Управление - Андреас Эшбах

– Курица? – удивилась Хелена, – в доме Боденкампов редко бывало мясо.

Не потому, что из-за возросших цен они не могли себе его позволить, а из солидарности с народом, который действительно не мог. Тем более довольно полезно сократить потребление мяса, как заявил отец.

– Подарок благодарного пациента, – пояснила Йоханна. – Весьма крупное животное, хватит еще на одно блюдо.

Хелена подумала о Леттке, который не был благодарен ей за то, что она решила его проблему. Сожалеть о краже совсем неуместно, решила она для себя, и будет считать презервативы неумышленным подарком, точка.

После ужина она удалилась в свою комнату, легла на кровать и рассмотрела оба презерватива со странной смесью восхищения, робости, страха и беспокойства. В сущности, поняла она наконец, все сводилось только к одному вопросу, а именно: должна ли она действительно «это» сделать?

Она этого хотела, однозначно. Она жаждала этого. Если не сейчас, то когда? В любом случае она не придавала значения своей девственности; а скорее, она представлялась ей подтверждением ее непривлекательности.

И, несмотря ни на что, она колебалась – почему?

Она спрятала в руках два целлофановых пакетика, откинувшись назад, представляла, как это будет происходить. Как Артур будет исследовать ее тело, чтобы наконец…

Внезапно она поняла, что заставляло ее колебаться. И что она должна сделать.

На следующий день в пять часов пополудни Адамек снова собрал круг приближенных. Ойген Леттке постарался сесть рядом с Добришовским, у которого, как обычно, при себе был толстый ежедневник: вдруг, подумал Леттке, там обнаружится хоть какой-то намек на любовницу?

Трудно сказать. Добришовский был одним из тех, кто все без исключения фиксирует в письменном виде; без сомнения, он бы оставил упоминание о любовном свидании в зашифрованной форме. До сих пор, однако, эта объемная вещица в кожаном переплете лежала перед ним закрытой.

Адамек достал из холодильника бутылку шампанского, попросил Руди Энгельбрехта откупорить ее и принести всем бокалы, а после произнес тост:

– За коллегу Леттке и его славную идею!

– Что произошло? – поинтересовался Кирст.

– Прошлой ночью в Мюнхене гестапо приняло меры по наводке из нашего ведомства, – рассказал Адамек. – В доме семьи Шморель были арестованы студенты Софи и Ганс Шолль, Александр Шморель, Кристоф Пробст и Вилли Граф, которые как раз собирались напечатать еще одну листовку с использованием механического множительного устройства. Также было изъято несколько сотен конвертов и соответствующее количество почтовых марок. По-видимому, эта группа уже давно работает в альянсе и культивирует антигосударственные идеи. Причем они, по всей видимости, придумали название «Белая роза» для этой кампании с листовками. – Он снова поднял бокал. – Рейхсфюрер Гейдрих, цитирую его электронное письмо ко мне, «чрезвычайно доволен».

– Получилось очень быстро, – сказал Добришовский и открыл свой ежедневник, листая туда-сюда между прошлой неделей и текущей. – В субботу они бросили письма, а уже в среду сидят за решеткой. Пять дней. Ничего не скажешь.

– Ваше здоровье! – сказал Леттке и тоже поднял бокал, наклонившись при этом вперед, чтобы бросить взгляд на календарь.

Неделя была пока еще относительно пуста. Ничего такого, что могло бы свидетельствовать о любовном свидании. Самой примечательной была записанная красной ручкой встреча в пятницу в пятнадцать часов: у некоего «д-ра ФД».

Не то, на что он надеялся. Но, возможно, с этим тоже следовало разобраться.

– Мне нужно с тобой поговорить, – сказала Хелена Мари, когда приехала на ферму тем вечером. – У тебя найдется минутка?

Подруга удивленно посмотрела на нее.

– Для тебя всегда найдется. Почему ты спрашиваешь?

Хелена набрала воздух, чувствуя, как широкая лента из какого-то беспощадно стягивающего материала обвилась вокруг ее грудной клетки и перекрыла воздух.

– Речь идет о чем-то важном. Мне нужно собрать все свое мужество, чтоб рассказать об этом, и я не знаю, смогу ли я сказать это во второй раз, если нас прервут.

Мари широко раскрыла глаза от удивления.

– Пойдем на кухню.

На кухне царил больший беспорядок, чем обычно. Мари едва протиснулась между скамейкой и столом и явно не могла отдышаться. К удивлению Хелены, вдалеке послышался трактор.

– Я думала, что раздобыть дизельное топливо все труднее? – спросила она.

– Отто установил аппарат для сухой перегонки древесины, – объяснила Мари. – Самодельный. Уже несколько недель в сети имеется инструкция по сборке. Он считает, что это все-таки лучше, чем снова запрягать волов.

– А, – сказала Хелена. – Понимаю.

Мари сложила руки на своем огромном животе.

– Я слушаю тебя, Хелена.

Хелена посмотрела в сторону. Как низко опустилось солнце! Оно отбрасывало длинные тени, светило почти горизонтально.

– Речь об Артуре, – наконец произнесла она, потому что Мари больше ничего не говорила и никто не пришел прервать ее. – Дело в том, что… что я в него влюбилась и он, думаю, в меня тоже. Никто не… то есть это не… боже мой. Просто так получилось. А теперь, наверное, вышло так, что я… – Она прервалась, потому что во рту все пересохло и она не могла издать ни звука. Но это нужно было сказать. Она с трудом сглотнула. – Дело в том, что я хотела бы с ним переспать. Но я не хочу делать это тайно. То есть без твоего согласия. В конце концов, это должно произойти под крышей твоего дома, и я ни в коем случае не хочу злоупотреблять твоим доверием…

В этот момент ее блуждающий взгляд упал на лицо подруги, которая смотрела на нее широко раскрытыми глазами, и она замолчала.

– Вот и всё, – слабо добавила она.

Мари медленно покачала головой, а потом удивленно спросила:

– А чем вы до этого занимались?

– Что? – вырвалось у Хелены. – Конечно, не этим!

– Так чем же?

– Говорили! Мы говорили обо всем на свете – о книгах, которые он читает, о его странных исторических теориях… – Хелена откашлялась. – Ну ладно, еще мы целовались. Две недели назад в первый раз.

Почему Мари на нее так смотрит? Что в этом смешного?

– Ты действительно думала, что мы с ним?..

Мари протянула руку и положила на ее ладонь свою, теплую, мозолистую, знакомую.

– Честно? Мы с Отто тоже не ждали до свадьбы.

– Что? Я думала, если вы католики, то…

– Тогда ты исповедуешься в своих грехах, и все снова становится хорошо. Я довольно часто исповедовалась, пока мне наконец не исполнилось восемнадцать.

Хелена удивленно взглянула на подругу, вспоминая школьные годы. Она и не подозревала об этом. Тогда половые вопросы казались ей скорее чем-то теоретическим, о чем она читала в справочниках своего отца, но не тем, чем действительно мог заниматься кто-то ей знакомый.

– Ладно, – наконец произнесла она. – Но я не католичка. Я не могу исповедаться. Только тебе.

– Ты его любишь? – спросила Мари.

– Да, – ответила Хелена.

– Я не спрашиваю о страсти. О том, что она у тебя есть, я знаю с того Майского праздника. Я имею в виду, любишь ли ты его в том смысле, что готова разделить с ним свою жизнь, в горести и в радости,