Земля без людей - Джордж Стюарт

— Какой закон? Все замолчали и потихоньку стали в разговоре от этой темы отходить. Видно, не хватало мужества вслух мысли Эм продолжить. А Иш подумал, что проблему нужно со всех сторон осветить, чтобы решение было правильным.

— Дело в том, что мы достоверно не можем утверждать, болен он или здоров. Здесь нет врачей — удостовериться точно. Может быть, все это было у него в далеком прошлом. Может, он просто хвастался. Есть такие мужчины!

— В том-то и дело! — подхватил Эзра. — Без доктора ничего не узнаем. Конечно, и хвастаться он мог. Так что, будем испытывать судьбу? А если заразный… Я думаю, парень больной. Ходит так, словно кирпичи на себе таскает.

— Говорят, какие-то таблетки помогают, — стараясь до конца справедливым казаться, чтобы торжество от того, что таким прозорливым оказался, не вырвалось наружу, сказал Иш. А когда взглянул на Джорджа, то вздрогнул: столько ужаса и отвращения на его лице было написано. Бедный старина Джордж, каково сейчас этому добропорядочному гражданину, «среднему» американцу с его предрассудками против так называемых «социальных болезней». А ведь Джордж еще и церковным старостой был и помнит, наверное, строки библейские о «грехах и отцах». И пока думал Иш, Эм заговорила:

— Я спросила: «Какой закон?» Думаю, остались еще законы в старых толстых книгах. Но изменилось время, и эти законы теперь пустой звук для всех нас. Вот и Джордж вспомнил старый закон, который должен ждать, пока его нарушат, и только потом наказывать. Но дело-то ведь уже будет сделано. Предлагаете и нам так поступить? Сможем ли мы на себя такую ответственность взять? Не о чужих детях мы говорим — судьбу своих решаем. И после слов Эм, казалось, больше уже не о чем говорить. И они сидели молча, каждый перебирая в уме возможные варианты. «Нет, — странно, но в эту минуту Иш совсем о другом думал, — нет в ее словах никакой глубины. Она о детях говорит — и только это для нее главное. А может быть, не прав я, и это еще глубже, чем мысли о сущности бытия. Она мать и мыслит категориями, на которых вся наша жизнь строится». Наверное, не много времени прошло, пока все в молчании сидели, а казалось — вечность. Потом Эзра заговорил:

— Пока сидим мы тут… а ведь в наши дни такие дела быстро делаются! Лучше бы нам начать действовать. — И потом добавил, словно мысли свои вслух произносил: — Я повидал в те времена… видел, как много, очень много хороших людей умирало. Да, много хороших людей умирало. Наверное, даже привык к смерти… нет, к такому не привыкнешь.

— Ну что, будем голосовать? — спросил Иш.

— О чем голосовать? — сказал Джордж.

— Мы можем выгнать его, — сказал Эзра, — или… или другое. Мы не можем его в тюрьму посадить. Или еще что-нибудь есть? Эм прямо на вопрос ответила:

— Мы должны голосовать за Изгнание или за Смерть. На письменном столе много всякой бумаги лежало. Детишки на ней любили картинки рисовать. Поискав вокруг, Эм и четыре карандаша нашла. Иш разорвал лист на четыре маленьких избирательных бюллетеня, оставил себе один, а остальные вручил каждому в руки, и еще подумал, что, когда их всего четверо голосует, проблема в тугой узел может завязаться. Иш пододвинул поближе свой листочек, вывел на нем большое «И», и повис его карандаш в воздухе.

Такое мы без спешки делаем, и страсти не раздирают нас, и ненависти нет в наших сердцах. Это не бой, когда разум человека яростью наполнен и страх его поступками движет. Это не взаимной ненавистью переполненная ссора, когда двое одно место под солнцем или любовь одной женщины делят. Туже затягивай петлю, точи топор острее, всыпай яд, обкладывай хворостом высокую поленницу дров. Это тот, который товарища своего невинного жизни лишил; это тот, который дитя неразумное украл; это тот, кто надругался над рукотворным ликом Бога нашего; это тот, кто душу продал дьяволу, чтобы самому дьяволом стать; это тот, кто развращал детей наших; это тот, кто открыл врагу военные тайны. Мы немного испуганы, но не показываем виду и не говорим о своем страхе. Много тайных мыслей и глубоких сомнений мучит нас, но не говорим мы никому о них. Вместо них — «Справедливость», говорим мы, «Закон», говорим мы, «Мы — народ», говорим мы, «Государство», говорим мы.

Застыл Иш над ничтожным клочком бумаги, а кончик карандаша в большую букву «И» уткнулся. Знал он — и в такой глубине лежало это знание, что не откроется никакой логике, — Чарли вернется. Не решит изгнание проблемы, только притупит остроту ненадолго. Чарли противник опасный и может большое влияние на молодежь оказать. «Так вот в чем дело, — думал Иш. — Неужели я опять о праве первенства переживаю? Неужели боюсь, что Чарли место мое займет?» Может быть, о праве на власть беспокоился Иш, а может, были и другие причины, кто сейчас скажет… Одно знал Иш точно: Племя в долгой борьбе за существование с настоящей бедой столкнулось, даже не с бедой, а с олицетворением смертного ужаса. И тогда понял Иш, что ради детей и внуков своих, ради любви и ответственности перед ними только одно слово напишет. Он перечеркнул «И» и написал другое слово. И когда шесть букв отрешенно и безучастно на него с листа бумаги взглянули, вот тогда он настоящую ненависть и отвращение к самому себе испытал. Неужели во все века истории человечества так и не придумали другого выхода? Написав это слово, не возвращает ли он в новый мир войны и тирании, угнетения слабых сильными — болезни человеческие, которые пострашнее болезни Чарли будут. Почему, зачем все так понеслось быстро! Он уже начал вычеркивать слово, но остановился. Да, он на две части разрывается, но не имеет права вот так просто карандашом провести и вычеркнуть слово из шести букв. Вот если Чарли убьет кого-нибудь, вот тогда легко его приговорить — и это старый, отживший свое время образ мышления. Око за око, зуб за зуб! Казнь убийцы убиенного не воскресит — такое местью называется. Чтобы действенным наказание стало, оно не возмездием должно быть, а предотвращать преступление. Сколько времени прошло? Только сейчас он понял, что застыл в тяжелой неподвижности, а остальные уже давно готовы и на него смотрят и ждут. Впрочем, у него всего один голос, и, когда остальные голоса перевесят и Чарли всего лишь изгнан будет, его — Иша — мысли при нем никому не известными останутся.

— Давайте ваши листки, — сказал он, протягивая руку. Взял листки и медленно перед собой разложил. Четыре раза взглянул на них и четыре раза прочел: — Смерть… смерть… смерть… смерть.

8

Черной землей забросали они могилу под ветвями большого дуба. Они принесли ветки и прикатили большие камни, чтобы закопанное в земле не стало добычей пожирающих падаль койотов. И, возвращаясь, долгий путь длиной в одну милю прошли. И когда шли, друг к другу жались, так, словно искали поддержки у ближнего. И Иш среди них шел, и молоток, в такт шагам, мерно в его правой руке покачивался. Не было никакой необходимости молоток с собой брать, но он все равно взял. Наверное, правильно сделал, ибо тяжесть молотка позволяла сейчас крепче на этой земле держаться. Как символ государственной власти он в руке молоток держал, когда нашли они Чарли и мальчики с ружьями наперевес окружили его. Иш тогда произнес короткие слова и видел, как беснуется, проклиная его, Чарли. Нет, больше такого не должно быть. Иш гнал прочь от себя эти воспоминания, но, стоило картине вновь перед глазами ожить, чувствовал, как тошнота подступает к горлу. Если бы не основательность Джорджа, наверное, никогда они это дело до конца бы не довели. Это Джордж, с его навыками мастерового, завязал узел и приставил лестницу. Нет, никогда не будет в будущем вспоминать об этом Иш. В этом он уверен. Это концом было и одновременно началом. Это был конец двадцати одного года — теперь он точно знал, — прожитых безмятежно. Так разве что в идиллии одного из Садов Эдема прожить можно. Знавали они несчастья, видели, как рядом смерть ходит. Но стоило оглянуться назад, в прошлое, — все таким простым казаться начинало. Сейчас этому пришел конец, но конец еще и началом стал. Длинной дороги в будущее началом. В прошлом осталась маленькая группка людей — чуть больше обычной семьи. В будущем здесь будет Государство. И в этом злая ирония заключалась. Государство — оно ведь вроде заботливой матери должно быть, защищая слабых и делая жизнь детей своих полнее и богаче. А они в основу его смерть заложили. Кто рассудит? Может быть, в совсем далекие, тьмой тысячелетий отделенные от них времена, когда нужно было в смутное время мощь выкристаллизовать, точно так же Государство начиналось. А на первобытном уровне сила и смерть всегда рядом ходили. «Это просто необходимость… Это вызвано необходимостью», — раз за разом повторял он эти слова, словно сам себя убедить пытался. Да, он может оправдать это действие самым дорогим, что на этой земле для него осталось, — безопасностью и счастьем Племени. Одним крутым действием, каким бы отвратительным и злобным поступок этот на первый взгляд ни казался, они разорвали — во всяком случае, надеяться будут — цепь злобы и уродства, которая, однажды начатая, потянется дальше и дальше в будущее. Теперь — по крайней мере, они надеяться будут — не потянется нескончаемая череда слепых от рождения младенцев и трясущихся идиотов, и свадеб таких не будет, когда первое любовное прикосновение уже грязью будет замарано. Нет, не хотел он больше об этом думать. Все, что они сделали, — все оправданно. И если не существовало прямых доказательств вины, непомерно высокой цена ответственности получалась, чтобы взвалить на свои плечи. Ну а кто теперь скажет, какую роль во всем этом личные мотивы сыграли? Теперь лишь стыдливо можно вспоминать, как радостно сердце забилось, когда слова Эзры стали подтверждением страхов и неприязни от понимания, что его главенству в Племени вызов брошен. Никто не скажет, и ему не понять. Сейчас, по крайней мере, все к своему концу пришло, закончилось. Нет, он, пожалуй, скажет: «Все сделано». Слишком часто — а он историю человеческую знает и помнит — казни ничего не заканчивали; и поднимались мертвые из могил, и души их за собой живых вели. Только вот, наверное, у Чарли и души никакой не было. Иш вместе с другими мерил долгий путь длиной в милю. Молча все шли, разве что трое мальчиков постепенно в себя начали приходить и уже шуточками вполголоса перебрасывались. А ведь нет оснований для того, чтобы тяжкие мысли их меньше, чем старших, мучили. Мальчики не голосовали, но ведь согласились стать исполнителями. «Да, — думал Иш. — Если и есть во всем этом их вина, то на всех она лежит, и если настанет такой день, никто на другого голос свой не смеет поднять». Так и шли они по травой заросшим мусорным развалам, что когда-то назывались улицами, между рядов полуразрушенных домов, и не было длиннее мили, что вела их от могилы под ветвями дуба назад, к домам в Сан-Лупо. А когда вошел Иш в свой дом, то подошел к камину и поставил молоток на каминную полку — головкой вниз, так, чтобы рукоятка строго вверх указывала. Это его старый добрый друг, но стоило вспомнить тот день, когда он в первый раз молоток в дело пустил, совсем по-иному о прожитых двадцати двух годах думалось. Может, и прав он, думая, что годы эти как в Садах Эдема были прожиты! Но и Годами Анархии они были, потому что не существовало силы, способной защитить маленького, одинокого человека от всего страшного, что способен был обрушить на него изменившийся мир. Он тот день до мельчайших подробностей помнит. Тот день когда вернулся с гор и стоял на улицах маленького городка Хатсонвиля. Он тогда застыл в нерешительности, затравленно озираясь, понимая, что сейчас против закона должен пойти, совершить непоправимое и страшное. Но все же сбросил с себя цепи условностей, взмахнул молотком, сокрушил ничтожные двери бильярдной, где и прочел первую за две недели газету. Конечно, когда вокруг тебя и над тобой Соединенные Штаты Америки и когда воспринимал ты это как воздух, которым дышишь, как должное, что всегда существовало и всегда существовать будет, тогда и не думал, тогда лишь жаловался, что налоги высокие да предписания строгие, и сильной личностью себя считал. А когда не стало всего! Вот тогда время строку старой книги вспомнить: «И тогда восстанет один на всех и все — на одного». Да, такое было. И хотя рядом с ним и Джордж, и Эзра жили, каждый сам по себе был, не связывал их союз, закаленный в горниле сражений. То, что годы эти в уюте и комфорте прошли, хорошими Годами оказались, — это счастье большое для всех них, большая удача. А сейчас он услышал звук пилы и понял — это Джордж вернулся к возне со своим возлюбленным деревом. Джордж не станет утруждать себя глубокими мыслями о том, что случилось. И Эзра не будет, и, уж конечно, мальчики. Из них всех только Ишу суждено задумываться. Вот и сейчас не может он остановиться и снова одолевают его тяжелые мысли. Снова, в который раз уже, думает он — какая пружина действия и поступки раскручивает? Может быть, эта сила в самом человеке скрывается? А может быть, заложена во внешнем мире? Взять, к примеру, цепь событий, приведших их к сегодняшнему дню. Сначала кончилась вода, и они послали мальчиков в экспедицию, то есть экспедиция стала результатом отсутствия воды, а из экспедиции вырос Чарли, а из Чарли, который является частью внешнего мира, выросло все, что потом случилось. Но, конечно же, нельзя с абсолютной уверенностью утверждать, что вот такая неизбежная в своей закономерности последовательность событий произошла лишь благодаря отсутствию воды. Это все он, в его сознании родилась мысль об экспедиции, это ведь он выстроил последовательность действии для ее осуществления. И снова он стал думать о маленьком Джои, который может видеть то, чего нет, кто обладает даром заглядывать в будущее. Пришла Эм. Ее не было под дубом — это не женская работа. Но и она написала короткое слово на избирательном бюллетене. Но и Эм — это он тоже понимал — не станет терзать себя сомнениями, не будет размышлять бессонными ночами. Не в этом заключалась природа женщины. Лишь короткого взгляда хватило Эм, чтобы понять его состояние и попросить: