Земля ягуара - Кирилл Кириллов

— Кто это был? — спросил солдат, все так же прижимающий к груди требник. — Сатана?

— Да какой сатана? Человек это был. Дон Рамон его подранить успел. Кровь так и брызнула. — Усатый солдат уважительно посмотрел на Ромку. — Извините нас, растерялись.

— Извинения и выяснения потом, — ответил Ромка. — Кто бы он ни был, отсюда надо уходить. Не дай бог вернется.

Солдаты не протестовали. Без лишних разговоров они выстроились в колонну по два. Меченосцы во главе с Ромкой шли впереди, в середине — стрелки и трясущиеся от страха индейцы, так и не поверившие в человеческую сущность ночного гостя, еще несколько тяжеловооруженных воинов держались сзади. Узкая тропинка, сбегающая от храма в долину, проходила вдоль отвесной стены, поэтому они были вынуждены карабкаться на склон, поросший редким лесом. Минут через двадцать лес вытеснили высокие кусты и огромные кактусы.

Неожиданно перед отрядом выросла скала. Поднимаясь из зеленого моря, она была похожа на корабль, осевший на корму и задравший нос. Справа скала обрывалась вниз, слева ее обтекал пологий склон.

Ромка заглянул за край и задумчиво почесал бровь. Идти вдоль обрыва, так неизвестно куда можно прийти. Да и сорваться в темноте легче легкого. Спускаться по склону… Так можно прямо в руки врагам попасть. Подниматься обратно? Солдаты устали, да и он сам долго без отдыха не протянет.

Осторожно ступая по камням, к молодому человеку приблизился один из арбалетчиков.

— Капитан, — прошептал он. — Я там, по-моему, разговоры слыхал.

— Туземные?

— Не разобрать. И огонек вроде.

— Вроде, вроде, — недовольно пробурчал Ромка. — Пойдем посмотрим.

Строго-настрого запретив разговаривать и разводить костры, Ромка стал осторожно спускаться по пологому склону, останавливаясь после каждых двадцати шагов и внимательно слушая ночь. Наконец он действительно различил невнятное бормотание, отдаленно напоминающее человеческую речь. С трудом распустив пряжки кирасы, молодой человек стащил ее и пополз на звук. Свежий ветер, гудящий на одной ноте, предупредил его, что где-то рядом обрыв. Нащупав край, капитан подполз к нему и, рискуя свалиться на головы говорящих, заглянул вниз.

Кортесу не спалось. Ныло подбитое камнем плечо, болела истерзанная лихорадкой печень, в голове порхали бессвязные обрывки неприятных мыслей. Поворочавшись с час на тюфяке, из которого клочьями торчали острые копья соломы, он поднялся и, пригибая голову, чтоб не зацепиться за свод наскоро поставленной землянки, вышел под огромные ночные звезды незнакомого неба. Капитан-генерал постоял, подставив лицо прохладе ночного ветерка, дошел до коновязи, потрепал по холке норовистого вороного коня Альварадо, отвел в сторону морду второго и прислушался к невнятному бормотанию, доносившемуся из землянки, которую выкопал для дона Рамона его диковатый слуга.

Один голос был мужской, наверное слуги, а второй — женский, звеневший нежным колокольчиком. Да это… Темная волна ярости накрыла капитан-генерала. Дорожка звезд полыхнула на отточенной кромке эстока[32]. В сторону полетела подвернувшаяся под ногу корзина с каким-то тряпьем, захрустела срываемая с притолоки занавеска из тростника, покатилась по земляному полу глиняная миска. Взлетели брызги воды.

Мелькнуло под походным плащом смуглое женское плечо. Взлетело над кроватью тело, перевитое канатами мускулов. Метнулась по стенам стремительная тень. Колыхнулись язычки пламени в жаровне. Льдистые голубые глаза заглянули, казалось, в самую душу разъяренного капитан-генерала. Деревянные тиски пальцев легли на запястье, вывернули его так, что заскрипели связки и разжались пальцы. Меч рыбкой скользнул в темноту. На голову Кортеса обрушился тяжкий удар, и мир померк.

В центре небольшой полянки, с трех сторон зажатой высокими скалами, в очаге, выложенном из камней, горел яркий огонь. Над ним на толстенном вертеле жарилась туша быка. Вокруг костра на некотором отдалении были раскинуты три больших шатра из прекрасной ткани, около каждого возвышался штандарт с изображением какого-нибудь животного. Около самого большого был воткнут в землю и еще один, с огромным белым орлом, символом верховной власти талашкаланского государства. Под ним на корточках сидели два дюжих индейца, держа на коленях дубинки с искусной резьбой, поблескивающие осколками обсидиана. От шатров к костру и обратно сновали многочисленные слуги с какой-то посудой. От запаха съестного пустой Ромкин желудок заурчал и сжался в обиженный ком.

Внизу по дороге теплился еще один очаг, наверное, там грелась охрана. А что? Очень удобное место для резиденции важной персоны. В долину ведет один узкий проход, в котором десяток обученных бойцов может сдержать сотню. Только вот туземцы не учли, что над их головами может оказаться заплутавший вражеский отряд.

— У нас веревка есть? — спросил Ромка у затихшего рядом арбалетчика.

— Такая длинная, чтоб туда спуститься? — удивленно воззрился тот на своего командира. — Такой нет. Да и зачем? Остальных позвать, мы их в три залпа по ветру развеем. А кто не стреляет, может и камень бросить.

— В таких шатрах только касики обитают. Кортес предпочитает их в полон брать, и нам следует поступать так. Ладно, пойдем обратно, пока тут нас не заметили.

Пятясь темными раками, они отползли от края шагов на десять, встали и, пригнувшись, побежали к своим, ориентируясь по тени высокой скалы.

Добравшись до места, Ромка созвал солдат и пересказал им свой план. Некоторые заартачились, намекая, что неплохо было бы поступить, как предлагал стрелок, — разнести талашкаланскую ставку с безопасной дистанции. Капитан прикрикнул, и конкистадоры стали нехотя разматывать шарфы, снимать веревки, которыми была обмотана их прохудившаяся обувь, и резать плащи на длинные полосы. Через некоторое время три довольно длинных, но не очень прочных на вид каната, сплошь покрытых узлами, были готовы. Солдаты качали головами, пробуя их на крепость. Чтобы уныние не успело разлиться в их сердцах, Ромка ругательствами и понуканиями погнал людей к обрыву.

Выбрав часть стены, почти не освещенную костром, он сам хитрым узлом, вязать который научился у Мирослава, привязал веревки к деревьям и подергал, проверяя прочность, тяжело вздохнул и отдал приказ спускаться. Первыми пошли два стрелка с заряженными арбалетами и Франсиско де Монтехо, один из лучших фехтовальщиков во всем испанском войске. Веревки норовили перекрутиться и стукнуть людей об стену. Узлы скрипели. Шершавая материя обжигала ладони. Пот потоками катился по спинам, жег глаза. Но они справились.