Стены молчания - Филип Джолович

— Я позвоню тебе, когда все будет в порядке.

— Конечно, но если ты услышишь автоответчик, это означает, что я сплю.

Кэрол продиктовала мне номер телефона в Скарсдейле, а затем, казалось, возвела высокие защитные сооружения против продолжения разговора.

Пола цокнула языком.

— Все выглядит так, как будто я должна буду сидеть в машине и изображать Джейн для своего Тарзана, — сказала она, когда я наконец-то нажал кнопку на телефоне, чтобы прекратить разговор.

— Именно так.

Мы поспали в машине. Мы доехали до парка, располагавшегося в десяти милях от Ойстер Бей, и припарковались в тенистом углу автостоянки, которая располагалась вдоль дороги. Я достал письмо Эрни и потрепанную книгу Редьярда Киплинга «Черное и белое» с четким намерением расшифровать язык «Близнецов», но боль и усталость ослабляли мое кроссвордистское мышление. Номера на листе бумаги, слова в книге — как и где они перекрещивались? АБВ — 1 2 3. Отдельные слова. Мне казалось, что все должно было быть достаточно просто и логично. Требовалось только определить закономерность и научиться применять ее. Солнце почти село, было тепло, нежный теплый ветер обдувал мое лицо. Я слышал, как щебетали птицы. Пола дремала.

Я вышел из машины, чтобы немного размять ноги после сна. Вернувшись, я нечаянно разбудил Полу.

Было темно, на парковке, кроме нас, никого не было, и у нас оставалось чуть меньше часа, чтобы сделать последний рывок к дому Карлштайна, но этого времени было более чем достаточно.

— Ты хочешь погулять и размять косточки? — спросил я зевающую Полу. — У нас еще много времени.

Она отрицательно покачала головой:

— Давай покончим с этим.

Мы поехали.

— Знаешь что? Сначала Макинтайр был очаровательным, — внезапно сказала Пола. — Он показывал мне дом, рассказывал о пейзажах, портретах, висевших на стенах. У меня тогда еще создалось такое впечатление, что это был не его дом. Во всяком случае, Макинтайр сказал, что его построил сын бутлегера, очень уважаемого человека. Он говорил, что большинство денег отбрасывают тень и что, может быть, французы и сказали, что деньги не пахнут, но они не обратили внимания на тени, всегда были тени. Я помню, я засмеялась и спросила, а что лежало в тени его миллионов. Казалось, он принял мой вопрос всерьез и хорошенько подумал. Потом ответил, что время будет его судьей, — Пола достала упаковку жвачки из сумки и дала мне одну полоску. Потом свернула свою и положила в рот. Она принялась так усердно жевать ее, словно сок перечной мяты мог придать ей сил против неистовства воспоминаний.

— Я была в доме, чтобы помочь подготовить симпозиум великих юристов, которые слетались для разговора о международном сотрудничестве. Наивно я предположила, что сотрудничество было неплохой идеей. Макинтайр вежливо, но твердо разрушил мои детские иллюзии.

Я с трудом могла представить себе даже такое: заумный юрист рассуждает со своей секретаршей о сотрудничестве фирм. Его неприязнь к сотрудничеству имела под собой рациональное объяснение. Он считал, что слияния наносили бизнесу большой вред. Его стихией было разделение, обособление, зыбучие пески неопределенности, откуда только юристам было по силам вытащить бедного бизнесмена, которому они могли выставить счет по полной программе.

— Макинтайр спросил меня, была ли я шокирована его цинизмом, — продолжала Пола. — Он был льстивым, и его качало от алкоголя, он был и испуган и беззаботен одновременно. Я решила вести себя так, словно ничего не замечала, тем более что я привыкла к его мрачному мировоззрению и поэтому притворялась, что не понимаю его. Мне казалось, он всегда считал меня ветреной. Но на этот раз игнорирование не прошло. Казалось, что все его движения были четко спланированы, все углы для отступления были перекрыты, словно каким-нибудь борцом кун-фу, который наперед знает, что ты сделаешь в следующую секунду. Все происходило быстро, как в тумане, словно меня везли на тележке из палаты в операционный зал, а я смотрела наверх — лампы на потолке, лица с масками, приглушенные разговоры. Потом я оказалась на стуле в комнате с лампочкой под потолком. На боковых стенах не было портретов, только пошлые картинки из индийской Камасутры. Это было по-настоящему грязно. На стене напротив меня ничего не висело, кроме зеркала. И Макинтайр стоял надо мной, нож у моей шеи, по-моему, это был охотничий нож, похожий на клинок Рэмбо.

Я представил себе вес ножа, его тщательно отточенные края и зубцы — неплохой способ запугать.

Пола достала жвачку изо рта, завернула ее в фольгу и бросила в пепельницу. Ее лицо напряглось.

— Он заставлял меня делать с собой разные вещи. Такие, какие я даже не могла себе представить. Бог был достаточно добр, чтобы стереть воспоминания о них из моей головы. Но пятно все еще осталось. И все это время Макинтайр угрожал мне, моей семье, Дагу. Говорил, что произойдет с моими близкими, если я не буду сотрудничать с ним, если я не буду делать вещи, которые «делает черная сучка», если я не буду держать рот на замке. Он не трогал меня руками, был только нож и разговор. Он водил по моему телу ножом, надавливал, чтобы посмотреть, как сильно можно это делать, чтобы не порезать. И он трогал там, внизу… внизу у себя, — Пола бегло взглянула в окно.

— И я думала, что было бы, если бы я начала перечить ему, если бы я пошла до конца, разрушила бы его. Наверное, ничего из того, что он говорил, не произошло бы. Мне не стоило подчиняться ему. Но я согласилась на цену, которая, как я думала, была пределом того, что могли дать мне: семьдесят тысяч долларов и билет назад, в свинарню.

— Вряд ли можно было что-то изменить, — сказал я. — Тебя могли просто убить. — Затем я спросил: — Ты когда-нибудь рассказывала Дагу о том, что произошло?

— Я рассказала ему только о том, что Макинтайр флиртовал со мной. У Дага была теория о Макинтайре и людях, подобных ему. Он говорил, что это был прикол с Уолл-стрит, что тот, кто достиг хоть какого-то успеха, хотел видеть вокруг себя лишь податливые тени. Они хотят затонировать тебя, чтобы ты слился с краской на стене. Потом им потребуется от тебя что-нибудь. А если ты не дашь им того, чего они хотят, тогда они очень сильно разозлятся. Они разобьют вещи, которые ты любишь, чтобы ты знал, кто все контролирует. Уже в самом конце, умирая от рака, Даг читал мне газетные статьи о богатых людях, которые умерли от этого же заболевания. Он говорил, что это помогало ему, поскольку эти парни не могли подписать контракт с раком, а потом удалить его. Как он сказал, рак был великим уравнителем.

— Он был прав, — сказал я.

— Мне кажется, он во многом был прав, — сказала она. — Но я сомневаюсь, что он изменил бы свое мнение, если бы я рассказала ему обо всем. По-моему, это послужило бы еще одним доказательством его теории, не так ли?

— Да.

— Даг не верил в Бога или во что-либо, но он всегда говорил, что его очень трогала проповедь Иисуса о кротких, которые унаследуют землю. Это придавало ему сил. — Голос Полы задрожал. — А я тогда сказала ему, что это была отговорка слабых, — она отвернулась от меня. Ее плечи тряслись. — Я не должна была ему говорить этого.

— Мы все говорим вещи, которые не должны были говорить, — но, может быть, лучше сказать, чем вообще ничего не говорить.

45

Я повернулся к Поле.

— Долго еще? — спросил я.

Ее тонкий палец провел по карте, тускло освещенной плафоном. Если бы ее палец остановился, мы бы тоже остановились.

— Городок, потом насыпная дорога к Центральному острову, — сказала она.

— Какой городок?

— Бейвиль, — сказала она, не смотря в карту. Она лишь давала мне информацию, которая была нужна.

Бейвиль. Это был абонентский адрес Приити. В лобовом стекле передо мной появилось горящее лицо Раджа, называющего мне номер почтового ящика сестры: 9735.

Мы ехали по зеленому району, не было видно воды, которая, как я полагал, должна была лизать границы городка с таким морским названием.

— Далеко еще? Я имею в виду до Бейвиля.

— Скоро, — сказала Пола. Тут же появился знак, который приглашал нас в Бейвиль. Резко повернув направо, мы оказались у береговой линии, пляж тянулся в темноту с одной стороны, а с другой был скромный, но милый ряд магазинчиков и ресторанов.

У меня все сжалось в животе, когда мы проезжали мимо небольшого луна-парка: в нем не было света, а вращающиеся машины были затянуты чехлами. Это напоминало мне о том треклятом луна-парке на пляже Чоупатти по дороге к Башням Молчания. Я лишь сильнее нажал ногой на педаль газа.

Вскоре мы уже выехали из городка, и вокруг была только серая пустошь, ровная как лист. Все это был пустынный пляж — на нем стояли только башни спасателей и изредка попадались кинутые надувные лодки или лопатки, торчавшие из песка, словно каких-то карликовых могильщиков напугали, и они удрали. Даже запоздалые любители барбекю расползлись по домам, оставив после себя спаленные следы и пустые бутылки.