Сиверсия - Наталья Троицкая

Она шевельнулась, попыталась рассмотреть лицо Хабарова.

– Конечно, – хрипло выдохнул он.

– Знаешь, мы всегда очень хорошо думаем о родных. Они просто не могут, не имеют права быть негодяями. А мой брат оказался негодяем…

Она замолчала. Ладонями вытерла слезы. Он не торопил.

– Это было два года назад. Брат рассказал мне, что на улице к нему подошел какой-то лысый бандит и пообещал зарезать, если брат не признается в убийстве девятилетней давности. Дима плакал, не знал, что делать. Он напился и рассказал мне, что в Иерусалиме, где был в командировке, он убил гримершу из их съемочной группы. Он зарезал ее прямо в номере, спящую…

– Как, ты сказала, фамилия тетке?

– Сорокина. Алевтина Сорокина.

– А брату – Шипулькин?

– Да. Как мне. Этот бандит… Он подошел к брату на улице. Лысый такой. Здоровый. На нашего мучителя похож. Я не знаю, что он ему сказал, но в этот же день брат пошел в милицию и во всем признался. Брата судили. На этапе его нашли мертвым в железнодорожном вагоне. Я потом долго боялась, что ко мне придет тот человек, что девять лет сидел вместо брата. Я даже свет по вечерам не включала. Закроюсь и сижу как мышка. Два года прошло, а я все боюсь его встретить. Так будет стыдно в глаза смотреть…

Девушка притихла, затаилась, как дикий зверек.

Хабаров зажмурился, пальцами сдавил веки.

– Я стала противна тебе, да? Ты думаешь, мы с братом одинаковые?

– Тихо! Кто-то идет!

После долгого и нудного допроса, учиненного генералом Гамовым прямо на железнодорожных путях у лаза под платформу, они гуськом поднимались наверх по гулкой стальной лестнице.

Это был как раз тот случай, когда эпопее все прочили золотой финал.

Еще какая-то сотня ступенек, и свежий морозный утренний воздух штурмом ворвется в легкие. Нет ничего замечательнее этого воздуха! Надо обязательно сделать его большой глоток, потом еще и еще упиваться им, чтобы поверить, что живой и что наконец-то закончился маразм прошедших суток! Сейчас даже сука-жизнь кажется совсем неплохой штукой, хотя порой случаются в ней досадные казусы!

– Врачей с двумя носилками сюда! – крикнул Гамов, едва поднявшись на верхнюю площадку. – Женщина ранена и наш боец.

– Я не поеду с вами никуда! Оставьте меня! Я с ним останусь!

Марина крепко ухватилась за рукав Хабарова.

Гамов недовольно наморщил лоб.

– Александр Иванович, – обратился он к Хабарову. – Пожалуйста, поговорите с госпожой…

– Шипулькиной! – подсказал подскочивший майор Желтков.

– Да. Она вам верит. Посадите ее в неотложку. Будьте добры.

Хабаров кивнул.

– Сам-то как? – спросил майор. – Серый весь.

– Нормально… – отмахнулся Хабаров и повел Марину к бежавшим навстречу врачам.

Три новеньких желтого цвета реанимобиля в лучах утреннего солнца на свежем искрящемся снегу смотрелись не в меру мажорно.

– Товарищ генерал, тут вневедомственная охрана с представителем метрополитена приехала. У них «колесико» сработало. Чего делать-то? – майор Желтков, одетый в камуфляж и черную заиндевевшую маску-шапочку застыл перед генералом.

– Колесико?

– Это датчик на дверях перед входом на лестницу, что ведет вниз, к платформе.

– Не морочьте голову, майор!

– Понял. Когда будем оцепление по периметру снимать?

Гамов посмотрел на толпившихся за оцеплением журналистов и просто зевак – «собачников» из соседних многоэтажек.

– Уедем, через час снимешь.

Гамов отвернулся, поискал взглядом Осадчего.

– Товарищ генерал, может, вашу машину подогнать?

Гамов недовольно смерил взглядом майора.

– Холодно же! Вы в осеннем, без шапки, – в оправдание добавил Желтков.

– Сергей, ты зачисткой сам руководил?

– Так точно. Все чисто.

– Немедленно проверь еще раз! Каждый угол проверь.

– Есть!

С той самой минуты, как он вошел на стройплощадку, генерала не покидало чувство, что за ним пристально наблюдают, причем наблюдают в перекрестье прицела. Такое чувство было у него в «горячих точках», всякий раз перед обстрелом.

Генерал зябко поежился, из кармана достал тонкие кожаные перчатки, надел.

– Товарищ генерал, разрешите обратиться? Можно, я в строй? Пуля прошла на вылет. Ногу мне перебинтовали. Я с ребятами на штурм. А майор меня в госпиталь посылает.

В лихо заломленном на затылок берете с неприступно-наглым выражением лица Ивочкин смотрел на генерала.

Гамов хорошо знал, что пара Ивочкин – Ряхин была одной из самых продуктивных тактических пар, способных выполнить любую поставленную задачу.

«Надо разбивать, – подумал Гамов. – Слишком сроднились. Отсюда результат…»

– Облажался, старлей! Забыл правило коммуникации: многословны и давят на жалость – вгоняй пулю в лоб. Не ошибешься. Понял?

– Так точно!

– Вторая твоя ошибка?

– Недооценил противника.

– Был убежден, что противник – заурядный уголовник, а вышел на профессионала, выше тебя классом. Так что сегодня, считай, ты второй раз родился. Если бы противник тебя не пожалел, в труповозку с Добрыниным и Мозговым тебя бы грузили. – Генерал ткнул пальцем в сторону машины, куда только что загрузили три трупа. – Выводы. Первое: если подобные ошибки повторятся – уволю из органов, если, конечно в живых останешься. Второе: за нарушение субординации я тебе взыскание наложу. Напомнишь мне завтра.

– Есть!

– Марш в скорую!

Гамов обернулся к Осадчему, стоявшему на площадке шахтного копера [47] . Осадчий был сумрачный и злой. Генерал подошел к нему, протянул сигареты.

– Я бросил.

– Позвольте пройти, товарищи.

Трое бойцов поднимались по лестнице с саквояжами.

– В мою машину грузите и обеспечьте охрану! – отдал приказ Гамов.

Осадчий протянул генералу кассету.

– Запись переговоров с Добрыниным и Мозговым.

Генерал взял кассету и теперь крутил ее в руках, разглядывая.

– Да-а, – выдохнул он. – Кто же мог просчитать, что Добрынин и Мозговой – люди, проверенные не в одном деле… – Гамов замолчал, зажал кассету в кулак. – Подполковник, ты почему приказ не выполнил? – холодным, начальственным тоном вдруг спросил он. – Что мне теперь с твоими рабочими делать? Слушать их рассказы о рабстве?! Ты понимаешь, что начнется?!

Осадчий выразительно глянул на него.

–  Моими рабочими?

Генерал проигнорировал.

– А заложники? Ты что, под пожар взорвать не мог все к чертовой матери?! Готовую продукцию и сырье ты в саквояжах унес. Мы что, помещений или специалистов тебе бы не нашли? Чем ты думал?!

– Я ухожу из конторы.

– Что?

– Я профнепригоден. Оказывается, я не могу себе простить, что людей с тяжелейшими ожоговыми травмами, нуждающихся в неотложной медицинской помощи, я запер, как скотов, как мусор, лишив всяких шансов на выживание. Оказывается – ну прямо как комсомолец! – я не могу себе простить, что хорошие мужики, рисковавшие жизнью ради спасения рабочих завода, из-за меня всю ночь вынуждены отходную по себе читать и видеть, как на их руках загибаются те, кому помочь они уже не в силах! Там умирают люди, генерал! Не бандиты какие-нибудь, а Петьки и Юрки, для которых мы служим! И если ты взорвешь их, генерал, я пойду против «конторы»! – холодно и жестко сказал Осадчий.

– Василий, послушай…

– Только про долг перед Родиной мне не надо! Про присягу и интересы государства не надо! Лицемеры, подонки и гады мы!

Осадчий достал помятую пачку сигарет, щелкнул зажигалкой, демонстративно закурил.

– Ты же бросил…

– У вас рычагов давления на меня нет. У меня друзей нет. У меня семьи нет. У меня даже бабы своей нет! Ко мне приставлена ваша надсмотрщица! Мне жаль, что я загубил свою жизнь, болтаясь, как… – он смачно сплюнул. – Ради чего все? Вы можете мне ответить, Иван Андреевич, ради чего?! Не было у меня никогда такого финала. Бандюков, шестерок ЦРУшных мочил, что с оружием на меня перли. Там понятно: или они тебя, или ты их. Но чтобы своих… – он отстранился. – Идите генерал, освобождайте моих рабочих и моих заложников. С этой минуты мне не хочется иметь с вашим братом ничего общего.

– Боюсь, это у тебя не получится, подполковник. Тебе светит пожизненное. Никто не станет подтверждать твои секретные операции. Самое большое, что для тебя, Василий, я могу сделать в память о твоем отце, это не арестовать тебя сию же минуту!

Осадчий кивнул, усмехнулся.

– Что ж, буду опальным олигархом где-нибудь на Каймановых островах. Или в Лондоне. Сейчас это модно. Компромата, хранящегося за рубежом, у меня даже на свержение режима хватит. Надеюсь, вы поняли, Иван Андреевич, что я меняю свое молчание на жизни рабочих и заложников?!

Гамов хмуро глянул на него.

– Отменяйте, генерал! Отменяйте ваш приказ о взрыве. Судя по хлопцам, что здесь пасутся, работать будет РОДОН. Ваш верный пес Андреанов ждет указаний! А мне пора. Честь имею!

Зацепив большие пальцы за ремень, майор Андреанов вальяжно расхаживал перед строем.

– Ну, что, сынки, внутри нас ждут всего четыре охранника. Это хорошо. Но у них четыре «калаша» и боевые патроны. Это плохо! Чтобы мамы с папами вас дождались за новогодние столы, зажмите яйца в кулак, как самое дорогое, что у вас есть в этой жизни, вспомните наши лучшие операции и навешайте этим четырем отморозкам, как наши деды под Берлином в сорок пятом навешали одной очень вредной сволочи!