Четырнадцатая дочь - Екатерина Федорова

Она, может, и додумала бы эту мысль, но тут Аюзанна, выходя, широко распахнула дверь. И Таня узрела в просвете между косяком и ее юбками мужчину, сидящего на корточках. Комнату сторожили, причем давно, раз страж успел утомиться и сползти вниз по стеночке.

Значит, Таркиф не полагается на одну свою магическую Силу. Сбежать будет непросто. Из комнаты не выпускают, за дверью страж, окно закрыто.

Таня прикусила губу и отправилась делать зарядку. Остановилась она, когда на лбу уже выступила испарина и сил хватило только на то, чтобы доползти до кровати на дрожащих ногах.

Ночью и впрямь никто не кричал.

На следующий день с утра в ее комнату приволокли большую деревянную бадью. Переноской занималась Аюзанна вместе с хмурым громилой, у которого за пояс была небрежно заткнута парочка кинжалов. Жаль, что с кровати, на которой Таня изображала скромную княжну, натянув до носа покрывало, нельзя было увидеть кусок коридора за дверью. Похоже, к переноске бадьи привлекли как раз ее стражника.

Потом громила принес два ведра с горячей водой, Аюзанна – полотенце и свежую рубашку. Таня с придыханием поблагодарила служанку, получив в ответ покровительственную улыбку. Дождавшись, когда все уйдут, Таня принялась мыться.

Размазывая по коже липкое и мягкое, как разогретый пластилин, мыло, она обдумывала план предстоящего побега.

Покончив с планом, Таня некоторое время бездумно обливалась водой. Тело почти оправилось от недавней слабости. Она прогнулась, не обращая внимания на брызнувшую по полу воду, радуясь тому, как мягко и легко подчиняются мышцы. И нет ни звона в ушах, ни головокружения.

Затем неожиданно вспомнила о некоем подозрительном обстоятельстве. В Анадее Таня жила уже больше двух месяцев, а именно шестьдесят восемь дней, и все это время ее ни разу не побеспокоила та самая проблема, которая беспокоит всех юных (и не очень юных) дев раз в месяц. Долгое время она списывала эту оплошку своего организма на перемену климата, а заодно и смену планеты вместе с прилегающей к ней звездной системой. Но теперь, пожалуй, нужно было поискать другое объяснение. Похоже, над ней все-таки прочли заклятие «пустоцвета». Или ночью, пока она спала, или в некий момент, когда она, отвлекшись, не заметила за своей спиной быстрого бормотания с легким прикосновением…

Вот и славно, подумала Таня. В чужом окружении, считай в плену, не до этого. Тем более накануне побега.

Аюзанна пришла как раз тогда, когда она вылезла из бадьи. С могучей руки служанки свисало платье.

То ли Таркиф знал о нравах Тарланьского дома, то ли в его Серендионе были схожие обычаи, то ли просто в Аретце была такая мода, но юбки сливового одеяния стелились по полу ладони на три. К платью прилагались башмачки – невесомые шелковые лепестки того же цвета, с белым подбоем.

Бежать в таком платье будет крайне затруднительно, решила Таня. Сливовый шелк она затянула шнуровкой, удивившись непривычно маленькому вырезу. В Фенрихте у Тарланей декольте были пообзорнее.

Аюзанна споро вычерпала ведрами воду, потом вместе с громилой унесла бадью. За завтраком Таня рискнула попросить нож, которого на подносе не было. Заявив, что желает потоньше нарезать хлеб.

Аюзанна отказала. Как и следовало ожидать.

Честно говоря, Таня сомневалась, что может представлять кому-то угрозу, вооружившись столовым ножом. Ей стало смешно, она фыркнула, и в таком веселом настроении пребывала до тех пор, пока не появился Таркиф.

На этот раз господин каганский сын благовоспитанно постучал и даже спросил из-за двери:

– Можно ли мне войти, о Элсил моей жизни?

Таня ухмыльнулась, потом усилием воли превратила свою ухмылку в благообразную улыбочку. Пропела, вставая с кровати:

– Прошу вас, благородный господин Таркиф, входите.

Тот появился, с грацией качнул головой, отбрасывая со лба прядь кудрявых волос.

– О, как к лицу вам этот цвет, как дивны ваши стати, говоря стихами Чесафа Лягурского… Как вам спалось, о несравненная?

Давешнего разговора словно и не было. Каганский сын опять изображал анадейского кавалера – любезного до приторности, сыплющего комплиментами. То ли Таркифу бал Вакрифу нравилось демонстрировать приобретенный на чужбине лоск, то ли еще что…

Будем подыгрывать, яростно решила она. И, подцепив сливовые юбки кончиками пальцев, присела в глубоком реверансе.

– Добрый день, ваша милость. Спала я прекрасно, а утром вы порадовали меня этим платьем. Теперь я могу прикрыть свою наготу; нет слов, чтобы высказать мою благодарность.

Она застыла в полуприседе, наблюдая за Таркифом из-под ресниц.

Тот глядел на нее задумчиво, словно решая что-то для себя.

Таня выпрямилась, подумала и заявила:

– И как лестно мне, что длина подола у вашего подарка соответствует правилам моего дома – не менее двух ладоней ниже пятки. Длина подола, ваша милость, не только определяет, кто я, но и показывает мою добродетель.

Вот так. Пусть думает, что длина юбок – это наше все. И обращаться к нему будем «ваша милость», со всем уважением. Кашу надо маслить маслом, а каганского сына – титулом.

Таркиф закончил размышления, обольстительно улыбнулся:

– Я счастлив, что смог исполнить ваше желание, прелестная и благородная дева, оплот горделивой скромности.

– О! Вы были так щедры, смею ли я просить вас о большем, – сконфузилась Таня. И глянула на каганского сына с намеком. Мол, смею, и сейчас попрошу, готовься.

Таркиф напрягся.

– Увы, душистый цветок моего сердца, я не могу повести вас в театрус.

Таня скромно потупила очи.

– О! Я раскаиваюсь в этой глупой просьбе. Но правильно ли я поняла вас? Предстоит свадьба? Вы и впрямь предлагаете мне законный брак?

Каганский сын хищно дернулся, и Таня узрела его у края своего подола, преклонившего одно колено.

– Не говорите мне, что вы не согласны, не разбивайте моего сердца!

– Согласная я! – провозгласила Таня. – Но меня похитили из родового гнезда, подвергли испытаниям и лишениям. Моя девичья краса поблекла.

Она сделала паузу и правильно поступила – Таркиф немедленно вскинулся и завел речитативом:

– Краса твоя, о дева, поблекнуть не способна. Она цветет и пышет всем бедам вопреки.

– Чесаф Лягурский? – вскинула одну бровь Таня.

Каганский сын с улыбочкой кивнул. Она скорбно поджала губы.

– Для подтверждения этих слов мне нужно зеркало, ваша милость. И еще я должна каждодневно умащивать кожу снадобьем, которое готовится по старинным рецептам Тарланьского дома. Через восемь дней меня ждет дорога, следует подготовить достаточно снадобья, чтобы умащаться и на корабле.

Таркиф спросил напряженным голосом:

– Что за снадобье?

– Оно делает кожу бархатистой и разглаживает морщины, – заявила Таня. – Также оно утягивает пышные щеки, делая лицо благородно-утонченным. Что мне необходимо, как вы сами видите. Но готовить снадобье следует только после вечерней зари. Я должна взбить его собственноручно, сегодня же, после заката. Желаю, знаете ли, быть красивой ко дню свадьбы.

Каганский сын с некоторым сомнением кивнул. Таня скороговоркой перечислила требуемое: большой горшок с крышкой, четыре куска сырого мяса, стакан соли и тридцать яиц от домашней птицы.

– И две большие серебряные ложки, – закончила она перечисление. Пояснила с милой улыбочкой: – Яйца нужно взбивать исключительно серебряными ложками, пока не превратятся в пену.

– А мясо? – немного растерянно спросил Таркиф.

Таня величественно кивнула.

– Хороший вопрос. Кровь и мясо придают остроту всему, не только снадобью, не так ли? Не могу сказать вам больше, ибо сей рецепт является достоянием моей семьи, а вы в нее пока что не вошли.

Некоторое сомнение еще можно было прочесть на гладком смуглом лице каганского сына. Она выдвинула свой последний аргумент:

– Конечно, после приготовления снадобья я буду очень занята. Здесь, в комнате. Не знаю, хватит ли мне оставшихся до прихода корабля дней, чтобы навести должную красу. Боюсь, придется умащаться, умащаться и умащаться. Добавьте сюда еще и обливания водой для большей утяжки щек…

– Когда вы хотите все получить? – перебил ее Таркиф. – Я пошлю служанку на рынок за свежими яйцами и мясом.

Последний бастион пал.

– К вечеру, – сообщила Таня. Добавила, злорадствуя: – И не забудьте, о благородный Таркиф, что ложки должны быть непременно серебряные. И большие.

Таркиф кивнул, подошел к стене напротив кровати, буркнул словцо, хлопнул рукой. По беленой штукатурке мгновенно разлилось зеркальное озеро – поменьше размером, чем то, что сотворила когда-то в ее комнате Арлена, но вполне достаточное, чтобы видеть себя от головы до колен. Таня, как воспитанная княжна, поблагодарила.

После этого все пошло по накатанной: каганский сын выдал два комплимента, приложился к правой ручке, осыпал ее поцелуями, забираясь все выше, даже рукавом не побрезговал. Чуть было не добрался до ключицы, но тут Таня отпрянула и возмутилась: