История абдеритов - Кристоф Виланд

Поэтому представление о Виланде как писателе, замкнувшемся в своем кабинете, в окружении старых книг, было ошибочным. Это была тоже своего рода бытовая и литературная мистификация, роль отшельника, намеренно избранная Виландом после переселения в Веймар. В 1772 г., после того как не осуществился план переезда в Вену под покровительство Иосифа ІІ, писатель принял предложение веймарской герцогини Анны-Амалии и взял на себя обязанности воспитателя двух ее сыновей. Необременительная должность, давшая Виланду титул надворного советника и пожизненную пенсию, позволяла вести сравнительно независимый образ жизни. Материальная независимость литератора была в то время в Германии очень редким случаем, и Виланд знал ей цену. Он и жилище свое постарался перенести подальше от суеты города и герцогского двора, купив в 1797 г. небольшое имение Османштедт, в семи километрах от Веймара. Это имение оставалось местом его пребывания до конца жизни.[412] Там Виланд завещал и похоронить себя, как бы утвердив за собой право на независимость и после смерти.

Сдержанное отношение Виланда к любопытствующим посетителям его дома, жилища знаменитого писателя, выразительно передал H. M. Карамзин в «Письмах русского путешественника». Под датой 21 июля 1789 г. Карамзин записал: «Вчера два раза был я у Виланда, и два раза сказали мне, что его нет дома. Ныне пришел к нему в восемь часов утра и увидел его. Вообразите себе человека довольно высокого, тонкого, долголицего, рябоватого, белокурого, почти безволосого, у которого глаза были некогда серые, но от чтения стали красные – таков Виланд. Желание видеть вас привело меня в Веймар, – сказал я. „Это не стоило труда!“ – отвечал он с холодным видом и с такою ужимкою, которой я совсем не ожидал от Виланда».[413] Лишь после разговора с молодым русским литератором писатель несколько смягчился. Эта сцена напоминает ситуацию, изображенную в десятой главе I книги «Истории абдеритов» (Демокриту досаждают непрошенные гости), и подобные же эпизоды из I книги «Аристиппа», связанные с Сократом.

Сопротивляясь, как его герой – Демокрит, попыткам отвлечь его внимание от литературных занятий, Виланд отстаивал свое достоинство выходца из третьего сословия, живущего собственным трудом, и самостоятельность своих общественных позиций. В это время Виланд – ведущий журналист Германии, издатель и деятельный участник основанного им журнала «Немецкий Меркурий» («Der Teutsche Merkur»), выходящего с 1773 г. (в 1790–1810 годах – под заглавием «Новый немецкий Меркурий»). В журнале обсуждались не только литературные, но и политические вопросы, волновавшие Европу. Виланд самым внимательным образом следил за событиями во Франции. За несколько дней до даты, поставленной в записках Карамзина, в Париже пала Бастилия. Естественно, в такое время Виланд опасался доверительных бесед с незнакомыми людьми.

Виланд много писал о французской революции. Он был убежден, что события, потрясавшие Францию и всю Европу, имеют огромное историческое значение. Он видел в них плод работы просветителей, конец ненавистной ему эпохи феодализма. Политические темы выдвинулись на передний план в виландовских «Новых разговорах богов» («Neue Gфttergesprаche», 1791) и в «Разговорах с глазу на глаз» («Die Gesprache unter vier Аugen», 1798–1799). Казнь Людовика XVI, оттолкнувшая от революции многих ее непоследовательных приверженцев, была воспринята Виландом как исторически закономерный акт. «Я желаю добра смертным, однако бессилен против естественной необходимости, – говорит Юпитер в „Новых разговорах богов“, – и когда все причины, вызывающие великое историческое событие, достигают точки созревания и совпадения, как это произошло в нашем случае, то никаким вашим силам вкупе с моими не удержать на плечах ни одной головы, которой надлежит упасть» (XII).[414]

В «Разговорах с глазу на глаз», помещенных в его журнале, Виланд первым из европейских публицистов высказал предположение, что французская революция может закончиться монархией, и назвал имя Наполеона Бонапарта. Остановившись в оккупированном Веймаре в октябре 1806 г., Наполеон, Знавший о виландовском «пророчестве», дважды встречался с писателем. Отзыв Виланда о французском императоре был уважительным, но не лишенным холодноватой иронии.[415] Вступление наполеоновских армий в Германию Виланд решительно не одобрял.

Дом Виланда не был разорен чужеземными солдатами потому, что французы знали писателя как «немецкого Вольтера». Виланд действительно ощущал свою близость к великому современнику, которого считал зачинателем «всемирной революции в области идей» и ставил выше Лютера.[416] В кабинете Виланда стояла деревянная статуя Вольтера работы Гудона. Особенно перекликалась с Вольтером антицерковная тема сочинений Виланда. В романе «Перегрин Протей» ранние христиане изображены как рядовая религиозная секта, мало отличающаяся от прочих мистических обществ. В «Агатодемоне» автор прозрачно намекал на шарлатанство христианских чудотворцев и на то, что сохраненные традицией слова Христа недостоверны. Критику христианства с просветительских позиций читатель ощутит и в «Истории абдеритов». В последнем своем произведении «Эвтамнасия, или Три разговора о жизни после смерти» («Euthamnasie, oder Drei Gesprache iiber das Leben nach dem Tode», 1805) Виланд подверг сомнению церковный догмат бессмертия души.

Вместе с Вольтером у литературных истоков сатиры Виланда стояли Стерн, Рабле, Свифт, а из старых сатириков – прежде всего Лукиан Самосатский (ок. 120 – после 180 гг.).[417] Виланд переводил послания и сатиры Горация (издавались в 1782 и 1786 годах), а в конце жизни занялся переводами комедий Аристофана. Всех этих очень различных писателей объединял в представлении Виланда талант смеха, обличающего и исправляющего недостатки человечества. В 1788–1789 гг. Виланд издал сочинения Лукиана в своем переводе. Выдающийся сатирик поздней античности, «Вольтер классической древности»[418] был в годы создания романа об Абдере важным стилистическим пособием немецкого писателя. Гете говорил, что в переводах из Лукиана, сделанных Виландом, «автора и переводчика можно счесть настоящими братьями по духу».[419]

Виланд был многим обязан Лукиану в самом жанре «Разговоров», излюбленном жанре греческого сатирика. Лукиановский элемент очень силен и в «Истории абдеритов», где широко применяются стилевые приемы этого автора – «сатирический бурлеск и ироническая насмешка».[420] С Лукианом связан, по-видимому, самый замысел этого произведения. Отношение Виланда к миру Древней Греции как к миру, полному противоречий и заслуживающему критики не менее, чем современная Виланду действительность, восходит также к Лукиану. Лукиан высмеял рабовладельческое общество, шедшее к своему концу. Виланд бичевал обреченную гибели Германию феодалов и обывателей, надеясь, что конец ее близок и что скоро восторжествует новое, более совершенное человеческое общество, подготовленное просветителями.

В завершающей роман главе «Ключ к истории абдеритов» Виланд полушутливо рассказал о внезапном и неожиданном для него самого зарождении сюжета этого произведения. Можно было бы увидеть здесь автобиографическое признание, если бы это место не напоминало один из пассажей «Тристрама Шенди» Стерна. «О, Слокенбергий! – начинает Стерн 36 главу III тома, – …скажи мне, Слокенбергий, какой тайный голос и каким тоном (откуда он явился? как прозвучал в твоих ушах? – уверен ли ты, что его слышал?) – впервые тебе крикнул: – Ну же – ну, Слокенбергий! посвяти твою жизнь – пренебреги твоими развлечениями – собери все силы и способности существа твоего – не жалея трудов, сослужи службу человечеству, напиши объемистый фолиант на тему о человеческих носах».[421] Стерн смеялся над ложной ученостью. Виланд пародировал в «Ключе» все более распространявшееся мнение о творчестве как гениальном наитии, целя в эстетические представления «бурных гениев». История замысла романа была не такой простой.

Замысел книги об абдеритах обдумывался долго и тщательно. Об этом свидетельствует композиция романа, представляющая собой систему концентрических кругов: от главы к главе примеры абдеритской глупости становятся все более грандиозными и зловещими.[422] Каждая глава служит ступенью, по которой абдерская республика делает еще один шаг к своему концу. Сперва абдериты потешаются над своим земляком Демокритом, потому что он не похож на них (книга I). Затем картина их невежества расширяется: они отвергают подлинную науку в лице Гиппократа (книга И) и истинное искусство в лице Еврипида (книга III). Подобно «темным людям» Эразма Роттердамского, абдериты противостоят миру гуманизма. Их самодовольная ограниченность выглядит особенно впечатляюще в стенах театра, учреждения, которое было для немцев XVIII в. воплощением идеи единого национального демократического искусства. В театральном эпизоде глупость абдеритов обретает грозную общественную значимость. Описание судебного процесса из-за тени осла (книга IV) и рассказ о лягушках Латоны (книга V) – две широких сатирических панорамы немецкого общества в целом, каким это общество представлялось проницательному взору Виланда.