Дочь - Александра Толстая

Нас встретил на станции потомок самурая. Вид у него был странный, растерянный. Он торопился, волновался, беспрестанно приглаживал растрепавшиеся волосы, отчего, спускаясь, широкий рукав кимоно обнажал очень тонкую, с острым локтем и синими жилками, руку, и, не знаю почему, мне было жалко его.

Замечали ли вы, что человек, у которого много денег, расплачивается всегда не спеша, движения его спокойны, уверенны, если он даже забыл кошелек дома, он нисколько не смущается и голосом, внушающим полное доверие, говорит, что заплатит завтра... У человека же, не имеющего денег, всегда вид суетливый, он торопится расплатиться, и, если у него не хватит копейки, он волнуется и старается убедить кого-то, кто и не думает подозревать его, что он непременно привезет эту копейку, что ему очень неловко, что он забыл деньги дома.

Когда самурай расплачивался за такси, я подумала, что денег у него нет, и мне было неприятно. Но это смутно промелькнувшее ощущение неприятного забылось, когда мы приехали в гостиницу и нас провели в комнату, выходившую террасой на реку. Стремглав, бурля и пенясь, неслась вода. Кривые, изогнутые ветви сосен с мягко падающей бахромой игл протягивались над рекой. По реке, вниз по течению, неслись длинные, с загнутыми кверху носами лодки, другие, бешено борясь с течением, переплывали на ту сторону, куда влекли, манили крутые, поросшие лесом горы. У пристани, пониже гостиницы, раскачивались на воде большие крутые лодки, украшенные разноцветными фонариками, - плавучие чайные домики.

Неприятное ощущение снова появилось, когда пришел молодой человек с толстым японцем, похожим на коммивояжера, в засаленном пиджаке, лоснящемся жилете и больших круглых очках.

- Переводчик, - сказал потомок самурая, - он будет переводить вашу лекцию.

- Да, я знаю, - сказал переводчик, - Толстой был знаменитый русский граф. - И, блеснув таким образом своей ученостью, толстый человек сквозь огромные очки самодовольно взглянул на самурая, на меня и пухлым, с ямочками, кулаком уперся в жирный бок.

Он попросил у меня рукопись и тут же стал переводить лекцию на японский язык. От его вопросов кровь бросилась мне в голову. В его толстых блестящих устах простое упрощалось до азбуки, недоговоренное получало оформление и превращалось в пошлость, вульгарность, такую же, как его лиловый, с белыми горошками, галстук, как все его существо! И как только этот галстук, эти обвислые щеки и пошлость уживались рядом с горами, соснами, бешеной рекой и потомком самурая!

Я должна была читать в три, я была готова без четверти. Японцы аккуратны. Но в три часа никого еще не было, ни переводчика, ни молодого человека. Половина четвертого, четыре. Я начала уже серьезно волноваться, неприятное чувство, что случилось что-то, росло. Они пришли в половине пятого, посадили меня в такси и повезли.

Зал был полупустой, публика странная. Здесь были мальчики с иероглифами на спинах, торговцы и торговки с корзинами, древние старушки, старички. Люди выходили, приходили снова, как будто случайно заходили с улицы, отдыхали и опять уходили. Переводчик размахивал руками, кричал до хрипоты, стучал кулаком по столу, в двух, трех местах люди грубо смеялись, а так как смешного как будто и не было, смех этот больно резал мне слух. Я никогда не чувствовала себя глупее. Мне казалось, что нет ничего общего между тем, что говорила я и о чем кричал лиловый с горошками галстук. Перед самым концом я сделала последнее усилие, стараясь поднять настроение. Напрасно. Люди сидели на своих местах с тем же скучающим, безразличным видом. Ни публика, ни толстый человек не поняли, что я кончила. Но я больше не могла оставаться на эстраде и ушла. Толстый человек подождал, оглянулся кругом и, увидав, что меня нет, тоже сошел со ступенек. Кто-то нерешительно хлопнул, никто не поддержал, и хлопок одиноко замер. Потягиваясь и позевывая, люди стали расходиться. Вороша волосы, криво, болезненно улыбаясь, самурай подошел ко мне.

- Что же все это значит? - спрашивали мы друг друга. - Где же кооператоры, городские власти? Что это была за странная публика? Может быть, молодой человек потерпел неудачу и не знает, как оплатить расходы?

Мы решили ехать в Асию как можно скорее. Но весь вечер мы тщетно прождали самурая - он исчез. Когда мы сказали хозяину, что хотим уехать, он решительно замотал головой, давая нам понять, что сделать этого никак нельзя. Но утром, когда юноша снова появился, я решительно потребовала, чтобы он отправил нас сейчас же домой.

- Я не могу этого сделать, - сказал самурай, и на щеках его зарделись два красных пятна.

- Почему же? Если вы потерпели неудачу с лекцией, мы заплатим за гостиницу, но мы не можем дольше здесь оставаться, мы должны уехать...

- Умоляю вас! Не делайте этого, не позорьте меня! Я должен исполнить свое обещание до конца... Я не могу сказать всего, но только верьте мне. Я опечален, очень опечален, все ничто в сравнении с тем, что я потерял друзей, которым верил. Но если вы сейчас уедете, это будет для меня последним ужасным ударом, пожалуйста, умоляю вас...

У него был вид человека на краю отчаяния. Впалые щеки горели, под глазами темно.

- Простите, я, должно быть, болен... Я не спал уже несколько ночей, я ничего не могу есть... - И он опять исчез.

Его не было сутки, двое. Мы чувствовали себя брошенными. С каждым днем счет в гостинице увеличивался, а так как денег у нас вообще было очень мало и мы не знали, чем все это кончится, мы стали серьезно беспокоиться. Нам еще давали есть три раза в день, но с каждым днем обеды и ужины становились проще и скуднее. Мы спросили хозяина, когда приедет наш молодой человек, но он только рукой махнул.

Самурай появился на четвертый день. Он казался веселее, улыбался, заказал хороший обед и сам обедал с нами. "Может быть, все благополучно, - думали мы, - может быть, нам только казалось, что случилось что-то..."

- Куда вы ездили? - спросила я его.

- Приятель заболел и вызвал меня, - сказал он.

- Когда мы можем ехать домой? - спросила я.

- Я завтра посажу вас на поезд.

Мы уехали из Гифу на другой день. Самурай провожал нас. Мы взяли билеты, сели в поезд. И когда поезд уже тронулся и самурай простился с нами, в окно влетел конверт. Юноша бросил его нам и сам исчез. Это были деньги за дорогу.

- Что случилось? - спросила я у Куроды-сан, когда мы встретились с ним. Почему вы писали мне, что городские власти, председатель кооператива и другие влиятельные лица города приглашали нас, а между тем мы видели только одного молодого человека, и он казался таким смущенным.

- Да, я знаю, - перебил меня Курода-сан. - Юноша был у меня и поделился своим горем. Вышло недоразумение. Они получили вашу первую телеграмму, вторую же не получили, ее продержал в кармане один из служащих кооператива. Они отменили лекцию. Когда вторая телеграмма была получена, было поздно что-либо делать, публику нельзя было собрать. Увидав, что лекция провалилась, председатель кооператива и другие струсили и спрятались. Молодой человек решил вынести все трудности на своих плечах. Ему пришлось оплатить зал. Публики не было. Чтобы вам не было неприятно читать при пустом зале, он стал загонять людей с улицы бесплатно. С громадным трудом он нашел переводчика, тот переводчик, с которым они сговорились раньше, живет в другом городе...

- Почему же он просто не отменил лекцию, не телеграфировал?

- Он считал, что вина не ваша, и не хотел этого делать. Он говорит, что ему тяжелее всего было разочароваться в его друзьях кооператорах, которые в такую тяжелую минуту бросили его. Материальные потери ничто в сравнении с его горем. Чтобы уплатить по счетам гостиницы, ему пришлось поехать в родной город к отцу. Отец его был богатым человеком прежде, но разорился, и единственное, что у них осталось, это старинные картины. Он продал одну из них, чтобы расплатиться... Беда еще в том, что хозяин гостиницы не хотел отпускать его, ему пришлось вас оставить в виде залога. Он обязан еще уплатить вам за лекцию...

- Ну нет, скажите ему, чтобы он этого не делал...

Но самурай приехал. Смущаясь и краснея, он подал мне конвертик, перевязанный красным с белым шнурочком - знаком подарка. В конверте были деньги - сто иен. Я не взяла их.

Через неделю он снова приехал и, кланяясь, положил на татами длинный пакет, перевязанный подарочным шнурочком. Это было старинное китайское какемоно. Отказаться от подарка было нельзя. Я взяла картину.

Картина - вид домика в горах - и сейчас находится у меня. Когда я разворачиваю и смотрю на нее, мне представляется бурное течение Нагары, столбы огня, дождь огненных искр, птицы на вожжах, мифический человек в соломенной одежде, и из-за всего этого великолепного зрелища на меня смотрит робкое, испуганное лицо юноши с взлохмаченными волосами - потомка самурая.

Семья профессора

Каждое утро в доме напротив раздвигалось шоджи и маленькое существо, точно весенний цветок в своем ярком кимоно, в белом фартучке, с бритым затылочком, выползало на балкон и кричало тоненьким голосом: