Радость, гадость и обед - Хел Херцог

Я делаю какие-то чисто символические попытки уменьшить количество жестокости, творимой с животными. Яйца я покупаю у нашей знакомой, Лидии, которая не надышится на своих кур породы араукана и берд-рокс. Я втрое переплачиваю, покупая кур у фирмы Bell and Evans — на их веб-сайте говорится, что они «позволяют своим курам нежиться на солнышке». Если же мы время от времени готовим бифштекс, то покупаем мясо у Niman Ranch — фирмы, которая продает мясо «скота, выращенного в гуманных условиях и происходящего с надежных семейных ферм и ранчо США». И при этом я прекрасно знаю, что, по мнению Consumer Reports, такие слова, как «естественный» и «гуманный», обычно являются маркетинговыми ходами и ничего, в сущности, не значат.

Мясо занимает ту часть нашей личности, где, говоря словами персонажа Аль Пачино из «Адвоката дьявола», «помимо человека происходит битва между разумом и телом». Наиболее естественным взаимодействием человека с животным является наше желание съесть это животное. Метафорически выражаясь, любовь к мясу «заложена у нас в генах», как у шимпанзе. Но, хотя мы с Джонатаном Хайдтом и подобными нам людьми сдаемся на милость своих инстинктов, человек остается единственным живым существом, которое способно посмотреть в глаза курице и решить, что ее нельзя есть.

Приматолог Марк Хаузер из Гарвардского университета, автор книги «Дикий разум: что на самом деле думают животные» заметил, что когнитивный разрыв между человеком и шимпанзе больше, чем пропасть, лежащая между обезьяной и червем. И наиболее ярко это отличие человека от животного проступает именно в вопросах, связанных с пищей. Шимпанзе могут узнавать себя в зеркале, мастерить орудия труда, вести скоординированную групповую охоту, пользоваться символами для общения и создавать политические союзы. Однако ни один шимпанзе никогда не выказал ни малейших угрызений совести, отрывая у верещащего от боли колобуса вкусную лапу.

Сырой бифштекс на ужин

Через месяц после того, как я расспрашивал Стейси о ее превращении из вегетарианки в любительницу сырого мяса, я получил от нее электронное письмо: «Хэл, не хотите ли вы с Мэри Джин прийти к нам в воскресенье пообедать? Будет бифштекс».

«Спасибо, Стейси, придем. Какое вино покупать к сырому мясу?»

Неделю спустя я все-таки сумел размышлять трезво, особенно после лекции об опасностях, таящихся в сыром мясе, — ее мне прочел мой сын, работающий медбратом в пункте первой помощи, и его жена, врач-терапевт. Но в то воскресенье мы все же поехали в горы. Стейси показывает нам ферму, всю в цветущих деревьях. К нам бегут два поросенка-подростка, весело хрюкают, радостно скачут вокруг. Потом приходит время ужина. На ужин у нас со Стейси и Грегори сырая вырезка и вкусный салат по-гречески. (Мэри Джин выбирает запеченную куриную грудку.) Бифштекс из бычка, которого Грегори и Стейси вырастили на собственной ферме, на удивление хорош — нежный, вкусный, сочный. Вся моя нерешительность испаряется. Я прошу добавки и даже пробую кусочек сырой утиной грудки, которую мне предлагает Грегори.

Пару недель спустя я получаю письмо от Стейси. В нем говорится об этическом противоречии, связанном с отношением человека к мясу.

Хел.

Этим утром мы отвезли наших свиней к мяснику.

Просто удивительно, какая нужна сложная душевная организация, чтобы изо дня в день на протяжении семи месяцев ухаживать за живым существом, а потом отправить его прочь и получить обратно в виде маленьких упаковок замороженного мяса. Или зарезать его самому — иногда мы и так делаем.

Мне кажется, для этого нужна определенная смелость, правда?

Я думаю о миллионах людей, которые век за веком охотились и выращивали животных на мясо просто потому, что только так они могли выжить. Но нужно как-то уложить это в своем сознании. Быть может, в этом нам помогает почтение к традициям. А может, полезно убивать животных самому. Это можно назвать завершением цикла. Ответственность — вот тот бальзам, который каким-то загадочным образом смягчает наш страх.

Благослови Господь тебя, Мэри Джин и наших свинок.

8

Этический статус мыши

Животные в науке

Если при проведении исследований считать, что боль, испытываемая грызуном, равноценна той, которую испытывает человек, то придется согласиться с тем, что 1) ни человек, ни грызун не обладают никакими правами или 2) что грызун обладает всеми теми же правами, что и человек. И то и другое — чистейшей воды абсурд.

То было человеческое тело в миниатюре.

Впервые я ощутил всю сложность этической стороны проведения опытов над животными на второй год своего обучения в магистратуре. Меня пригласили на должность младшего ассистента в лаборатории некоего химика-эколога. Одной из моих обязанностей был сбор молекулярных образцов с верхнего слоя кожи дождевых червей. Для этого червей нужно было бросать в воду восьмидесятиградусной температуры. Две минуты спустя я извлекал вялые тельца из воды и замораживал полученный червячий бульон в пробирках для химического анализа. Я проделывал это не раз и считал всю процедуру просто очередной своей обязанностью, работой, которая не приносила мне особого удовольствия, но и морального дискомфорта не доставляла. Червяки умирали мгновенно, ну и к тому же — это были всего лишь червяки.

Однажды утром руководитель поручил мне другую работу. Один ученый, работавший в другом университете и изучавший химические процессы, происходящие в коже пустынных животных, попросил нашу лабораторию проделать для него кое-какие анализы. Несколько дней спустя прибыл ящик, на котором стояла надпись: «Осторожно, животные». Внутри ящика помещался целый зверинец: дюжина сверчков, пара неприятных на вид белесых скорпионов, ящерица дюймов в шесть длиной, змейка и симпатичный белоногий хомячок. Сварить их всех предстояло мне.

Мне доводилось почти без угрызений совести бросать в кипящую воду какого-нибудь там лобстера, так что предстоящая работа меня не особо смущала. Я зажег бунзеновскую горелку и начал восхождение по филогенетической шкале. Сверчки последовали за червяками и умерли практически мгновенно, едва соприкоснувшись с кипятком. Ноу проблем. За ними отправились членистоногие. За те несколько дней, что животные прожили у нас в лаборатории, скорпионы начали мне нравиться. От них исходила захватывающая дух угроза. Масса тела у них была больше, чем у насекомых, и, когда я бросил их в чашу с водой, они умерли не сразу. Тут мне пришел в голову вопрос — чем я вообще занимаюсь?