Алый восход - Ли Бристол

Тут снова раздался голос Скунса. Он прокричал:

– Эй, босс, если вы намерены продолжить, уж лучше мы поедем!

Джед улыбнулся.

– Мне надо ехать, Элизабет.

Она молча кивнула. Глаза ее сияли; губы были полуоткрыты. Джед провел ладонью по ее щеке и заставил себя оторваться от нее. Вскочив в седло, он обернулся. Затем взял в руки поводья и еще раз взглянул на жену, стараясь запечатлеть в памяти ее образ. „Сегодня вечером, – сказал он себе. – Сегодняшний вечер и ночь будут нашими“. Они будут разговаривать, как в начале знакомства, – нет, даже больше, гораздо больше. Они будут смеяться, возможно, поспорят. Они скажут друг другу самые важные слова и другие, не такие уж важные. И он скажет ей о том чуде, которое она совершила. Он расскажет ей обо всем – обо всех своих мыслях и чувствах.

Сегодня вечером кто-то другой будет нести за него вахту. Сегодня вечером у него найдутся более важные дела. Сегодняшний вечер он посвятит Элизабет. Потому что теперь он знает самое главное.

Конечно же, Сэм был прав. Только любовь имеет значение.

Он помахал жене шляпой и улыбнулся. Отъехав, еще дважды останавливался и оглядывался – просто для того, чтобы убедиться, что она смотрит ему вслед.

Проводив мужа, Элизабет занималась обычными хозяйственными делами. Но в это утро все валилось у нее из рук, и ей никак не удавалось сосредоточиться. Перед ней то и дело возникало лицо Джеда, и она постоянно слышала его голос, постоянно думала о том, что произошло между ними ночью. После этой ночи она испытала привычные разочарование и горечь, но на какое-то время между ними возникло нечто удивительное и волшебное, что-то невероятно прекрасное. Значит, нельзя терять надежду. Значит, счастье возможно…

Вспомнив о визите Сэма, Элизабет вытащила из кармана письма, чтобы перечитать их. Но оказалось, что сегодня все слова приобрели совсем иное значение. Маргарет, чьему удивительному и прекрасному роману она всегда завидовала, казалась теперь ужасно далекой, и для нее не находилось места в жизни Элизабет. Сэм Хьюстон любил ее, и это было прекрасно. Но Маргарет не имела понятия о том, что значит жить с таким человеком, как Джед, и она не познала боль и страдания. Эта боль – тоска по дому – все еще жила в ней. Элизабет по-прежнему тосковала по Алабаме, но теперь уже не жалела о том, что покинула Ларчмонт и Спринг-Хилл. Теперь она знала: ее дом здесь, в Техасе. А как она изменилась за это время! Причем не только внешне. Теперь она умела готовить, могла починить куртку из оленьей кожи, а также научилась топить медвежий жир и варить из него мыло. Кроме того, научилась находить съедобные дикие овощи и разбиралась в травах и целебных растениях, которые можно было использовать для врачевания. Теперь она уже не походила на юную фантазерку и мечтательницу. Она стала взрослой женщиной, сумевшей создать свой дом, и этим можно было гордиться.

Перечитав письма, Элизабет сложила листки и заложила их между страниц книги. Она знала, что будет перечитывать эти письма снова и снова и каждый раз ей будет становиться грустно…

Но нет, она не грустила. Как она могла грустить, когда знала, что с первого взгляда полюбила Джеда, что у нее не было выбора?

Возможно, никто, кроме нее, не смог бы этого понять. А впрочем, никто и не должен был разбираться в ее чувствах.

Элизабет вышла из хижины и отправилась к ручью за водой. Муж обещал вернуться рано, и у нее еще было множество дел.

Едва хижина исчезла из виду, Джед почувствовал почти непреодолимое желание вернуться. Но на сей раз его гнало домой не страстное желание, не физическое влечение к Элизабет. Теперь это было нечто совсем иное. Это было предчувствие беды – предчувствие томительное и не проходившее. Джед не мог успокоиться и не мог сосредоточиться на деле. Повалив быка на землю, чтобы выжечь на шкуре животного тавро, он оступился и лишь чудом избежал перелома, однако ногу все-таки ушиб, и на месте ушиба тотчас вздулась огромная шишка. Джед ругал себя за глупость и беспечность, а Рио, глядя на него, ухмылялся и говорил о том, что в его нынешнем состоянии „некоторые части тела гораздо важнее ноги“.

Полчаса спустя Джед уже собрался снова сесть в седло, но вдруг заметил на земле следы индейских пони – их было множество, – а также следы мокасин. Джед склонился над следами – они были совсем свежие. Но его быки и лошади затоптали большую их часть, и он так и не смог определить, в каком направлении двигались индейцы. Ясно было только одно: среди них – женщины и дети. Следовательно, это вовсе не охотничья вылазка.

Джед снял шляпу и утер пот со лба. Потом посмотрел в ту сторону, где находился лагерь чероки. Он мог добраться до него за полчаса.

Возможно, не было никакой опасности. Возможно, он неправильно истолковал приметы. В конце концов, это могла быть… если не охотничья вылазка, то, возможно, какая-то экспедиция.

И все же он никак не мог избавиться от страха, терзавшего его с самого утра.

Как бы то ни было, ему следовало увидеться с Красным Волком и рассказать ему о Накогдочесе, если до него еще не дошли слухи об этом. Он все откладывал, все медлил… Но очень может быть, что Сэм уже рассказал обо всем. И это означало…

Надев шляпу, Джед вскочил на лошадь.

– Рио! – крикнул он. – Я еду вон туда, за холм! Вернусь еще до полудня!

Рио помахал ему в ответ, и Джед, хлестнув свою лошадь, помчался в сторону индейского лагеря. Беспокойство его с каждой минутой росло, но он все еще надеялся на лучшее.

Ближе к полудню Элизабет взяла деревянную бадью и в очередной раз направилась к ручью за водой. Она чувствовала себя усталой, но в последнее время это случалось часто. К тому же жара и бессонная ночь способствовали усталости.

Элизабет снова вспомнила о доме… И подумала о том, что дома, в Алабаме, она не таскала бы тяжелые бадьи с водой. Дома она сидела бы на веранде в легком летнем платье, пила маленькими глоточками ледяной чай и грызла сахарное печенье, а двое рабов обмахивали бы ее веером из пальмовых листьев. Она бы болтала с подружками о приближающемся бале или слушала молодого священника, преподобного Эшбери, который читал бы ей что-нибудь из греческих поэтов. Потом она поднялась бы в свою затененную спальню, комнату с высокими потолками и обоями в цветочек, разделась бы до сорочки и улеглась на прохладные льняные простыни. Ее горничная принесла бы влажные, благоухающие лимоном салфетки и приложила бы их к ее вискам. И она закрыла бы глаза и уплыла в сон… А потом, ближе к вечеру, приняла бы ванну и переоделась к ужину…

Дом… Он казался таким же далеким, как звезды на небе.

У тополиной рощицы, отделявшей ручей от дома, она остановилась и осмотрелась. Полюбовалась маками и дикими ноготками, разросшимися вокруг их хижины. Взглянула на тонкую струйку дыма, поднимавшуюся из трубы. Перевела взгляд на курятник – этот незыблемый бастион цивилизации. Элизабет вспомнила, как выглядело это место, когда она увидела его впервые, и улыбнулась.