Дипломатия Волков. Месть Драконов. Отвага Соколов - Холли Лайл

Зафиксировав в памяти расположение монет, Дугхалл соединил перед собой руки и, сложив вместе ладони, уперся в них лбом. Закрыл глаза, и энергия, которой он окружил себя, чтобы скрыть свои действия, рассеялась. Затем пробормотал слова благодарности, обращенные к Водору Имришу, богу-покровителю Соколов, присовокупив к ним тонкую просьбу о том, чтобы ожидаемые от него действия не повредили жизни и достоинству всех верных членов его штаба, которых приходилось оставлять в Калимекке.

Потом он собрал вещи — те, что можно было унести в небольшом мешке за спиной, придал себе вид, гласивший: Я недостоин любого внимания, и ты ожидаешь увидеть меня в этом месте -и вышел в коридор.

Теперь он будет бежать, будет искать новых союзников, будет поступать по собственному разумению и — по крайней мере на время — вернется в одиночестве домой в Джеслан, на Имумбарские острова, не оспаривая полученного приказа. С того самого дня, когда мать посвятила его в Соколы, Дугхалл знал, что боги предусмотрели для него особое дело. Всю свою жизнь он ждал, не зная, каким оно окажется, и уже начал предполагать, что первоначальные предсказания оказались ошибочными и он навсегда останется лишь Хранителем Тайных Текстов -что само по себе представляло не совсем обычное занятие. Он уже пытался убедить себя в том, что этим все и ограничится.

Но теперь…

Теперь…

Нутро говорило Дугхаллу, что пришел его час. Мир переменился, и ему предстоит сделаться мечом богов. Трагедия заново выковала его, закалила в крови; старый, неповоротливый толстяк, он ощущал теперь в себе это чистое жестокое пламя, которым только и может орудовать рука бессмертного. Винсалис был бы доволен его достижениями.

В сердце Дугхалла и в душе его раздавался колокольный звон, металл ударял о металл. Наконец его извлекли из ножен.

Хотелось бы только знать, кто окажется настоящим врагом.

Глава 21

Ослепленная снегом, умирающая от голода, замерзшая, больная и несчастная, Даня Галвей заставила себя сделать еще один шаг по бесконечной тундре. А потом еще один. Сознание то покидало ее, то возвращалось вновь; приходя в себя, она слышала голос своего духа-хранителя, уверявшего ее, что спасение уже за следующим пригорком. В минуты забвения голос превращался во всякую жуть: то становился словами пришедшего мучить ее Криспина Сабира, то речитативом Волков Сабиров, обращенным к центру колдовского круга, то стонами и воплями тех, кто когда-либо страдал на ее глазах и не получил от нее помощи, то причитаниями покойной бабушки или любимой кузины, скончавшейся в детстве.

Вновь вынырнув из затмевавших разум туманов, в очередной раз обретя временную ясность сознания, она услышала: Даня, ты почти в укрытии. Почти у друзей, которые помогут тебе позаботиться о себе и ребенке. Осталось чуточку. Самую малость.

Она спросила:

— О ребенке?

Да, о ребенке. Ты же знала об этом, правда?

Она вспомнила эту муку. Насилие. Оскорбительный хохот… вонючие, жестокие морды, радующиеся причиненной ей боли и унижению.

— Ребенок…

Этот кошмарный союз не мог, не имел никакого права дать жизнь ребенку. Боги не могут оказаться до такой степени жестокими.

Однако, услышав новость, Даня могла подтвердить — с помощью своих магических способностей — справедливость сказанного. Дурнота, слабость, головокружение и ощущение неправильностипроисходящего были не только следствием полученных ею Увечий, не только говорили о том, что она едва не умирала от истощения: внутри тела ее зарождалась новая жизнь. Призвав свои скудные ныне чародейские силы и заглянув внутрь себя, она ощутила эту жизнь… крохотную и слабую искорку, трепетавшую в ней, словно огонек свечи в огромном, полном сквозняков зале.

Дане хотелось возненавидеть эту кроху — так, как ненавидела она троих зверей, каждый из которых мог оказаться отцом ребенка. Ей хотелось возненавидеть и убить этот крошечный огонек, однако при первом же умственном соприкосновении она ощутила лишь чистоту и добро, обращавшиеся к ней самой. Невольно отшатнувшись — физически и духовно — от этого робкого соприкосновения, она замерла в снегу, с омерзением глядя на собственные ноги. Каким образом подобная бездна зла могла породить нечто хорошее? Ей не хотелось этого знать, ей не нужен был этот ребенок. Однако это ощущение доброты — вместе с изрядной долей нахлынувшей вдруг слабости — не позволили ей разорвать деликатную связь с младенцем и извергнуть дитя из своего тела.

В голосе приглядывавшего за ней духа чувствовалось удовлетворение.

Ты правильно поступила, милая девочка. И ты не перестанешь хорошо вести себя. Но сейчас поспеши, и я доставлю тебя в безопасное место.

Она поспешила — без всякого, впрочем, вознаграждения. До обещанной ей тихой гавани нужно было еще идти и идти. Словом, Даня шла еще половину дня, прежде чем провалилась в какую-то устроенную в снегу дыру и обнаружила себя нос к носу с семейкой Увечных. Те взялись за оружие, но Даня, оказавшись в совершенно неожиданной, удивительной теплоте, окутанная ароматом варившегося мяса, открыла наконец нечто, отличающееся от бесконечно жуткой и холодной снежной пустыни, и попросту потеряла сознание.

Очнулась она, не зная, сколько времени миновало, по-прежнему в тепле, лежа возле жаркого мерцающего костерка. Существо, сидевшее напротив нее у костра, держало в руке длинное копье с костяным наконечником. Узкие глаза его, прятавшиеся в покрывавшей лицо густой шерсти, смотрели в огонь. Лишь плоский и блестящий серый нос да узкая полоска губ нарушали белизну шерсти. Уши — если они существовали — были невелики и скрывались в окружавшей лицо густой бахроме грязно-белого цвета. Даня подумала, что, невзирая на странный вид, хозяин снежной пещеры вовсе не производит отталкивающего впечатления. Заметив, что Даня открыла глаза, он на всякий случай погрозил ей копьем и проговорил нечто непонятное. Впрочем, в интонации не слышалось враждебности. В голосе его угадывались рассудительность, доброта и лишь самое мягкое предостережение.

Дане показалось, будто он сказал что-то вроде: «Не делай глупостей. Я хочу помочь тебе, но не смогу этого сделать, если ты набросишься на меня».

Ты поняла его довольно точно,прошептал в ее голове голос. Со временем ты научишься разговаривать с ним. Я в этом не сомневаюсь. А теперь поешь — он приготовил для тебя пищу.

Даня неторопливо села и вытянула вперед руку, показывая, что в ней нет оружия — кроме когтей, конечно.

Что-то пробурчав, существо указало на подвешенный над очагом большой горшок из обожженной глины. Даня бережно взяла сосуд, стараясь не делать резких, опасных движений.