Второе полугодие - Юрий Ра
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Судьбоносный разговор имел место в воскресенье, перевод пришел в понедельник, а богаче на триста восемьдесят рубчиков я стал сегодня, во вторник. Блин, нормальные бабки аккумулировал на руках по меркам восьмиклассников — без малого полтысячи рублей. На эти деньги можно много чего купить. На самом деле нет. Прибарахлиться еще немного, чтоб выглядеть нормально. Не отпадно, не на пике моды, а просто нормально. Можно купить мопед, но нафиг он мне не упирался, я не настолько ребенок. Можно купить джинсы, пару футболок, куртец не самый крутой… и всё. Даже на импортные часы уже не хватит. Так что первым парнем на деревне стать могу, а вот в городе на меня уже не взглянут. А не больно-то и хотелось, Москва пока не манит, нечего мне там делать сейчас.
Эпилог
Вид сбоку: В кабинете директора школы от избытка атмосферного электричества было опасно даже рукой взмахнуть. На уголках шкафа и фотографиях в рамочках, висящих на стене, светились огни святого Эльма, свист и завывание ветра предрекали бурю.
— Олег Александрович, это однозначно двойка! Вы вообще видели его сочинение! Да тут за одно название надо гнать ученика из школы поганой метлой: «Время страдающих бездельников», каково вам?
— Хм, неплохо, я считаю. Это по какому произведению сочинение?
— В том-то и дело, что он собрал в кучу всю русскую классику девятнадцатого века! У него все, и Печорин, и Онегин с Ленским, и Болконский с Безуховым — скучающие бездельники, страдающие от скуки, собственной бесполезности и ощущения, что всё в их жизни хорошо, причем без их усилий. А эта сентенция: «Человек живет, пока ему плохо. Даже когда ему плохо от того, что всё хорошо, он и тогда живет. А когда ему хорошо, тогда человек умирает»
— Это чья цитата?
— Якобы какой-то Константин Богомолов, режиссер. Я такого не знаю.
— Я тоже не знаю, Галина Ильинична. Но ведь верно сказано. Разве мы не этому учим детей? Что успокоенность — это моральная смерть.
— Позвольте, Ленского я вам не отдам! Ленский — это прообраз самого Пушкина.
— Кто вам сказал?
— Нам всем это сказал великий русский поэт Лермонтов, товарищ директор школы. Стыдно этого не знать.
— Вот мне сорок два года. А сколько вашему Лермонтову было, когда он «На смерть поэта» написал? Двадцать три?
— И что вы хотите этим сказать?
— Что я как более взрослый поживший мужчина имею право не согласиться с товарищем Лермонтовым. Это он, Лермонтов, похож на Ленского. А Пушкин, Пушкину ближе Онегин. Я вообще считаю, что сам Пушкин своего Ленского слегка презирал.
— Вы ошибаетесь, Олег Александрович!
— А может, это вы ошибаетесь, Галина Ильинична? Может, вы забыли, что литература, именно русская литература прежде всего должна учить школьника думать. Не зубрить, не повторять за вами ваши любимые цитаты, а именно составлять своё мнение и защищать его. В том числе и от учителей.
— Я опытный учитель, мне виднее, как строить обучение, как соответствовать учебному плану, утвержденному наверху, как…
— А я сказал, что вы ошибаетесь! Куча редакций уважаемые в Союзе изданий считает, что Корчагин умеет и думать, и писать. Но посмотрите-ка, в наших дебрях нашлась одна, которой не указ ни мнение её непосредственного руководителя, ни мнение главного редактора «Комсомольской правды», к примеру. Не много на себя взяла⁈
— По поводу комсомола: он отвратительный комсомолец, он плохой ученик, он вообще антисоветчик! Я его в свой девятый класс не возьму, пусть так и знает.
— А это не ваш девятый класс, на минуточку. И если он захочет продолжить учебу в школе, в чем я его уже убеждал, к слову сказать, то милости просим!
— Или я, или он!
— Так вы ставите вопрос? Тогда он. От него нашей школе имеется вполне ощутимая польза. А другого классного руководителя для единственного в школе девятого класса я найду. Даже искать не требуется, их есть у меня!
— Позвольте, Леночка же уже напечатала приказ, классное руководство формируемого класса возлагается на меня.
— Я этот приказ не подписывал, вы с ним не ознакомлены. А где вы шарились, какие бумажки подсматривали, мне всё равно. С классным руководством вопрос закрыт. И сочинение Корчагина я отдам на проверку Глаголевой, ей личное отношение к ученику глаза не застит.
— Глаголевой, значит?
— А будете терроризировать юношу, ответите по всей строгости. Мне надоели ваши выходки, Галина Ильинична. У вас сейчас очередной урок по расписанию? Тогда не опаздывайте.
Весна уже не только стучала в окна школы, она совсем по-взрослому заглядывала под школьные платья одноклассниц по причине их удлинившихся ног. Платья те же, что и осенью, а девушки уже того, почти взрослые. Во всяком случае, это было заметно по глазам наших пацанов. Я что, я и раньше держал себя в руках крепко. Категорически не обращал внимания на коленки в прозрачных колготках, на треники, обтягивающие попы наших одноклассниц на физкультуре. И вообще, у меня Ирка есть, она всегда под боком, за одной партой со мной. И в школьном ансамбле, и в кино. Хорошо, на кружок по роликам не ходит, а то уже переборчик был бы небольшой.
Все разговоры, которые до этого момента велись о планах на продолжение учёбы стихли — время разговоров прошло, наступило время действий. Кто-то всерьёз готовился к экзаменам, кто-то как я был уверен, что всё нормалёк, уж четверки как-нибудь получим, а пятаки без особой надобности, в девятый и так возьмут. Лично мне шеф так и сказал, мол не журись, Миша, не переживай из-за своих тёрок с классной, он всё устаканит, и в девятый класс меня возьмут по-любому. Не такими словами сказал, но в этом смысле. И потом сделал паузу, ожидая от меня заверений в совершеннейшем почтении. То есть,
