб, а потом самым невинным тоном попросил об ответной услуге. Дело в том, объяснил он, что его развалюха не желает заводиться, и ему нужно, чтобы его толкнули.