Допуск на магистраль - Эльза Бадьева

Все, даже малейшие подробности жизни этой семьи, интересовало Дубова. Он не мог не сознаться себе, что слишком пристрастен. Может, находись Дубов в доме кого-нибудь другого, он очень многого и не заметил бы.

Наступило воскресенье. Еще лежа в постели, Дубов услышал, как Феня просила Сергея напилить дров для ванны. Он быстро встал, оделся и, выходя из комнаты, весело потер руки.

— Дай-ка, Сергей, и мне старую телогрейку.

Феня было воспротивилась этому, заявила, что Дубов — гость и его дело отдыхать. Но Сергей отрезал:

— Не гость, а свой человек. Пошли, Николай Трофимыч!

Работали они весело. Сергей острил и смеялся над своими остротами громче Дубова. Потом сбросил куртку, остался в свитере. Взял топор, вышел из дровяника расколоть чурки. А Дубов присел на козлы, закурил.

В тесной клетушке деревянного сарайчика было темно. Освещался только один угол, напротив раскрытой двери. Там, у самой стены, Дубов и заметил прикрытую запыленным холстом раму. Он откинул холст и замер в недоумении. На картине была изображена тоненькая белокурая девушка. Босиком, в легком белом платье. Она прислонилась к стволу молодой березки, гибкой и стройной, как она сама. Запрокинув голову, щурясь от солнца, девушка весело смотрела вдаль, словно ждала: вот-вот появится из этой далекой дали что-то очень для нее дорогое...

Тщательно были выписаны только лицо и фигура девушки. Березка, трава, солнечное весеннее небо — все лишь намечалось мазками, тенями. Неоконченная картина уже местами потрескалась, кое-где потускнели, поблекли краски.

— Вот и готово, — бодро крикнул Сергей, входя в дровяник. — На ванну хватит. Теперь — про запас!

Он увидел раскрытую картину и смолк. Подошел. Забросил ее холстом. Поймал настойчивый, вопросительный взгляд Дубова и недовольно ответил:

— Недописал вот... тоже

— Почему в сарае? — изумился Дубов.

— Феня ее не любит, эту картину. Она и вынесла, — нахмурившись, пояснил Сергей.

После завтрака они съездили в мастерские, где Сергей показывал не столько свои работы — их было немного, — сколько работы других местных художников. Туда ему позвонили из театра и пригласили приехать посмотреть, как выполняются по его эскизам декорации к новому спектаклю.

— Очень хорошо! — обрадовался Дубов. — Едем...

Сергей замешкался.

— Да-да... только...

— Что еще?

— Только... Фене придется позвонить.

— Зачем? — изумился Дубов. — Не потеряет же она нас.

— Нет... Но она будет опять упрекать, что ее не позвали.

Сергей подошел к телефону, снял трубку. Потом посмотрел на Дубова и махнул рукой.

— Ладно! Не скажу, что в театр ездил.

В театре их уговаривали остаться, посмотреть дневной спектакль. Настроение у Дубова было воскресное, и он с удовольствием бы принял предложение. Но Сергей взглянул на часы и покачал головой.

— До начала — пятнадцать минут. Феня не успеет. А если без нее, скандал обеспечен.

Она встретила их настороженно. Спросила Сергея:

— Где был?

— В мастерских. Ты же знаешь.

— Из мастерских два часа как уехал. Я звонила.

Она стояла перед Сергеем и смотрела на него округлившимися, холодными глазами. Дубова будто не замечала.

— Из мастерских уехал в театр, — стараясь сохранить спокойствие, пояснил Сергей.

Феня подняла редкие брови и раздраженно переспросила:

— В театр?

Сергей повесил пальто, добродушно ответил:

— Там декорации пишут по моим эскизам. Вот и пришлось поехать. Режиссер попросил...

— Мог бы позвать меня, — зло заметила Феня и тут только оглянулась на Дубова. — Николай Трофимыч! Что же вы не раздеваетесь? Проходите...

Они вошли в гостиную, и разговор о театре возобновился.

— Говоришь, приняли эскизы? Интересно...

И в глазах Фени мелькнул такой неподдельный интерес, что Дубов почувствовал угрызение совести. «Да, надо было за ней заехать, — подумал он, — или позвонить, чтоб в театр приходила».

Феня подошла ближе к Сергею, примирительно посмотрела на него и, не скрывая радости, сказала:

— Это замечательно, что приняли! В театре ведь много платят!..

Сергей сдвинул брови, пинком открыл дверь в свою комнату.

— Сережа! — крикнула Феня вдогонку. — Я записала там. Заказ на вешалки... Двести штук.

Сергей вернулся.

— Какие вешалки?

— Видочки овальные... Помнишь, однажды рисовал? Они потом в вешалки для полотенец вставляются. Артель «Краснодеревщик» заказывает. Сам директор звонил. Завтра материал привезут.

— Да ты... что? — Сергей резко шагнул к Фене, и Дубов увидел, какой злобой зажглись его глаза, как нервно заходили на щеках желваки. — Я же просил! — раздражаясь, выкрикнул Сергей и остановился. Сделал над собой усилие, закончил фразу почти спокойно: — Я же просил: что касается моей работы, никогда не вмешиваться, не решать за меня.

И совсем примирительно добавил:

— Позвони директору, извинись...

Феня, считая, по-видимому, что угроза миновала, властно и грубо перебила его:

— Но ведь там...

Она слегка покосилась на Дубова и недовольно отвернулась.

— Знаю! — опять теряя спокойный тон, взревел Сергей. — Там хорошо платят! Но мне надоели эти дурацкие ремесленные поделки! Слышишь?..

Он нервно прошелся из угла в угол просторной, увешанной коврами гостиной и, задыхаясь от злобы, повторил:

— На-до-ели! Слышишь? На-до-ели!..

Дубов не узнавал его искаженного, побагровевшего лица.

— Но я же... дала согласие! — повысила голос Феня. — Неудобно теперь...

— На-до-ели! — крикнул Сергей и яростно пнул постланный на полу ковер. — На-до-ели! — повторил он и затравленным волком оглянулся на Фенины вышивки, полочки, фотографии, развешанные по всем стенам. Потом остановился у окна, прислонил разгоряченный лоб к холодному стеклу.

Феня притихла и вышла из комнаты. Почувствовав, что ее нет, Сергей обернулся, смущенно и виновато взглянул на Дубова. Они оба молча вошли в комнату Сергея.

Сергей плотно прикрыл дверь. Сели на тахту. Закурили. Серьезно и выжидательно посмотрели друг другу в глаза. Сергей первым отвел взгляд. Стряхнул пепел, медленно произнес:

— Николай Трофимыч...

Дубов понял, что сейчас состоится разговор, для которого Сергей так долго ждал его, бывшего своего наставника. Очень ждал...

— Николай Трофимыч!

Он сжал руками виски, уперся локтями в колени и долго сидел молча, словно прислушиваясь к своим мыслям. В коридоре раздался звонок. Сергей вздрогнул.

Было слышно, как торопливо прошла к двери Феня, открыла и голосом, полным недоумения и скрытого неудовольствия, произнесла:

— Кажется... дома...

По-видимому, она тут же взяла себя в руки. Потому что в следующий же миг приветливо, нараспев сказала:

— Проходите!.. Проходите, пожалуйста! Раздевайтесь.

Этот седьмой день пребывания Дубова у Сергея все окончательно объяснил. Стали понятными и значительными все мелкие и немелкие события, спокойные и озабоченные разговоры, равнодушные и заинтересованные взгляды. Этот седьмой день оказался тяжелым, неприятным и, наверное, неизгладимым для Дубова.

... Николай Трофимыч снова лежит на широкой тахте, Сергей — на раскладушке. Свет погашен, но глаза обоих открыты. Сергей зажигает спичку и снова закуривает. Он беспрестанно курит. Дубов заметил это сразу, как только приехал. Да и сам-то он в эти дни, кажется, стал больше курить...

Что же произошло?

Пожалуй, ничего особенного.

Пришли Роговы, хорошие знакомые Сергея и Дубова еще по заводу.

Пришли потому, что узнали о приезде Николая Трофимовича.

Феня начала готовить угощение.

Сразу завязался непринужденный, интересный разговор. Аркадий Рогов, сохранивший за эти пятнадцать лет веселый характер и прежнее остроумие, говорил образно, метко, увлекательно. Вера — его жена — была под стать мужу. Обнаружилось такое неподдельное, тонкое понимание друг друга, при котором разговор на любую тему понятен и приятен каждому собеседнику.

Дубов заметил, как развеселился и потеплел Сергей. Забавно жестикулируя, он рассказывал о недавней встрече с известным западным художником, посетившим Урал, и при этом хорошо, открыто смеялся. Потом вскочил со стула, убежал к себе и вернулся с большой тетрадью в яркой многоцветной обложке. Тетрадь, подаренная Сергею художником, была заполнена рисунками.

— Этот мой новый знакомый — модернист! — с добродушной насмешкой пояснил Сергей.

Вера раскрыла тетрадь и неуверенно перевернула ее вверх ногами.

— Не понимаю...

— И я тоже! — отозвался Сергей. — А между прочим, это «Зимний пейзаж».

Другие «пейзажи» и «фантазии» были еще сложнее: в нелепых сочетаниях прямых и кривых линий, хитрых сплетениях окружностей, квадратов, мазков, пятен невозможно было увидеть что-нибудь определенное.

Сергей заговорил о состоянии живописи на Западе, от живописи перешли к литературе.

Дубов слушал взволнованного Сергея, наблюдал, с какой добротой, уважением и лаской смотрит на него Аркадий, ловил восхищенный взгляд Веры и опять, как тогда, давно, испытывал чувство гордости за него — умного, увлеченного, интересного человека. Вера с чем-то не согласилась, и Сергей приволок стопу английских газет, нашел две статьи и в подтверждение своих мыслей довольно бойко прочел их.