Бог войны - Дэвид Вебер

синий дым на вощеные сыры, свисающие с кухонных балок, но в его голосе звучало сострадание. - Я могу только повторить то, что сказал раньше. Ты боец, а бойцы всегда полезны. Но ты также гораздо больше этого - по крайней мере, потенциально - и внутри тебя есть вещи, которые я не смею тревожить. Вещи, которые могут сделать тебя неисчислимо важным.

Гвинна принесла две кружки горячего чая, и рыжеволосый мужчина поблагодарил ее и вдохнул пар, благодарный за то, что его прервали, пока он пытался разобраться со словами волшебника и своей искалеченной памятью. Он не мог поверить, что внутри него было скрыто что-то особенное, но, имея в прошлом только пустоту, он также не мог опровергнуть заявления Венсита.

Он наблюдал, как персонаж мрачной легенды торжественно извлекает серебряный свисток из одного из хохлатых ушей Гвинны, и улыбнулся, когда девушка восторженно захлопала в ладоши. Она крепко обняла волшебника за шею, что-то прошептав ему на ухо, прежде чем взять свое новое сокровище, чтобы показать матери.

Лиана сделала паузу, чтобы как следует полюбоваться свистком, а затем нежно коснулась красно-золотых волос, освобождая Гвинну от ее обязанностей. Девочка свернулась калачиком рядом с котом, и огромный зверь поднял голову со своих лап, чтобы позволить ей удобно устроиться на его передних лапах и небрежно прислониться спиной к его груди. Голова Бланшраха была размером почти со все ее туловище, но он громко замурлыкал и положил подбородок на ее хрупкое плечо, прищурив янтарные глаза.

Пылающие глаза Венсита следили за Гвинной, и рыжеволосый мужчина распознал яростную нежность в на мгновение неосторожном выражении лица волшебника. Эта нежность сделала больше, чем любые слова, чтобы завоевать его сердце, но он пока не был готов отказаться от своих сомнений.

- Предположим, - тихо сказал он, наклоняясь вперед, - предположим, я признаю, что ты тот, за кого себя выдаешь, и что, каким бы невероятным это ни казалось, я действительно важен. Давай даже скажем, что я должен тебе доверять. Но если я это сделаю, что - если это не звучит корыстно - сам получу от этого?

- Разумный вопрос, - мягко сказал Венсит. - И очень простой. Но у меня нет простого ответа. Я даже не могу обещать тебе твою жизнь, только ее смысл.

- Загадки внутри загадок, - вздохнул рыжеволосый мужчина.

- Конечно! - Венсит внезапно усмехнулся. - В конце концов, я волшебник. - Затем он устремил на молодого человека более добрый взгляд. - Но я обещаю тебе вот что. Я клянусь своим искусством, что когда-нибудь, если мы оба будем живы, ты узнаешь свое собственное имя и причину всех моих поступков. Кроме этого, на данный момент я не могу сказать тебе ничего больше. Не просто не хочу сказать, а не могу сказать.

- Боюсь, я в это верю, - неохотно сказал рыжеволосый мужчина.

- И, веря в это, ты позволишь мне вести тебя?

- А какой у меня еще есть выбор?

- Только тот, что я тебе описал, - мягко сказал Венсит.

- Тогда то, что нельзя вылечить, нужно вытерпеть, не так ли?

- Я рад, что ты так хорошо это воспринимаешь, - тон волшебника был сухим, как пустыня.

- Я бы не стал, если бы мог помочь этому!

- Думаю, что нет.

Венсит замолчал и потягивал чай, пока рыжеволосый мужчина медленно переваривал сказанное и пытался представить последствия своего собственного согласия. Дым от трубки Венсита вился странными завитками и узорчатыми облаками, которые, казалось, несли в себе тайный смысл, недоступный пониманию, и именно волшебник наконец нарушил молчание.

- Полагаю, тебе нужно имя, не так ли?

- Это может быть полезно, - едко сказал рыжеволосый мужчина, высоко вытягивая руки в зевке, выгибающем позвоночник. Он задержал растяжку на пару ударов сердца, затем откинулся на спинку скамьи. - Я не могу вечно оставаться "моим другом". Но имя человека должно что-то говорить о его жизни. Так не мог бы ты предложить какое-нибудь одно?

В его тоне сквозила неприкрытая ирония, но Венсит не клюнул на приманку.

- Имя - это очень личное, - возразил он. - Я предлагаю тебе выбрать что-нибудь для себя.

- Хорошо, - согласился рыжеволосый мужчина, скрывая любые следы разочарования, когда его зонд отскочил от брони молчания волшебника. - Как тебе "Кенходэн"? - спросил он наконец, в зеленых глазах блеснул горький юмор.

- Значит, ты помнишь Древний язык, - сказал Венсит.

- Кое-что из него.

- Тогда это хороший выбор, - спокойно согласился волшебник, и снова воцарилась тишина, подчеркнутая потрескиванием огня и шипением дождевых капель, умирающих в его пламени. Оба мужчины знали, что это имя означало одновременно принятие и вызов, поскольку на старом языке Высокого Контовара "Кенходэн" означало "рожденный из тишины".

* * *

Заговор грома, ветра и проливного дождя правил Белхэйданом, пока ночь приближалась к бурной кульминации. Даже самые оптимистичные в конце концов оставили надежду на затишье, и один за другим завсегдатаи "Железного топора" расплатились по счетам и уныло удалились в бушующую тьму. В конце концов, осталась лишь горстка несгибаемых, и Базел передал бар помощнику и присоединился к своим гостям на кухне.

Прислуга удалилась, оставив свою хозяйку с дочерью и гостями. Время сна Гвинны было сдвинуто в честь гостей, и она полулежала поперек передних лап кошки, а клыкастая голова мягко, но настороженно лежала у нее на коленях. Она сонно задремала, но ее мать сидела, погруженная в беседу с Венситом и человеком, которого теперь звали Кенходэн.

Недоверие Лианы было преодолено тем, что Венсит принял незнакомца, и теперь она сидела за столом напротив Кенходэна, рядом с Венситом, положив голову на плечо волшебника, потягивая чай и пытаясь помочь Кенходэну примириться с его искалеченной памятью. Она не могла быть на много лет старше его самого, и все же она подошла к разгадке его амнезии со спокойствием, далеко не свойственным ее годам. Ее живое чувство юмора никогда не было далеко от поверхности, но ее словесные выпады предназначались Венситу, а не Кенходэну, и в ней было что-то почти... материнское. Это было неподходящее слово, но оно подходило ближе, чем любое другое, которое он мог придумать, потому что за ее состраданием стояла мудрость, которая казалась странно неуместной в ком-то, кому не могло быть больше тридцати - максимум тридцати пяти. Однако, каким бы ни было "правильное" слово, он определенно не собирался жаловаться. Он нашел ее тихое сочувствие и принятие, теперь,