ЕВГЕНИЯ МЕЛЬНИК - Евгения Мельник

— Пока не будем говорить маме, — сказала сестра.

Но что делать! Еще не успели похоронить одного, как надо хоронить другого.

Вернувшись в комнату, застали маму в большом смятении.

— Что делать? — обратилась она к нам. — Ехать сейчас? Но как же с Володей? Он так хотел, чтобы я его похоронила. И поздно, я не успею до темноты добраться в Бахчисарай.

— Оставайся, — уговаривали ее мы с сестрой, — нет смысла сейчас идти, все равно в Альме придется ночевать. Похороним Володю, а завтра рано утром отправимся в дорогу все вместе.

Так и решили. Но мама все не могла успокоиться и допытывалась у Жени: как он сюда приехал, кто его посадил на машину, что говорил папа и где у него болело?

За гробом Володи, кроме нас и двух его знакомых, никто не шел: здесь мы были чужими и новыми людьми.

На следующее утро с рассветом мы собрались в путь. Отправляясь к нам, мама захватила разное старье, думая сшить Жене зимнее пальто, и теперь складывала, чтобы забрать обратно. Сестра стала ее уговаривать:

— Оставь здесь, ведь ты еще вернешься. Но мама не соглашалась:

— Неизвестно, когда я опять сюда приеду.

— Ты скоро приедешь, папе очень плохо, мало ли что может случиться.

Сестра всячески намекала на возможную папину смерть, а я молча стояла в стороне и видела: мама далека от этой мысли. Обычно ее трудно обмануть, но сейчас она ничего плохого не подозревала. И вот, когда мама с узелками в руках уже собралась выходить из дверей, сестра остановила ее:.

— Мама, крепись, папа умер. Тебе незачем тащить все это, вы с Женей вернетесь с нами и будете жить здесь…

Узелки выпали из маминых рук, ошеломленная и растерянная, она остановилась у дверей.

— Успокойся, все сейчас теряют близких.

Этот аргумент был силен. Мама не упала в обморок, не забилась в истерике, а как-то покорно примирилась с судьбой. Я подумала: настанет время, когда мы ясно поймем и почувствуем всю тяжесть наших потерь.

При выходе из Симферополя наткнулись на гитлеровскую заставу. Огромный, рыжий жандарм с бляхами на груди преградил дорогу.

— Вэг!

Мама стала просить, умолять его пропустить нас, говоря, что в Бахчисарае умер ее муж и мы спешим его хоронить, но жандарм оставался неумолим. Спокойно прохаживаясь взад и вперед, он резко и настойчиво повторял: «Вэг Симферополь!», протягивая руку по направлению к городу.

Мама чуть не заплакала и со слезами отчаяния в голосе обратилась к пленному, мостившему дорогу.

— Объясните ему, что мы идем хоронить, что умер муж и отец: он, наверное, не понимает.

Рыжий жандарм приостановился и захохотал.

— Я все понимаю, я прекрасно говорю по-русски, — произнес он на чистом русском языке. — Вэг Симферополь! — И снова повелительным жестом протянул руку по направлению к городу.

— Не пререкайтесь с ним, — тихо сказал пленный, а то он вас отправит в гестапо.

Делать было нечего. Противоречить гитлеровцам опасно, мы это прекрасно знали. Пришлось повернуть назад. Отошли шагов на пятьдесят и остановились, не зная, что делать. Дикая злоба душила меня, я так и вцепилась бы в горло этому рыжему!

Тот же пленный прошел мимо нас и тихо сказал:

— Перейдите через речку и обойдите заставу.

Мы последовали его совету и, благополучно миновав заставу, вышли на дорогу.

Дул резкий, холодный ветер, было сыро и пасмурно. Низкие мрачные тучи нависли над землей. Не успели пройти и трех километров, как начался проливной дождь. Потоки воды обрушились на землю. Мы продолжали идти, по щиколотку утопая в жидкой, холодной грязи, так как разбитые войной дороги не чинились. Обувь у всех была рваная, ноги моментально промокли. Дождь и ветер хлестали нас. Скоро промокла и вся одежда, по ногам скатывались струи воды. Мы закоченели. Проходя мимо деревни Чистенькой, в семи километрах от Симферополя, решили попроситься к кому-нибудь переждать дождь и постучались в ближайшую хату. На пороге появилась девчонка лет шестнадцати. Она сказала, холодно и презрительно оглядев нас:

— Здесь живут немцы, в хату нельзя, — и захлопнула дверь.

— Сволочь такая! Идем к черту отсюда, лучше будем мокнуть под дождем, — сказала я.

Мы прошли по деревне, не рискуя больше просить приюта, боясь нарваться на такую же дрянь. Но из дверей одной хаты вышла старуха и позвала нас. В хате больной старик лежал на кровати. Старуха предложила нам снять и просушить одежду. Мы расположились возле печки, с удовольствием согреваясь, но раздеваться отказались: нельзя долго задерживаться. Узнав о нашем несчастье, старики искренне посочувствовали. Я рассказала про девчонку.

— Надо же вам было туда постучать, это дом полицейского! — сказала старуха.

Дождь не уменьшался, он, видимо, зарядил на целый день. Голые, мокрые ветки стучали о стекла окон, заунывно стонал ветер. Немного обогревшись, мы поднялись и, поблагодарив стариков, снова пошли месить грязь на дороге. Тяжел был этот путь. Маленький Женя походил на несчастного намокшего воробышка, впрочем, и у всех нас вид был достаточно жалкий. Но мы боялись опоздать. Что, если отца похоронят без нас? Это будет ужасно! Мы больше не обращали внимания ни на дождь, ни на грязь.

Расставленные по всей дороге румынские часовые нас пропускали. К трем часам дня пришли в Альму и зашли к Воронцовым. Они были очень опечалены вестью о смерти отца. Жена Воронцова сейчас же принесла чашку с теплой водой, чтобы мы вымыли ноги и постирали чулки. Дмитрий Григорьевич, укоризненно качая головой, повторял:

— Верная простуда, верная простуда!

Что же делать? Ходить можно только до пяти часов, а сейчас три. До станции Бахчисарай еще двенадцать километров, а оттуда до города два. Не успеем дойти. Воронцовы уговаривали остаться ночевать. Но ведь завтра могут без нас похоронить отца!

— Я пойду к мосту, — сказала мама, — а вы смотрите в окно, может быть, кто-нибудь, проезжая, согласится нас взять, я тогда махну рукой.

Вскоре Леля крикнула:.

— Мама машет!

Я моментально выкрутила чулки и натянула их на ноги.

— Верная простуда, — простонал Дмитрий Григорьевич, но мы уже выбегали из дому.

Двое румынских солдат везли на подводе в Бахчисарай сундук с вещами своего офицера. Они согласились нас взять.

Дождь, наконец, прекратился. Мы сели на подводу, устланную сеном, и поехали. Начало темнеть.

— Партизан не бойся, — вдруг сказал румын, неизвестно к кому обращаясь, — они не страшный, они убивают только офицер.

Я усмехнулась и подумала: хорошо, если бы сейчас нас остановили партизаны, к которым я так неудачно пробиралась!