Дети богов - Юлия Зонис

— Давай.

— Хочите, я вам сегодня из жизни расскажу?

— Это смотря из чьей жизни.

— Из своей.

Жизнь малолетки вряд ли была особенно интересной — и уж точно короткой — но я сказал:

— Ну давай.

Парнишка наверху завозился., устраиваясь поудобней. Мне представилось, как он лежит там, закинув руки за голову, мечтательно прикрыв глаза.

— На Празднике Первого Горна… Давно, дома еще… Я встретил девчонку одну.

Я обреченно вздохнул. Вот только еще пубертатных влюбленностей мне не хватало.

— Там было много гостей из клана Альвингов. У старшей дочери их конунга помолвка была назначена с наследником Вульфингов, и все знакомились, понимаешь, это так принято — чтобы высокорожденные нареченные впервые встретились в Нидавеллире…

— И что?

— А эта девочка, она была из свиты княжны… Альвингов у нас считают вроде как не совсем нормальными, потому что они в родстве с верхними альвами, и во время осады Туманного Берега нейтралитет держали, и вообще. А мне так девчонка эта понравилась…

Что-то меня настораживало в его рассказе, только вот что?

— Она, представляете, вышла плясать первый танец, такая смелая, а меня не старше. И потом шутила с сыном конунга и даже выпила вина из его кубка…

— Потаскуха малолетняя, — мрачно завершил я.

— Нет, Инфвальт гордая, просто она умеет радоваться празднику…

Тут меня и ударило. Я понял, отчего знакомым мне показалось лицо соседа-малолетки. И в полном молчании дослушал семейную историю, о том, как Драупнир и мать повстречались впервые на помолвке наследника Вульфингов и старшей княжны из клана Альвингов, и как юная красавица Инфвальт посмеялась над неловким мальчишкой, решившимся пригласить ее на танец. Сказала, что спляшет с ним завтра, если откует он за ночь браслет такой же, как у их княжны. И бедняга Драупнир всю ночь провел в кузне — зато на следующий вечер все гости признали, что да, браслетов не отличить, и они пошли в танце Новорожденного Огня первой парой…

Должно быть, молчание мое затянулось, потому что мальчишка спросил с верхних нар:

— Вам что, не понравилось?

— Почему же, — проскрипел я. — Очень интересная история.

Я бы мог рассказать ему значительно более интересную историю с пророческими мотивами, однако не стал. Как и всякая Кассандра, благодарности от аудитории я бы дождался вряд ли.

Он не нравился мне взрослым, не особенно любил я его и сейчас. Пацан был обычной шестеркой, ласковой, как теля, на все согласной шестеркой. Предложи я ему полировать мои ботинки не тряпкой, а собственным языком — Драупнир тут же вывалил бы язык, и еще за счастье почел бы услужить старшому. Сам я и в его лета был подростком мрачным. Нет, за мной никогда не задерживалось — но томительное, тоскливое чувство возникало в моей груди всякий раз, когда я смотрел на его горящее желанием угодить лицо. И я не ругал пацана, когда он становился чрезмерно назойлив. Не давал ему подзатыльников. Не заставлял отскребать парашу. Не мешал счастливо болтать о том, о чем слышать мне было неприятно. Будил, когда мальчишка орал от приснившихся кошмаров. Как-то раз он попытался забраться ко мне на нары, пидоренок несчастный, хотел приласкаться. И я тогда его не тронул, лишь сшиб пинком вниз.

И лишь однажды…

После мордобоя в кузнечном цеху меня перевели на работу в токарную мастерскую. Я обтачивал на станке какие-то бесчисленные болванки, делал болты и шурупы, стараясь не прислушиваться к пронзительному визгу фрезы в соседнем цеху. По крайней мере, в этой работе имелось хоть какое-то подобие смысла — хотя я не был уверен, что в соседнем цеху со всех моих прекрасных шурупов не стачивают нарезку и не отправляют их на переплавку. Под ногти мне въелся металлический порошок. Многие в цеху кашляли. Иногда плохо закрепленная заготовка срывалась с чьего-нибудь станка и принималась скакать по комнате, сея смерть и разрушение. А в целом, работа как работа. Я привыкал. Уже привык. В этом-то и заключалось самое страшное. Побудка, миска бурды, кружка отравы, работа, жрачка, сон. Я привыкал к тюремному ритму, я почти уже с ним сжился. Единственное, что еще держало меня на поверхности: истории Драупнира. Они напоминали мне, кто я такой и зачем я здесь. Мысль о мече казалось с каждым прошедшим днем все невозможней — просто еще одна сказка. И все же была она, эта мысль, была.

Посреди ночи врубили свет, и по решеткам застучало.

— Заключенные, на выход.

Это был шмон. Еще пару дней назад проверка меня бы не смутила: что они могли отобрать, кроме жалкого листочка с врезавшимся в память стихом? Сегодня, однако, шмон оказался не в тему. Как раз днем я ухитрился сделать аккуратную заточку и спрятать в рукаве, ловко избежав внимания охранника. Особых планов на заточку у меня пока не имелось. Замки в камерах были электрические, стены — толстые. И все же заточка — она и есть заточка, для чего-нибудь да пригодится. Я лихорадочно оглянулся. И сунул металлический штырь в узкую щель за раковиной.

Проверяли нас не особенно тщательно. Зачем, если всегда и везде взбунтовавшегося зека можно было утихомирить ударом из-за спины? Мы с Драупниром вывалились в коридор, где подверглись личному досмотру. Два Цербера вяло ворошили матрасы. И тут я заметил, что пацан испуганно пялится на раковину. К сожалению, заметили это и Церберы. Один из них шагнул к умывальнику, и тут пацан заорал:

— Это не мое! Это его!

И ткнул, гаденыш, в меня пальцем.

Когда я очухался — отметелили на сей раз основательно, и в отключке я провалялся почти до побудки — на лбу моем оказалось степлившееся полотенце. Я выругался и скинул мокрую тряпку. Драпнир испуганно шарахнулся в угол и оттуда провыл:

— А у меня они ваксу забрали!

Это меня и доконало.

Я забил щенка ногами под нары. Я избивал его радостно и вдохновенно, вымещая скопившуюся за недели ярость. Я вытащил его из-под нар, вздернул на ноги и врезал пару раз под дых, снова уронил на пол и доканчивал дело уже ногами. Парнишка кричал, цеплялся за штанины комбинезона, заливал их кровью из разбитого носа. Нет, я не изувечил его. Когда я закруглился, у пацана еще хватало сил подвывать и всхлипывать, размазывая слезы и юшку по лицу. Кажется, он рыдал в основном о своей ваксе. Я рухнул на матрас, отвернулся к стенке и закрыл глаза. Приснились мне, по обыкновению, кишки Червя.

На следующий день в цеху я был мрачен. Драупнир с утра выглядел неважно. Едва на ногах держался, в столовке с тоской поглядел на обычную миску с бурдой — и отставил в сторону. Угрызения совести меня не мучили, как не мучили и тогда, когда взрывом разнесло злополучную шахту. Пять лет назад или тысячу лет вперед, кто скажет? И все же было противно.