Жена - девочка - Майн Рид

— Ах, верно; но я не подумала о них, только о возрасте.

— О, разумеется — после такого дня рождения!

— Это действительно был счастливый день. Я была счастлива как никогда.

— Я надеюсь, чтение книги не опечалило вас? Если так, то я буду сожалеть, что вообще написал ее.

— Благодарю вас, спасибо! — ответила девочка. — Очень мило с вашей стороны говорить это.

И она замолчала, задумалась.

— Но вы сказали, что не все в романе — правда? — продолжила она разговор после паузы. — Что именно — выдумка? Вы ведь сказали, что Зоя — реальный образ?

— Да, это правда. Возможно, только она в романе — правдивый образ. Я могу сказать так.

— О! — воскликнула его собеседница, вздохнув. — Не могло быть иначе, я уверена. Без этого вы бы не могли описать то, что она чувствует. Я ее ровесница, я знаю это!

Майнард слушал эти слова с восхищением. Никогда еще более прекрасной рапсодии не звучало в его ушах.

Дочь баронета, казалось, пришла в себя. Возможно, врожденная гордость девушки ее положения, возможно, более сильное чувство надежды на взаимность помогли ей справиться с собой.

— Зоя, — сказала она, — красивое имя, очень необычное! У меня нет права спрашивать вас об этом, но я не могу обуздать свое любопытство. Это ее настоящее имя?

— Нет, имя не настоящее. И вы — единственная в мире, кто имеет право знать это.

— Я! Почему?

— Потому что настоящее имя — ваше! — ответил он, не в силах более скрывать правду. — Ваше имя! Да, Зоя в моем романе — всего лишь образ красивого ребенка, впервые повстречавшегося мне на пароходе «Канард». Вы были еще девочкой, но уже такой прекрасной и привлекательной. И так думал тот, кто увидел вас, пока эта мысль не породила страсть, нашедшую выражение в словах. Он искал и нашел ее. Зоя — это образ Бланш Вернон, написанный тем, кто любит ее, кто готов умереть ради нее!

Во время этой страстной речи трепет вновь охватил дочь баронета. Но это не было дрожью страха. Напротив, это была радость, которая полностью овладела ее сердцем.

И сердце это было слишком молодо и слишком бесхитростно, чтобы скрывать или стыдиться своих чувств. Не было никакого притворства в быстром и горячем признании, которое затем последовало.

— Капитан Майнард, правда ли это? Или вы мне льстите?

— Правда от первого и до последнего слова! — ответил он тем же страстным тоном. — Это правда! С того самого часа, как я увидел вас, я никогда уже не переставал думать о вас. Это безумие, но я никогда не смогу перестать думать о вас!

— Так же, как и я о вас!

— О, небеса! Неужели это возможно? Мое предчувствие сбывается? Бланш Вернон! Вы любите меня?

— Довольно странно задавать такой вопрос ребенку!

Последняя реплика была сделана тем, кто до этого момента не принимал участия в беседе. Кровь застыла у Майнарда в жилах, как только он узнал высокую фигуру Джорджа Вернона, стоявшую рядом под сенью деодара.

* * *

Еще не было двенадцати ночи, и у капитана Майнарда было достаточно времени, чтобы успеть на вечерний поезд и вернуться на нем в Лондон.

Глава LII

ЗНАМЕНИТЫЙ ИЗГНАННИК

Эра революций закончилась, спокойствие было восстановлено, мир установился во всей Европе. Но это был мир, основанный на цепях и поддерживаемый штыками.

Манин был мертв, Хеккер — в изгнании за океаном, Блюм был убит — так же, как и ряд других выдающихся революционных лидеров.

Но двое из них все еще были живы, — те, чьи имена наводили страх на деспотов от Балтийского до Средиземного моря и от Европы до Атлантики. Это были Кошут и Мадзини.

Несмотря на мутные потоки клеветы — а власть предержащие приложили немало усилий, чтобы очернить их имена — они все еще обладали притягательной силой, это были символы, способные поднять народы к новому штурму оплотов деспотизма, к борьбе за свободу. Особенно верно это в отношении Кошута. Некоторая поспешность Мадзини — вера в то, что его доктрина также является красной, иными словами, революционной, — трансформировалась со временем в более умеренную и либеральную концепцию.

Совсем иными были воззрения Кошута. В прошлом он придерживался строгого консерватизма и стремился исключительно к национальной независимости, основанной на республиканском устройстве. Во Франции много говорили о «красной демократической республике», но его это не устраивало.

Если когда-нибудь будущий историк и найдет недостатки у Кошута, так это будет его излишний консерватизм, или, скорее, национализм, а также недостаточно развитая идея универсальной пропаганды.

К сожалению, он, как и большинство людей, придерживался тактики невмешательства, принятой в международном этикете. Это как раз тот принцип, который позволяет королю Дагомеи уничтожать своих подданных, а королю Вити-Вау — поедать их, удовлетворяя свой аппетит.

Эта ограниченность мадьярского руководителя была единственным известным автору недостатком, который не позволил ему стать по-настоящему великим и значительным революционным лидером. Хотя, возможно, эти взгляды были лишь маской, чтобы добиться успеха в своих благородных начинаниях. По крайней мере, это привлекало к Кошуту более умеренных сторонников революционной идеи.

Была и другая причина верить ему, а не торжествующим деспотам. Все знали, что провал венгерской революции случится по причинам, не имеющим отношения к личности Кошута, — короче говоря, из-за подлого предательства. С гениальным чутьем и энергией всей своей души он боролся против действий, которые привели к этому; и в последнюю минуту ему пришлось бороться с колеблющимися и пораженцами. Он уступил им, но не добровольно, он был вынужден подчиниться злой силе. Все это весьма способствовало росту его популярности, тем более что открылась история измены Гёргея.

Изгнанный со своей родины, Кошут нашел убежище в Англии.

Пройдя через фанфары официальных встреч, дешевых приемов и многолюдных митингов, он успешно выдержал испытание медными трубами, не оставив врагам ни малейшего повода для насмешек. Затем этот неординарный человек поселился в спокойном месте в западном районе Лондона.

Там, в окружении своих родных — жены, дочери и