Сталь разящая - Евгений Лукин

— Влад, уходим! — Резкий, как выстрел ломающегося сушняка, окрик.

Он вскинул голову. Подавшись с седла к горизонту, Чага всматривалась во что‑то с земли не видимое. Ни на секунду не усомнившись в необходимости приказа, Влад кинулся к Седому и прыгнул животом на седло. Ухватился за горб, сел, поймал ногами мягкие стремена. Это не могло быть ни шуткой, ни сложно задуманной попыткой примирения.

В степи не шутят.

19

Кажется, семейная сцена стремительно перерастала в сцену батальную.

— Йо!.. Йо!.. — Чага подгоняла и подгоняла зверей. Пригнувшись к мечущемуся, как костер, горбу Рыжей, сунула не глядя руку в заседельную сумку и извлекла ее уже с затянутой ременной петлей на запястье. Потом другую. Секунда — и закружат, завоют над головой смертоносные камни.

Смысла происходящего Влад, как всегда, не улавливал, на его долю достались лишь грубые ощущения: топот, биение ветра да чувство опасности за плечами.

А затем случилось нечто странное. Они вылетели из‑за холма, и Владу почудилось, что Чага пошатнулась в седле. С этого момента Влад вообще перестал что‑либо понимать. Копыта по‑прежнему глухо били в землю, но это уже был не надрывный топот погони, а обычный размашистый мощный бег. Их никто не преследовал…

Влад готов был утвердиться в этой мысли, как вдруг заметил то, что минутой раньше заметила Чага: на вершине холма маячил силуэт всадника. Значит, все‑таки за ними гнались? Тогда почему они сбавили ход? Или уже бесполезно?

Влад рискнул подхлестнуть Седого, и звери поравнялись.

— Куда мы? — прокричал он, перекрывая топот.

Она коротко взглянула на него, и взгляд был какой‑то недобрый.

— К Длинной балке!

— На холме всадник!..

— Вижу! — бросила она и снова ушла вперед.

Вот и думай теперь! Нет, определенно, это какая‑то сумасшедшая планета…

Холмы кончились, и равнина раскатилась под уклон, прогибаясь подобно гигантской вогнутой линзе. Внизу, полная листвы, вилась и ветвилась огромная балка, по сравнению с которой все их предыдущие ночлеги казались весьма скромными овражками.

Чага выпрямилась в седле и, сбросив с запястий ременные петли, разрешила зверям перейти на плавный неторопливый шаг.

— Ушли? — спросил Влад.

— Да.

— А не догонят?

— Нет. Балку видно.

«Мало ли что видно! — сердито подумал он и, извернувшись, поглядел назад, на пустые холмы. — Мое, конечно, дело десятое, но, по‑моему, сами в ловушку лезем…»

Балка была уже совсем рядом. В кроне одного из деревьев вился сизоватый дымок.

— Чага, там люди! — охрипнув, сказал Влад.

— Да, — недовольно подтвердила она.

— А от кого мы бежали? Не от людей?

Вместо ответа Чага спрыгнула на землю и повела Рыжую в поводу. Окончательно сбитый с толку Влад последовал ее примеру.

— В балке не тронут, — сжалилась наконец она. — В балке никогда никого не трогают. Ночлег.

Ах, вон оно что! Зона мира… Да, но долго‑то там быть не положено! Два дня, а дальше?..

Пологий спуск в балку был, кажется, не промыт дождями, но вырыт с помощью костяных лопаток. Отступив к осыпавшейся глинистой стенке спуска, стоял и смотрел на приближающихся путников высокий мужчина с пегими от седины волосами. Чаге он чем‑то напомнил Стрыя, а Владу показался похожим на стареющего наемного убийцу: тяжелые седые брови и ужасающий шрам на левой щеке (видимо, тоже кто‑нибудь хвостом задел).

Человек окинул понимающим взглядом обоих зверей, невольно задержав глаз на Седом, и, практически не удостоив вниманием Чагу, стал смотреть на Влада, причем бровь у него недоуменно вздернулась.

Часовой, что ли? Да нет, непохоже. Верно, просто вышел полюбоваться степью. Да и возраст не тот: такие, скорее, назначают часовых, а не караулят сами…

— В балке тесно? — спросила Чага мужчину, когда они поравнялись.

Тот перестал разглядывать Влада и уставился теперь на Чагу.

— Ночлег для всех, — неспешно и хрипловато ответил он. — С севера?

— Да, — сказала Чага. — Семейство Имки.

Такое впечатление, что незнакомец растерялся.

— Двое? — спросил он.

— Да.

Седоватые брови рухнули на глаза, с боков жесткого рта залегли глубокие, как шрамы, складки.

— Значит, не убереглась, — проворчал он как бы про себя и, помолчав, коротко спросил у Чаги что‑то непонятное, кивнув при этом на Влада.

— Нет, — сказала она. — Металл оглушил.

Кажется, его собираются выдать за контуженного. Ну что ж, в общем, так оно и есть — грянуться вместе с капсулой о грунт…

Ступая по скрипучему хрусткому щебню, словно специально насыпанному для того, чтобы никто не мог пройти неуслышанным, они спустились в балку. Был полдень, под ногами шевелились рваные солнечные пятна, лучи простреливали листву навылет. Влад оглянулся, уверенный, что старик со шрамом пожирает глазами Седого, но ошибся. Тот стоял, как‑то странно сгорбившись, и в их сторону не смотрел вообще.

Поодаль, где балка распадалась надвое, у просвеченного насквозь ручья в полном молчании мылись четыре женщины. Священнодействовали в чем мать родила. Одна старательно посыпала пеплом мокрую голову, две другие не менее старательно вымывали эту дрянь из волос. Четвертая вычерпывала кожаным ковшиком замутившуюся воду из вырытого на берегу углубления. Купаться в самом ручье было не принято — ночлег для всех…

— Три семейства, — не оборачиваясь, тихо сообщила Чага. — Кажется, все с юга…

Влад хмуро пожал плечами. Да хоть бы и с юга… Сделав вид, что поправляет на Седом тюк, покосился украдкой на женщин. Все четыре, прервав омовение, провожали пришельцев пристальным взглядом.

В центре большого круга золы горел аккуратный костерок. Возле него, чуть присев, стояли друг против друга двое мужчин и, играючи, ломали хворост. Делали они это так: один брал средней толщины жердь и внезапно кидал ее другому. Тот, ни разу не поддавшись на ложный выпад, ловил ее раскинутыми руками, и там, где его пальцы смыкались в кулак, жердь с хрустом ломалась. Видимо, какая‑то особая хватка, позволяющая дробить хворост одной рукой. Хворост, ключицы, ребра…

Первый нагнулся за очередной жердиной, но, увидев Седого зверя, выпрямился. В благоговейном изумлении он смотрел, как мимо него проводят косматого после бега благородного гиганта.

— А вот паука тебе железного за пазуху! — насмешливо крикнул ему второй. — Все равно ведь не обернусь!..

Но он все‑таки обернулся. И точно так же замер, увидев Седого, — красивый ладный парень с запекшейся раной во весь лоб. Влад уже видел однажды это лицо, только тогда оно было залито кровью и исковеркано звериной ликующей радостью.

Он поспешно отвел глаза, не дожидаясь, когда нечаянный знакомец переведет взгляд со зверя на владельца, и прошел вслед за Чагой в конец балки, где они стреножили и принялись развьючивать животных.

— Зря мы сюда пришли, — сказал Влад.

— Ночью уйдем, — хмуро ответила Чага и, видя, что он нагнулся за гребнем, быстро наступила на костяной инструмент. — Не прикасайся!

— Почему?

Чага исподлобья смотрела мимо Влада, туда, где горел костер и вскрикивал ломаемый хворост.

— Они с юга, — сказала она. — У них мужчины зверей не вычесывают.

— Я на место положить хотел, — объяснил Влад.

— Вообще не прикасайся!

— Что? Так строго?

— Я же тебе говорю: они с юга! — злобным шепотом произнесла Чага. — Увидят с гребнем, поступят как с женщиной!..

20

Стареющий высокий мужчина со шрамом на левой щеке шел по испятнанной солнцем балке, направляясь к их костерку. Чага и Влад видели, как его остановил парень с запекшейся раной во лбу и начал что‑то горячо доказывать. И, хотя в сторону новоприбывших не было брошено ни единого взгляда, оба почувствовали, что речь о них. Точнее, о Седом.

Высокий слушал, нахмурившись, потом неопределенно качнул пегой головой и двинулся дальше. Парень с явным вызовом бросил ему в спину негромкий, но, надо полагать, язвительный вопрос. Высокий обернулся и смерил сопляка презрительным взглядом.

— Лоб залечи, — низко проклокотал он. — А потом будешь Армаю советовать…

Подойдя, присел у костерка на корточки. Помолчали.

— Меня зовут Армай, — ворчливо представился он, обращаясь в основном к Чаге.

— Я слышала о тебе, — почтительно отозвалась она. — Меня зовут Чага. Его зовут Влад.

Вздернув седоватую бровь, Армай еще раз оглядел Влада.

— Совсем не слышит? — спросил он.

— Слышит, — сказала Чага. — Понимает не все.

Армай кивнул.

— Плохо. — Он взял не глядя толстую хворостину и рассеянно сломал ее одной рукой. Бросил оба куска в костер.