Напряжение - Андрей Островский

— Тогда возможен такой вариант, — сказал Изотов, присаживаясь на край стола Шумского. — Красильников идет с вещами к кому-то, кто его ждет…

— К женщине?

— Не знаю, либо к женщине, либо к мужчине, сейчас это не имеет значения. Но человек куда-то уходит и оставляет записку: «Дома буду в двенадцать часов», Красильников ждет…

— С семи до двенадцати? — улыбнулся Шумский. — И потом идет на свидание?..

— Мы же не знаем, — возразил Изотов, — что Красильникова ждали именно в семь часов. Время может быть любое после семи — в девять, в десять…

— Да, но тогда обычно в записке не пишут — ушел в семь, буду в двенадцать. Кому какое дело, когда ты ушел, важно, что будешь в двенадцать. А уж если «случилось так, что я должен был уехать к семи», то, стало быть, Красильникова ждали в семь или даже в шесть тридцать, а он опаздывал. Ну ладно, ладно… Вообще-то тут что-то есть. Давай, Витя, развивай свою мысль.

— Ну вот. Найдя записку, Красильников пошел домой, по пути встретил знакомую женщину или познакомился с какой-нибудь девицей…

— Это уже никуда не годится, — замахал руками Шумский. — Встретил женщину, а заодно и своего убийцу. Просто так, случайно…

— Минутку, — не сдавался Изотов. — Не встретил, а Красильникова ждала женщина, с которой он договорился о свидании. Даже, может быть, шел с ней к тому человеку, рассчитывая, что пробудет у него недолго, а она подождет где-нибудь на улице. Ну а дальше твоя версия с обманутым мужем…

— Ловкий ты парень. Но тогда при чем тут записка? Она могла быть, могла и не быть. Возникает несколько вопросов: какую роль во всей этой истории играет записка? Что делал Красильников с семи до двенадцати ночи? Пять часов гулял со своей возлюбленной, а убийца все это время ходил за ними по пятам? Сомнительно. Если он все же ждал до двенадцати, то, следовательно, у Красильникова была веская причина ждать. Какая?

— Да, вопросов много, — проговорил Изотов. — Как всегда.

Шумский побарабанил пальцами по столу.

— Ну вот что. Версии есть, надо добывать факты. Ты сейчас пойдешь в общежитие, Сергея я отправлю на завод. Узнайте все о Красильникове: когда последний раз был на заводе, дома, его характер, привычки, склонности, знакомства — словом, все. А я займусь записной книжкой.

3

Заводское общежитие занимало пятиэтажный корпус новой постройки. Изотов вошел в вестибюль. Две полукруглые лестницы с грубыми бетонными перилами вели к раскрытым настежь дверям, возле которых сидела вахтерша, щуплая бойкая старуха с крикливым голосом. Час был вечерний, хлопали поминутно входные двери, мимо старухи взад и вперед шастали люди.

— Нету Кошельковой, сказано ведь русским языком — нету. Когда придет, тогда и пущу… — кричала старуха. — Токмаков, не будет тебе ключа, твой сосед уже третий потерял, разиня… Как? А вот так: дверь ломать придется… Ну ладно, попробуй от тридцать второй, может, подойдет…

— Мне бы повидать коменданта, а? — вкрадчиво, с располагающей улыбкой спросил Изотов и положил руки на деревянную загородку, отделявшую вахтершу от прохода.

— Коменданта? — переспросила вахтерша, бросая изучающий взгляд на Изотова. — Вам он зачем? По личному делу?

— По личному.

— Чей-нибудь родственник или знакомый?

— Родственник.

— Чей же? — Изотов увидел в тусклых, некогда серых глазах старухи любопытство. — Я тут всех знаю, не первый год сижу.

Два парня, гогоча и гикая, пронеслись мимо Изотова, едва не сшибив его с ног, перемахнули через ступени и выскочили на улицу.

— Во кобели, во кобели, — укоризненно качала головой старуха. — Хоть бы ноги поломали… И воспитывают их, и в театры водят, и телевизор-то им купили — все нипочем. Балбесы… Ну и чей же ты родственник?

— Красильникова Гоши.

— М-м, — неопределенно промычала вахтерша. — Красильникова… А чегой-то я его не припоминаю? Высокий такой, да? Видный…

— Ну во-от, — разочарованно проговорил Изотов, — а говоришь, что всех знаешь.

— Помню, помню, из шестьдесят девятой, Гоша. Ничего парень, положительный, тихий, не матерится. Ты говоришь — не помню. Я помню тех, кто в глазах рябит. А ваш Гоша — нет: переночует, и целый день его не видно. Его и сейчас вроде бы нет. А ты откуда приехал? Издаля? И чего тебе комендант? Подожди, сам придет.

— Слушай, бабуся, хватит меня допрашивать, — все так же улыбаясь, но настойчиво сказал Изотов, — организуй-ка мне коменданта, быстренько. Мне он нужен по очень важному делу.

— Ну обожди тогда… Мишустина! — крикнула она проходящей по коридору женщине. — Найди-ка Федор Петровича, тут товарищ его спрашивает.

— К вам попасть, как на военный завод, — сказал Изотов.

Старуха развела руками:

— Порядок такой. Не будет порядка в общежитии — знаешь что получится? Не приведи господь…

От нечего делать Изотов прочитал афиши, приколотые к доске, пожелтелый от времени распорядок дня, висящие тут же записки о найденных вещах и обернулся на строгий недовольный голос: «Кто там меня спрашивает?» Седой мужчина неторопливо сошел с лестницы. Изотов, избегая лишних вопросов, тихо сказал, что он из уголовного розыска. Комендант засуетился, стал обходительным, повел Изотова за собой.

— У нас, конечно, всякое бывает, — говорил комендант, заискивающе поглядывая на Изотова, и в голосе его улавливалось беспокойство. — Народу много, текучесть кадров большая. Сегодня работает, завтра уже уволился, за всеми не углядишь…

Они прошли длинный коридор, по которому бегали ребятишки; из кухни неслись запахи щей, жареного мяса, в умывальной шумела вода. Поднялись по внутренней лестнице.

— На первом этаже у нас семейные, на втором — женщины, потом опять семейные, а уж выше — мужчины, — объяснял комендант, борясь с одышкой.

Он стукнул костяшками пальцев в дверь и, не дожидаясь ответа, вошел. В комнате было четыре кровати, посередине стоял стол, захламленный вещами и остатками еды. Небритый парень в расстегнутой нижней рубашке опустил ноги с постели, вопросительно посмотрел на коменданта.

— Спал, что ли? — вместо приветствия сказал комендант.

— Да так, самую малость.

Изотов оглядел комнату, пытаясь определить кровать Красильникова. Над одной висели вырезанные из журналов цветные фотографии красавиц. Они завлекающе улыбались, манили томными, дерзкими, надменными взглядами и как бы насмехались над теми, кто на них смотрит, но не может ими обладать. Изотов подошел ближе.

— Эта кровать Красильникова? — спросил он.

— Нет, рядом, в углу, — ответил парень.

— Он вчера ночевал дома? Когда вы его видели последний раз?

Парень накинул на плечи пиджак, присел к столу, зевнул.

— А чего случилось-то?

— Ты, Василий, отвечай, отвечай, — вмешался комендант. — Не спрашивай, а отвечай.

— Когда я видел его в последний раз? — в раздумье проговорил Василий. — Вчера под вечер, часов в пять. Я эту неделю в ночь работаю. Пришел утром, на часы не смотрел, но было что-нибудь около восьми: я с завода никуда не заходил, прямиком сюда. Пришел — койка его пустая была, застеленная. Так что не скажу, ночевал он или нет. Потом я лег спать, после ночной-то. Часов в пять — я уже встал, умылся — он идет, как и должно — с первой смены. Ну мы с ним почти не говорили. Он занят своими делами, я — своими. Он тут повертелся, взял портфель — а у него большой такой портфель, кожаный, — и ушел.

— Куда, не сказал? — спросил Изотов.

— Нет. А я и не спрашивал — мало ли куда человеку надо. Мы никогда не спрашиваем. Вот. А сегодня он не ночевал — это точно. Когда он заходил, в тумбочке рылся, бросил на кровать носки, так они и валяются. Значит, не был.

— А он что, парень-то пьющий?

— Не-ет… Чего нет, того нет. Я вам скажу, он вообще парень, ну так, между нами, некомпанейский. Мы тут иногда с получки… — Василий осекся, вспомнив о присутствии коменданта, выразительно посмотрел на него и, вздохнув, продолжал: — Федор Петрович уж нас извинит, но не мы одни… Вот, значит, Тихомиров, Гайдулин и я — это их койки — скинемся на пол-литра, закуску кое-какую купим, ну и, конечно, говорим: «Гоша, давай с нами…» Не, ни в какую… Да он и дома-то бывает редко.

— Где же он пропадает?

— Работает и еще учится. На лекции ходит, может, в библиотеку. В комнате много не назанимаешься.

— А где он учится?

— В университете.

Изотов открыл тумбочку Красильникова, подозвал коменданта и Василия. На верхней полке лежала стопка тетрадей и книг. Тут же валялись мыльница, зубная щетка, бритва и еще разные мелочи. Изотов перелистал общую тетрадь, отметил, что Красильников учился на первом курсе физического факультета заочно. В тетради же он нашел сберегательную книжку. Последняя запись была сделана седьмого мая — Красильников внес тридцать рублей, и общая сумма составила четыреста сорок пять рублей. Изотов отметил: Красильников не брал, а только вносил деньги по тридцать — сорок рублей довольно аккуратно, через каждые десять — двенадцать дней.