Великие посвященные.Очерк эзотеризма религий - Эдуард Шюре

Как раз в это время Платон встретил Сократа, беседовавшего с молодыми людьми в садах Академии. Речь его касалась справедливого и несправедливого, он говорил об истинном, добром и прекрасном. Поэт подошел к философу, выслушал его и с этого дня стал приходить и слушать его ежедневно. В конце нескольких недель полный переворот произошел в его уме. Счастливый молодой человек, поэт, полный иллюзий, стал совершенно неузнаваем. Все течение его жизни и вся его цель сразу изменились. Другой человек родился в нем под влиянием речей Сократа.

Что же сказали ему эти речи? Какими чарами оторвал Сократ от роскоши, неги и поэзии прекрасного и гениального Платона, чтобы обратить его к подвигу великого самоотречения и к мудрости?

Великим оригиналом был мудрый Сократ. Сын ваятеля, он лепил во время своего отрочества трех граций; а затем он бросил резец, объявив, что хочет работать не над мрамором, а над своей собственной душой. И с этого момента он весь ушел в искание мудрости. Его видели в гимназиумах, в публичных местах, в театрах, беседующего с молодыми людьми, с философами и художниками и спрашивающего у каждого из них, на чем они основывают свои мысли.

За несколько лет до этого софисты наводнили собою, подобно саранче, все Афины. Софист есть живая противоположность философа, подобно тому, как демагог есть противоположность государственного человека, как ханжа — противоположность истинного священника, а черный маг — противоположность истинного посвященного. Тип греческого софиста более утончен и более едок, чем софиста иных стран; но самый его характер принадлежит всем ветшающим цивилизациям Софисты кишат в них так же как черви в разлагающемся трупе. Как бы они не называли себя атеистами, нигилистами или пессимистами, софисты всех времен имеют много общего между собой. Они всегда отрицают Бога и душу, следовательно высшую истину и высшую жизнь.

Софисты времен Сократа, все эти Горгиасы, Продикусы и Протагоры утверждали, что нет разницы между истиной и заблуждением. Они гордились тем, что могли защищать любую идею и с тем же искусством восхвалять её противоположение, утверждая, что нет иной справедливости кроме силы, нет иной истины кроме личного мнения. Самодовольные и любящие хорошо пожить, они требовали большой платы за свои уроки и толкали молодых людей на распутство, интриги и тиранию.

Сократ подходил к софистам со своей вкрадчивой кротостью, с тонким добродушием, как несведущий человек, желающий поучиться у них. Глаза его сверкали умом и добротой. Затем, ставя вопрос за вопросом, он принуждал их высказывать противоположное тому, что они утверждали вначале и доводил их до косвенного признания, что они сами не знают о чем говорят. Сократ постоянно доказывал, что софисты не знают ни причины, ни начала вещей, несмотря на свои претензии на универсальное знание.

Добившись того, что им больше уж нечего было возражать, он не торжествовал своей победы, а с добродушной улыбкой благодарил своих противников, что они просветили его своими ответами, прибавляя, что сознание своего невежества есть начало истинной мудрости Чему же верил и что утверждал сам Сократ? Он не отрицал Богов, он также почитал их, как и его сограждане, но говорил, что их природа была непознаваема и признавался, что ровно ничего не понимает в той физике и метафизике, которые преподавались в современных школах. Самое важное — говорил он — это верить в истину и справедливость и применять их в своей жизни Его аргументы принимали большую силу в его устах, ибо он сам был живым примером: безукоризненный гражданин, отважный солдат, неподкупный судья, верный и бескорыстный друг и полновластный господин над всеми своими страстями.

Так меняются средства нравственного воспитания сообразно временам и эпохам. Пифагор перед своими посвященными учениками говорил о нравственности с космогонических высот. В Афинах, на публичной площади, среди Клеонов и Горгиасов Сократ говорил о врожденном чувств справедливости и истины с целью перестроить расшатанный общественный строй. И оба они, один в нисходящем порядке принципов, другой — в восходящем, утверждали одну и ту же истину.

Пифагор представляет собою метод наивысшего посвящения; Сократ вносит эру открытой науки. Чтобы не выходить из своей роли общественного проповедника, он отказался от посвящения в элевсинские мистерии. Тем не менее, он не был чужд целостной истины, которая преподавалась в великих мистериях.

Когда Сократ говорил, он весь менялся, словно вдохновенный Фавн, которым овладела божественная сила. Его глаза зажигались, его лысая голова приобретала величие и его уста произносили те светлые мысли, которые освещают предмет до самого дна.

Почему Платон был так непреодолимо очарован и так подчинялся этому человеку? Он через него понял превосходство добра над красотой. Ибо красота осуществляет истину в искусстве, тогда как добро осуществляет ее в глубине души. Редкое и могучее очарование, ибо оно действует помимо физических чувств. Впечатление от истинно-справедливого человека заставило побледнеть в душе Платона все ослепительное великолепие видимой красоты и вынудило заменить ее более божественной мечтой.

Этот человек показал ему, насколько красота и слава, как он их понимал до тех пор, уступают красоте и славе. деятельной души, привлекающей другие души к истине. Эта сияющая вечная красота которая и есть "Сияние Истины", убила изменчивую и обманчивую красоту в душе Платона. Вот почему Платон, забывая все, что он любил до тех пор, отдался Сократу во цвете лет со всем огнем и поэзии своей души. Эта была большая победа Истины над Красотой, которая имела неисчислимые последствия для истории человеческого духа.

Между тем друзья Платона ожидали его выступления на театральной сцене. Он пригласил их в свой дом на торжественный пир, чему все удивились, так как в обычае было пировать после завоевания приза, когда трагедия уже прошла на сцене и заслужила победные лавры. Но никто не отказался от приглашения в его богатый дом, где Музы и Грации встречались в сообществе с Эросом. Его дом стал местом свидания для элегантной молодежи Афин. Платон истратил целое состояние на этот пир. Столы были раскинуты в саду и молодые люди с факелами освещали пирующих. Самые прекрасные из афинских гетер присутствовали и пир длился всю ночь. Пели гимны любви и Вакху, танцовщицы, играя на флейтах, исполняли самые страстные танцы. Под конец пирующие стали просить Платона, чтобы он продекламировал один из своих дифирамбов.

Он поднялся и улыбаясь сказал: "этот пир последний, в котором я участвую с вами. С этого часа я отказываюсь от радостей жизни, чтобы посвятить себя Мудрости и последовать учению Сократа. Знайте, что я отрекаюсь даже от поэзии, ибо я познал её бессилие выразить истину, как я понимаю истину отныне. Я не напишу более ни одного стиха и сейчас, в вашем присутствии, сожгу все, что написал до сих пор".

Крики изумлены и протестов понеслись со всех концов стола, вокруг которого возлежали пирующие на роскошных ложах, в венках из роз. На всех лицах, возбужденных вином и весельем, виднелось или изумление или насмешка. Раздавался даже слова недоверия и презрительного недоумения.

Намерение Платона оценили как безумие и даже святотатство; требовали, чтобы он отказался от своих слов. Но Платон подтвердил свое решение со спокойствием и решимостью, не допускавшими возражения. Он закончил свою речь такими словами: "благодарю всех тех, кто захотел разделить со мной этот прощальный пир, но я могу оставить у себя только тех, которые захотят разделить мою новую жизнь. Отныне друзья Сократа будут единственными моими друзьями".

Эти слова пронеслись подобно дуновению мороза над ярким цветником. Все лица пирующих приняли грустное и удрученное выражение людей, присутствующих при похоронной процессии. Куртизанки поднялись негодующие со своих мест и приказали унести себя на своих разукрашенных носилках, бросая на хозяина пира гневные взгляды. Золотая молодежь и софисты расходились с ироническими возгласами: "прощай Платон, будь счастлив, но ты вернешься к нам! Прощай! До свидания!"

Только два молодых гостя остались около него. Он взял за руку этих верных друзей и проходя мимо амфор, на половину еще наполненных вином, мимо разбросанных цветов, и мимо лир и флейт, опрокинутых в беспорядке на недопитые чаши, Платон удалился с ними во внутренний двор своего дома. Там, на небольшом жертвеннике возвышалась целая пирамида свитков из папируса. В этих свитках были все поэтические произведения Платона. Поэт, взяв у слуги факел, поджег их со спокойной улыбкой и произнес: "Вулкан! иди сюда, Платон нуждается в тебе".{1}

Когда пламя погасло и от свитков остался один пепел на глазах у обоих друзей блестели слезы, и они молча простились со своим будущим учителем. Но Платон, оставшись один не плакал. Мир и чудный свет наполняли его существо. Он думал о Сократе, которого скоро увидит. Занимающаяся заря уже скользила по террасам домов, по фронтонам и колоннадам храмов и вскоре первый луч солнца заиграл на каске Минервы, стоявшей на вершине Акрополя.