Последняя стража - Шамай Голан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но где же, где же она?
Вот она. После того, как врач покинул палату, Хаймек увидел ее совсем рядом. Какая она красавица! А в глазах – огоньки, словно искры, и на упругих щеках – ямочки.
Ее голос вдруг доходит до мальчика.
– Ну! Ты готов?
Его сердце бьется так сильно…
– Готов, – говорит Хаймек.
– Тогда пошли…
– Пошли! – весело подхватывает Хаймек, как если бы такие, да еще вдвоем с медсестрой Эвой, прогулки были для него самым обыденным делом.
Ловким взмахом руки сестра совлекла с него одеяло, обнажив его тощие ноги. Хаймек внимательно принялся их рассматривать. Да уж… Это зрелище вряд ли можно было назвать привлекательным. «Эй, вы, ноги!» – укоризненно пристыдил их мальчик. Красивые пальцы сестры пробежали по его ногам, словно по клавишам рояля. Похоже, вид этих палочек, обтянутых нечистой кожей, зародил в ней сомнения – смогут ли они вообще пойти. Но Хаймек слышал, как ноги шепнули: «Не волнуйся, сестра Эва. Мы пойдем».
Словно подслушав эти заверения, сестра Эва внезапно успокоилась и, склонившись над мальчиком, поддержала его слева и справа своими полными руками, скомандовав при этом:
– Держись за мою шею!
Так Хаймек и сделал… но как-то нерешительно и даже вяло… обнял шею сестры Эвы совсем не так, как хотел бы обнять. Сестра Эва, звонко рассмеявшись, прикрикнула на растерявшегося мальчика:
– И это ты называешь обнять! А ну, не робей! Разве ты не знаешь, как надо обнимать девушек? Держи покрепче… покрепче…
И она с силой прижала его к своему теплому упругому телу.
– Ты… ну, прямо, как младенец, – шепнула она ему в самое ухо так, что никто этих слов, кроме него, не расслышал.
– Не отпускай меня!
Он терял представление о действительности. Он был совершенно счастлив. Он обнимал сестру Эву, и это был не сон. Он чувствовал своим телом всю ее, каждую клеточку ее тела. Уши у него горели так, словно он вошел с мороза в натопленную избу. Стройная шея девушки уютно расположилась на сгибе его руки. Хаймеку казалось, что они – сгиб его руки и шея сестры Эвы, подходят друг к другу, как верхний и нижний жернов мельницы.
– Боже, Хаймек, ну какой же ты худой, – сказала сестра Эва, проводя свободной рукой по выпирающим ребрам мальчика. Ее набухшие соски упирались ему в живот, вызывая смешанное чувство восторга и отвращения. Чувствуя, как странный и какой-то стыдный жар охватывает все его тело, Хаймек сделал попытку отодвинуться.
– Пусти меня, – прошептал он сестре Эве прямо в ее маленькое розовое ухо, находившееся как раз возле его губ. – Пусти меня… я уже не младенец…
Сестра Эва посмотрела на него долгим взглядом, а потом, чуть порозовев, погрозила ему пальцем. Ее объятие ослабло, и Хаймек соскользнул вниз вдоль всего ее тела так, что его ступни коснулись пола. Ему на самом деле не терпелось показать сестре, что он может управлять своим телом по своему желанию. После чего он со всей решительностью сделал первый шаг… и вдруг стены палаты накренились, пол ушел куда-то вниз и в сторону, как если бы он во время шторма стоял на палубе корабля. Откуда-то снизу, из желудка поднялся противный кислый ком. Он едва успел ухватиться за стоявшую рядом сестру Эву. Ее голос донесся до Хаймека, словно сквозь морской туман:
– Держись, Хаймек! Не бойся!
Проглотив кислую слюну, он храбро заявил:
– А я и не боюсь…
Сестра мельком взглянула на побелевшие пальцы мальчика, вцепившиеся в ее халат, и ничего не сказала. Хаймек опустил глаза и увидел маленькие, модные коричневые туфли «лодочки», которые уверенно сделали первый шажок. Ему в его огромных больничных шлепанцах пришлось приложить огромные усилия, чтобы не отстать от нее.
Так был сделан первый шаг, за которым последовали второй и третий. Полный гордости, он поднял глаза… и тут же опустил их, встретив напряженные взгляды товарищей по палате, не сводящих с него взгляда.
– Как много здесь больных, – пробормотал Хаймек. – Я и не думал…
Сестра Эва отозвалась своим внутренним мыслям:
– Похоже, что больных в мире вообще больше, чем здоровых, Хаймек…
Мальчик задумался над ее словами.
– А эти… все… Откуда они тут?
– Многие, как и ты, из детских домов, – ответила сестра Эва без улыбки. Но Хаймек уловил в ее тоне насмешку и спросил еще раз с большей настойчивостью:
– И все-таки?
– С войны.
– Но ведь это же не военный госпиталь, куда попадают раненые с фронта?
– Верно, Хаймек. И все-таки… Их привела сюда война. Как и тебя.
Хаймек подумал еще. У него на языке уже готовы были возражения… но через минуту он вынужден был согласиться.
– Ну… да… Во всем виновата война. Если из-за нее человека не ранили, но он заболел… какая ему разница, правда? Раненые умирают… больные тифом… тоже умирают… вот только радио о них молчит и никто не называет их героями. Ты не знаешь, сестра Эва, сколько больных бедняков умирает… даже здесь, в больнице… каждую ночь… А потом появляется этот… в коричневой форме… приходит за ними со своей ужасной каталкой и собирает их, как мусор…
Его голос пресекся, но он через силу закончил:
– Я… я боюсь его, сестра Эва. Этого человека… Он ужасен. Каталка делает «клик-клик»… и на ней еще один покойник. Я так боюсь его. Хорошо, что ты его не знаешь…
Сестра Эва закрыла ему рот своей маленькой ладонью, словно просила мальчика ничего ей больше не говорить… чтобы он замолчал и не описывал ей того, что каждое утро происходит в его палате, но его слова сами собой просачивались у нее сквозь пальцы и мальчик ничего не мог с собою поделать.
– Колеса… скользят по полу тихо-тихо, сестра Эва… клик-клик, клик-клик… подкрадываются, словно боятся меня разбудить… и этот человек… Сестра Эва, я знаю – он плохой. Очень. Мне все кажется, что на нем форма… как на немцах… и пуговицы сверкают. Я так его боюсь. Я видел, как застрелили Шию-попрошайку. Такой же человек в форме. Однажды он дождется, чтобы я уснул покрепче, подкрадется со своей каталкой… клик-клик… схватит меня и увезет вместе с покойниками.
– Глупости, – говорит сестра Эва, и мальчику почему-то кажется, что сестра сердится на него. Но остановиться – свыше его сил.
– Но меня… меня он не заберет. Я не дамся ему, сестра Эва, так и знай. И даже он будет в этой своей форме – не дамся. Я… убегу…
Тут Хаймек нечаянно вспоминает, что пока что и ходит-то он с трудом.
– Я должен побольше ходить, сестра Эва, – горячо шепчет он ей. – Я должен ходить… а ты… ты прогонишь его. Обещай мне, сестра.
Но сестра Эва ничего не ответила мальчику. Только пальцы ее, минуту назад прикрывавшие ему рот, вдруг стали твердыми, и Хаймеку показалось почему-то, что она хочет его оттолкнуть. Страх лишиться ее защиты обдал его горячей волной, и все вокруг исчезло сначала медленно, а затем все быстрее кружась у него перед глазами.
– Обещай… человека… в форме… прогнать.
Сестра Эва рассеянно провела ладонью по его голове. Взгляд ее устремлен был в дальний конец коридора. Голосом, который совершенно не похож был на ее обычный, она произносит:
– Он… этот человек… он вовсе не плохой, Хаймек. Он просто…
Хаймек не дает ей договорить:
– А форма! Форма!
В голосе сестры Эвы усталость и досада:
– Ну что ты… заладил: «Форма, форма». Никакой формы в больнице нет. Это просто одежда, вот и все.
– Нет, сестра Эва, – убежденно трясет ее за руку мальчик. – У него форма. И он… плохой. И эти пуговицы…
Сестра, похоже, вот-вот рассердится всерьез:
– На каждой одежде должны быть пуговицы…
Но мальчик стоит до конца.
– Говорю тебе, сестра Эва – он плохой. Я знаю это… я видел.
– Ну, что ты «видел»?
– Я видел, как он укладывал мертвого старика на каталку. И смеялся.
– Послушай, мальчик… Он ведь не в игрушки играет. И здесь не детский сад. Это больница. И здесь умирают. А кругом идет война.
«Что с сестрой Эвой? – мелькнуло в голове у мальчика. – Может, она сошла с ума? Она что, на стороне того человека?»
Хаймек ничего не мог понять.
– Все равно, – сказал он с безнадежным отчаянием. – Все равно, сестра Эва. Меня на своих колесах он не увезет. И тебя тоже. Пусть только попробует… я тебя буду защищать до последнего.
– Ну, ну… – рассеянно сказала сестра Эва. Она все еще во что-то всматривалась.
Они двигались по плохо освещенному узкому коридору – Хаймек никогда здесь не был. Остались позади больничная палата и двор, который щетинился недавно скошенной травой. Одиночные лучи солнца прорывались здесь и там, переливаясь разноцветными нитями. Несколько таких причудливых лучей играли на аккуратном халате сестры Эвы. И вдруг в переплетении солнечных нитей высветилось и появилось нечто совершенно несуразное – сверкающие голенища на ногах, уверенно и твердо упершихся в пол больничного коридора. Словно почувствовав грозящую опасность, мальчик обхватил белый, пронизанный солнцем халат и вцепился в него мертвой хваткой. И в это время над ним раздался негромкий, но непреклонный голос:
