Забытые письма - Лия Флеминг

Ваш сын, мой товарищ, никогда не был трусом. И до последнего своего вздоха я буду помнить о нем. Он был храбрым воином и примером для всех нас.

Искренне ваш,

P.S. Это письмо я передаю с другом. Не хочу, чтобы цензура читала его. Все, что произошло, – неправильно. И об этом надо будет рассказать, когда все закончится».

Я выучила это письмо наизусть, каждую строчку, и до сих пор одного воспоминания о нем достаточно, чтобы небеса почернели надо мной, а ветер начал рвать плед, укрывающий мои ноги. Мои ноги теперь совсем слабы, но ужас того открытия по-прежнему висит на них свинцовым грузом.

Моего брата убил его собственный полк. Моего брата расстреляли, будто преступника. Мой брат ждал, что Гай придет к нему на помощь, а тот не появился, а я только что провела три недели под крышей его дома, ничего этого не зная.

Теперь-то все сошлось. И почему меня в такой спешке отослали в Брэдфорд, и почему на чистеньком нашем крылечке каждое утро кто-то размазывал собачье дерьмо. И почему разбили окно. Все всё знали – все, кроме меня.

Как же мне жить? Как все исправить? То, как поступили с моим братом и с другими такими же ребятами, – это варварство, дикость.

«Мне отмщение, и аз воздам», – сказал Господь.

Нет, рыдала я, чувствуя, как колючие льдинки стягивают мое сердце, отмщение будет моим. Как хорошо, подумала я, что близнецов Кантреллов больше нет на свете, иначе они были бы первыми в списке людей, которых я убью.

Тогда-то лед и сковал мое сердце ненавистью, выморозив все уважение к родной деревне и родной стране. Я уезжала домой с любовью и надеждой, а возвращаюсь сломанной, горько разочарованной и никому не верящей. Мне стыдно за то, в кого я превратилась в тот день.

Похороненное где-то в военных архивах, дело Фрэнка лежало всеми позабытое. Как же я смогу простить или забыть то, как поступила с ним армия? Нет, я никогда не хочу больше видеть Англию.

Мне все еще больно думать о том дне, когда я узнала страшную правду, и той минуте, когда поняла, что тяжкое бремя ответственности за семью теперь перешло ко мне. Началась гонка, в которой я не знала, как должна бежать, но понимала, что в один прекрасный день я так или иначе должна прийти к финишу.

Часть 4. Возвращение

1941…

Туда, туда,отправь туда слово, слово туда отправь —что янки идут,янки идут,и всюду гремят барабаны.Готовьтесь, молитесьи слово отправьте – слово, чтоб были готовы…

Глава 22

Декабрь 1941

Чарльсон Вест встревоженно склонился над радиоприемником, не в силах поверить словам диктора, читавшего сводку новостей. Воскресным утром японцы атаковали с воздуха Перл-Харбор, уничтожили почти весь флот, и Америка теперь тоже вступает в войну. Случилось это как раз накануне рождественских каникул: он собирался на праздники домой, но на душе было тяжело.

Война в Европе шла уже два года – бомбили города, гибли целые армии. Некоторые его школьные товарищи, британцы по происхождению, бросились домой, вступили в Королевские вооруженные силы; один уже погиб во время боевых учений. Но странно, это словно бы была их война, а не его – он ведь принадлежит своей церкви, исповедует непротивление и пацифизм. «Не убий» – вот главная заповедь. Или теперь все переменилось?

Его соотечественников без предупреждения уничтожают, нападают на спящих людей, его страна и его семья в опасности. Чарли чувствовал: он не может просто так сидеть и ничего не делать – и при этом он знал, что для их мира, мира их общины, такой путь неприемлем. И потому понимал: нынешняя поездка домой окажется очень тяжелой.

Кто дома сможет понять его замешательство? Точно не мать. Она – в своей неизменной пелерине и черном чепце – строго следует заповедям Наставления. Как жаль, что их семья не так прогрессивна, как многие другие из менонитов, кто более разумно примеривается к новшествам внешнего мира. Вон даже папа купил пикап для повседневных нужд. Многие в их общине, особенно молодежь, носят обычную мирскую одежду. Его родные сестры понашили себе симпатичных платьев. А самого Чарли отпустили сначала в школу, потом в колледж. Отец хотел, чтобы он выучился на врача, но сам он сомневался, что сможет переносить вид крови, хотя вот теперь…

Обязательная военная подготовка в колледже всегда смущала его. Его как пацифиста не принуждали к этим занятиям – вместо этого предлагали на выбор физическую работу или участие в социальных проектах. Но какая-то часть его существа невольно тянулась к военным парадам, дисциплине, маршу под оркестр. Да, он понимал, что это не его мир, и все-таки…

На Рождество в Спрингвилле всегда бывало так весело! Много песен, вкусной еды, елку наряжают самодельными игрушками – успеваешь со всеми повидаться, со всеми поговорить. Только как же они будут праздновать, если страна в опасности? Интересно, а другие наши ребята тоже терзаются такими сомнениями? Хотя Чарли – один из немногих, кого отпустили получать образование за пределами общины. Так что, скорее всего, никто и не разделит его смутных сомнений. То, что он уехал учиться, и без того вызвало напряженность в семье, и теперь они будут с лупой вглядываться в любые его попытки отойти от заданного курса и изменить их образ жизни. Иногда он остро жалел, что в свое время уехал из дома – тогда не случилось бы этой тоски и этих сомнений. Ведь нельзя скучать о том, чего не знаешь. Но теперь он вкусил другой жизни, и некоторые домашние старомодные порядки начали его беспокоить.

Гай услышал новости в городе, в магазине. И постарался тут же затолкать их на задворки сознания. Для него это все теперь не имеет значения, все его батальные упражнения – в далеком-далеком прошлом. И все же он не смог отогнать поплывшие перед глазами картины взорванного, опустошенного Галифакса в 1917 году. И запах Перл-Харбора явственно ударил ему в нос – горящее масло, обугленные тела, дым, хаос, паника. Если ты видел ад на земле, то никогда его не забудешь. Бедные матери… Чьи-то сыновья покоятся теперь на дне морском или захвачены в плен. И все-таки он старался гнать эти мысли подальше – как и другие насущные тревоги.

Роза так и не простила ему, что он настоял на том, чтобы отправить Чарли в колледж – и девочек тоже, если они пожелают. Ему ближе были более либеральные члены общины, мягче относившиеся к мирским делам: в ужасные годы депрессии они вместе с прихожанами других церквей помогали людям, попавшим в беду, вместе устраивали столовые для бездомных. Ну разве ж это неправильно – вот так объединять ресурсы и усилия?

Как цепко держалась Роза за старые порядки! И они как-то охладели друг к другу, любовью теперь занимались изредка и словно бы нехотя. Радость, казалось, тихонько выскользнула из их дома – никто больше не смеялся, не поддразнивал друг друга, ощущение дружбы ушло, растаяло. Гай погрузился в работу самых разных комитетов, ходил на собрания, занимался ремонтом строений на ферме. Роза почти все время проводила на кухне с Мириам, своей престарелой матерью. Ицхак умер пять лет назад. Так что дом теперь принадлежал женщинам. Чарли едет домой на Рождество, и Гай с нетерпением ждал, как они будут бродить по полям, а потом усядутся на любимой скамье Гая, и Чарли будет рассказывать ему о колледже.

Скамья была той самой, около могилки близнеца Чарли. Рядом похоронили еще двух крошек – они умерли еще до рождения, а после детей уже не было. Гай любил приходить сюда. Сидел и гордо осматривал свою землю. Он полюбил жизнь фермеров. Ицхак научил его убирать урожай, выбирать скотину и лошадей, вчувствоваться в смену времен года. Он испытывал порой просто блаженство, что ему посчастливилось найти приют в этом заброшенном мирке и снова обрести любовь после той отчаянной безысходности потерь и странствий.

Но еще одна война? Как же такое возможно? Разве не для того он сражался тогда, чтобы положить конец всем войнам на свете? Ходили разговоры, что Германия сумела сплотить рабочую силу во время депрессии, построить скоростные дороги и оружейные заводы, взрастить в молодом поколении безоглядную преданность родине – и теперь Гитлер мечтает о том, чтобы захватить мир. Жажда власти, жадность до чужой земли, ненависть к иноверцам… Этот мир безумен, он болен, и Гай больше не хочет его. Только как же может он безучастно повернуться спиной к тем страданиям, что готовы обрушиться на невинных людей?