Гиперборей - Юрий Никитин

Гульча переводила взгляд с Рюрика на Олега. Рюрик поднялся, внезапно оборвав себя на полуслове:

— Отдыхайте. Вам отведут лучшие комнаты.

Он ушел стремительными шагами. Гульча замерла, как мышь в подполье: лицо пещерника было страшным.

ГЛАВА 17

Вечером в парадном зале слушали бардов, менестрелей — так в западных землях именовали певцов да гудошников. Слушать собрались, кроме князя и княгини, воеводы, знатные воины, богатыри, ветераны старых войн. Менестрель гудел что-то о любви, Олег потерял нить с первых же строф — слишком вычурно, да и собравшиеся зевали, откровенно ждали второго барда, крепкого парня со шрамом поперек лица.

Второй бард долго настраивал гудок, подтягивал струны, подкручивал колышки, вслушивался, порядком притомив зрителей, но когда запел, даже Олег против воли заслушался.

Бард, явно в прошлом воин, а то и русич, пел о святости меча. Не славянской секиры, не скифского топора, не копья, а именно меча. Мечу поклонялись скифы, гелоны, агафирсы, аланы, сарматы. Благодаря мечу Арея, который Аттила нашел в степи, он пришел к вершинам власти, стал потрясателем мира. Сигмунд, сын Волсунга, получает меч по воле самого Одина — бога богов, выдернув из ствола Мирового дерева, куда верховный бог с треском вогнал меч по самую рукоять... Сигмунд не уступил меч за меру золота, которая втрое превосходила вес меча...

Олега заворожило искусное пение, в то же время он отметил, что певец очень точен в жизненных деталях, из-за чего его слушают охотно. Хорошо сработанный меч в самом деле стоит до тысячи золотых динариев! А тысяча золотых динариев вдвое тяжелее меча.

Меч Сигмунда, продолжал певец, сломался лишь о копье самого бога Одина — тот влез в драку, — а затем из обломков был выкован меч Грам для сына Сигмунда — Сигурда. Сигурд тем мечом сумел разрубить огромную наковальню, невесомую шерстинку, которую несло по течению реки, и даже победить дракона Фафнира...

А меч чудесного происхождения — Хрутинг? Клинок из булата, закаленного соком ядовитых трав, кровью! Этим мечом Беовульф сразил чудовище, и как жаль, что такой клинок растворился в ядовитой крови дракона!

У каждого меча, как и человека, есть свой характер, привычки, даже причуды. Меч Тюрвинг убивает всякий раз, когда покидает ножны. Дайнслеф наносит незаживающие раны. Хвитинг поражает врага, но исцеляет друга, если прикоснется плашмя. Атвейг поет от счастья, когда его выдергивают из ножен, с него капает кровь от горя, если бой идет вдалеке, а он — в ножнах...

Олег начал постепенно стряхивать наваждение, когда вдруг бард, словно ощутив ослабление своей магии, запел о Роланде, верном паладине Карла Великого, и Олег восхитился умелым поворотом. Бард подметил, что Роланд влюблен не в Альду, невесту, а в свою Дюрандаль — меч-спату и, погибая, оплакивает ее вдовство — вдовство спаты, а не Альды! — обещает ей верность и за гробом. Умирая, Роланд даже не вспоминает о прекрасной Альде — та, кстати, вскоре умерла от горя. Он видит не переливы ее локонов, а синеватые искорки на булатной Дюрандаль. Даже умирая, Роланд успевает закрыть своим телом возлюбленную Дюрандаль...

Олег помрачнел, глядя на восторженные горящие глаза вятичей и русичей. Их собралось около сотни в пиршественной палате, и все верещат от счастья. Малые драчливые дети в телах зрелых мужчин!

В палате стоял рев, были слышны одобрительные выкрики, звон оружия. Певец осушил кубок, запел о Жуаезе, чудесном мече Карла Великого, о его причудах и капризах, а Олег незаметно вышел из зала. Было горько знать, что у мужественного Рюрика есть любимый меч Ляк, который князь любит больше, чем прекрасную золотоволосую Умилу. За Ляком ухаживает, ласкает его с какой-то неимоверной нежностью!

Рюрик заметил исчезновение пещерника, вышел следом. Они оказались в малом зале с зарешеченным окном. Рюрик прикрыл за собой дверь, привалился к ней спиной, заговорил медленно, с непривычной для него нерешительностью:

— Великий Олег! Ты видишь грядущее, где все предопределено. Мы ведь ничего не сможем сделать, так ведь?

Олег прямо посмотрел в серые глаза молодого князя, ответил безрадостным голосом:

— Мне бы самому хотелось... чтобы мы ни за что не отвечали! Увы, всегда есть выбор. В каком бы отчаянном положении ни находились, как бы ни клялись, что другого, мол, выбора нет... Ложь! Выбор есть всегда. Хуже того, сами отвечаем за свой выбор. Не боги, не судьба!

Рюрик прижался затылком к металлической двери. С той стороны донесся хор дюжих голосов, в зале приветствовали другого певца.

— Как будто тысячу лет судьба спала, — сказал Олег мрачно. — Сейчас все века столпились за нашими плечами, дышат огнем в затылок! За считанные дни переделать то, на что судьба отпустила века... Рюрик, мне самому страшно. На твоих плечах... и моих тоже в самом деле лежит судьба всего людства. От твоего нынешнего решения зависит новая карта мира.

Рюрик криво улыбнулся, в серых глазах мелькнула насмешка:

— Я не честолюбив.

— Рюрик, я вышел из пещеры и тем самым потерял свое бессмертие. Я был к нему близок! Я уже мысленно постигал природу богов...

Рюрик помялся, спросил осторожно:

— А разве ты не... Я слышал о тебе от своего деда. Он говорил, что всегда помнил тебя зрелым мужем.

— Древние герои жили долго... если не погибали. Коло прожил тысячу лет, Скиф — семьсот, Славен — пятьсот, Рус — триста двадцать, Кий — двести сорок... Никто не знает, сколько бы они прожили, но они все погибли. Кто от меча, кто от стрелы между лопаток, а Скифа, как ты, наверное, слыхал, вовсе засыпало каменной лавиной.

Рюрик вздохнул:

— Хотел бы я жить долго. Увидеть внуков, научить их ездить на коне!

Олег потемнел лицом, опустил глаза. В зале, словно огромная хищная птица взмахнула крыльями, повеяло холодом. Рюрик ощутил недоговоренное, страшное, спросил дрогнувшим голосом:

— Вещий... ты хоть краешком глаза видел судьбу моего княжества?

— Видел княжество, видел тебя. Где-то князем, в другом грядущем — королем, великим музыкантом, где-то ты вел грозные рати на захват чужих земель, лил невинную кровь, сиротил малых детушек. Но почти все линии грядущего кончаются гибелью славянских народов. Все, кроме трех. Но когда мы подъезжали к твоему замку, мне было видение, что папа римский объявил крестовый поход против славянских народов! Третья линия нашего грядущего почернела и обуглилась. Остались две, но одну из них я сам не жажду. В ней ты ведешь грозные рати на Запад, истребляя немцев.

Рюрик покачал головой, глаза стали отсутствующие:

— Нас, киечей, много. Еще больше русичей, славичей, скифичей, сколотичей... Они могут все, что могу я. Не поеду в Новгород, вещий человек! Вернемся к певцам, они растекаются мыслью и для нас.