Одиночка - Эндрю Гросс

преступники, пока кто-нибудь не выдал бы нас? Они бы никогда с тобой не пошли, Натан. Ты это знаешь. Их судьба не изменилась бы. — Она попыталась сменить печальную тему. — Они так гордились тобой, мой старший брат. Они всегда любили тебя и мечтали о твоем будущем. В конце это была наша единственная надежда. Что бы ни случилось с нами, мы знали, что ты, по крайней мере, выжил. И вот полюбуйтесь… — Слезы полились из ее глаз. — Ты тут… в этом лагере. Вместе со всеми. В чем тогда смысл?

— Смысл в том, что мы оба спасемся, Лиза, — он взял ее за руку. — Ты и я. Вот увидишь.

— Хаим тоже должен был спасти меня, — она приподнялась на локте. — Я пошла к нему, Натан. Как ты меня просил. Знаешь, где он был? В морге, в гестапо. А потом его бросили в общую могилу. Не все в твоей власти, Натан. Пора перестать корить себя за маму и папу. Довольно об этом. Я хочу тебе кое-что показать, — сказала Лиза и ее лицо при этом просветлело. — Думаю, тебе это понравится. — Сняв туфлю, она вытащила из щели в каблуке маленький кусочек бумаги и бережно развернула его. — Я носила его с собой с того самого дня, как ты от нас уехал. Ты помнишь, мы пообещали друг другу…

Он уставился на бумажку.

Это была ее половинка странички с концертом Моцарта, которую она разорвала пополам там, на пожарной лестнице, перед его отъездом.

— Конечно, помню, — произнес он, принимая от нее листок.

— Концерт до-мажор Моцарта. Мы поклялись носить его с собой, пока…

— Пока мы опять не встретимся. — Он посмотрел на нее лукаво: — Лиза, я проделал долгий путь, добрался аж до Америки, и потом, я думал, ты погибла. Боюсь, что…

— Натан, не переживай, — она погладила его по щеке. — Я все понимаю. Это ничего…

— Боюсь, что поэтому мне пришлось особенно тщательно его прятать. — Говоря это он широко улыбался и одновременно доставал из-под подкладки своей куртки такой же кусочек бумаги. Он развернул его: это была его половинка нотной страницы.

— Ну, ты, Натан, и чертенок! — воскликнула Лиза.

— Я ни на день с ним не расставался. Это был мой талисман. Но я никогда не думал, что мы сможем выполнить нашу клятву.

Они положили обе половинки на койку, и те идеально совпали друг с другом.

Лизины глаза сияли.

— Я прямо слышу эту музыку. Ла-ла, ла-ла, ла-ла, ла-ла… — Дирижируя, Блюм напевал мелодию. — Я вижу, как сам маэстро Бернхаймер размахивает палочкой.

— Да. Пан Широкие Штаны, — хихикнула Лиза. — Он был похож на какого-нибудь помятого персонажа из романа Толстого. Он у меня тоже стоит перед глазами.

— Наверняка его уже нет в живых, — Блюм покачал головой.

— Да. Я слышала, что его забрали в самом начале, — Лиза поникла. — Почти все наши знакомые уже мертвы.

Он сжал ее ладонь.

— Но, сестренка, завтра ты проснешься, и все это превратится в сон. Этот лагерь. Все плохое. Все останется позади. А мы будем в Англии.

— В Англии? — она заморгала, не в силах поверить в его слова. — Как?

— Я тебе говорил. Неподалеку от лагеря приземлится самолет. Сегодня ночью. Я устрою нас в ночную смену. Ты притворишься мальчиком. Я понимаю, кажется, что это невозможно, но будет темно, и там соберется толпа народу. Это сработает. В ноль тридцать начнется атака партизан, которая обеспечит нам прикрытие для побега. И если все пойдет по плану, они проводят нас к самолету.

Лиза смотрела на брата с благоговейным ужасом.

— Натан, каким образом ты вообще попал сюда? Ты стал военным?

— Да. Год проучился в университете, потом поступил на службу в американскую армию. Меня прислали сюда с заданием. Я должен вывезти из лагеря важного ученого.

— Ученого?..

— По правде, я даже не знаю, чем именно он занимается. Только то, что все это имеет чрезвычайное влияние на исход войны. Ты не поверишь, но эту операцию одобрил сам президент Соединенных Штатов.

— Рузвельт?

— Да, — кивнул Блюм.

— Ты с ним встречался?

— Нет. Но я разговаривал с ним по телефону. Из Лондона. Он пожелал мне удачи.

— Тебе звонил президент? И что ты ему сказал?

— Сказал, что это честь для меня. Но мне не нужна удача, — Блюм взял свою половинку нотного листка, — так как у меня уже есть счастливый талисман от моей сестрички.

— Перестань! Не сомневаюсь, что ты именно так и сказал, — Лиза закатила глаза. Бритая голова и заострившиеся черты лица напомнили ему о гой маленькой девочке из его юности. — Ты очень храбрый, Натан. Мама и папа так гордились бы тобой! Только подумать, сам президент…

— Да, мама скорее всего испекла бы ему миндальный пирог и послала его в Белый дом.

— А папа спросил бы, какой у него размер, и послал ему шляпу. Наверное, котелок.

— Думаю, он предпочитает федору. Или панаму на лето. Я видел в кинохронике.

— Что бы это ни было, шляпа должна быть плотной и упругой, сказал бы папа, — подхватила Лиза, изображая низкий голос отца.

— Но ни в коем случае не жесткой, — добавил Блюм.

— Нет-нет, ни при каких обстоятельствах!

Лежавший рядом заключенный зашевелился, повернулся на другой бок и остекленевшим взглядом уставился в пространство.

— Натан, а что если все это… не сработает? — Лиза смотрела на него с тревогой.

— Ты о чем?

— Ну, сегодня ночью. Вдруг самолет не прилетит. Или немцы нас поймают. Охранники заметят, что я не мальчик. Ты должен меня тут оставить. Ты так сильно рискуешь и собой, и тем человеком — ради того, чтобы вытащить еще и меня.

— Когда я услышал твой кларнет и понял, что вижу тебя, я был счастлив, как никогда в жизни! — Он забрал свою половинку листка и сложил ее. — Ты и я — мы опять одно целое. Я бы ни за что тебя не бросил здесь. Плевать на риск. И на последствия. Неважно, какая нас ждет судьба. Но я не хочу испытывать ее во второй раз.

Она подалась вперед и обняла его.

— Но это все чушь, — заявил Блюм, нежно похлопав ее по плечу. — Потому что у нас все получится. Скоро мы будем складывать наши половинки в Америке. И ты будешь играть на кларнете в Карнеги-Холле.

— А ты будешь со мной рядом? — она отстранилась, чтобы разглядеть его. Он увидел, что она плачет.

— Конечно. Буду сидеть прямо на сцене. Около тебя, — он стер слезы с ее щек. — Вот только подучу ноты.

Она засмеялась в ответ.

— Теперь притворись, что спишь. Мне еще надо