Чемпионы - Борис Порфирьев

Когда трибуны перестали неистовствовать, а мяч медленно катился к центру, Александр Старостин похлопал в ладоши и крикнул:

— Не падать духом! Отыграемся! Мажете по воротам! Бейте точнее!

Последние слова Ванюшка принял на свой счёт и подумал: «Пожалуй, не надо самому бить по воротам», — но через минуту не удержался и пробил. Однако вратарь дотянулся до мяча и сразу же вслед за этим снова спас свои ворота от пушечного удара Ильина. «Отыграться! Отыграться! — лихорадочно думал Ванюшка. — Ведь можем же, можем!»

Он, не думая об усталости, оттягивался к центру, врывался на вратарскую площадку, принимал подачи, отпасовывал, старался везде успеть… Посланный Андреем Старостиным мяч он не остановил, а в одно касание передал его Якушину, и тот, тоже не останавливая его, с ходу ударил левой… Гол!

Ванюшка подскочил к Якушину, чмокнул его в щёку и, глядя на беснующиеся трибуны, побежал к центру, чтоб пожать руку своему учителю…

Второй тайм пришлось играть против ветра, но окрылённая удачей команда так и рвалась к победе. Однако французы тоже не собирались проигрывать, и свалки у наших ворот следовали одна за другой.

В схватках за мяч вышли из строя Ремин и Павлов… Были моменты, когда казалось, что гол неминуем, но Акимов брал невероятные мячи, вызывая неистовые овации зрителей. Ванюшка смотрел на него с недоумением и восторгом, ещё не понимая того, что он присутствует при рождении одного из лучших вратарей мира, и не предполагая, что уже завтра, в самый разгар хоккейного сезона, имя безвестного доселе футболиста будет на устах у всех советских болельщиков: «Человек–угорь» — так назовут французские газеты Акимова, Ванюшкиного ровесника, приятеля по команде, и поставят его рядом с легендарным Заморрой…

Ничего этого Ванюшка не знал сейчас, но мысль о том, что старшие товарищи не ошиблись, доверив Акимову ворота сборной, придавала ему силы и заставляла думать, что они не ошиблись и в нём, в Ванюшке. И он играл так же, как в Турции, и был счастлив.

Даже когда Живкович подхватил мяч, отскочивший от Александра Старостина у самой лицевой линии, и подал его Кенеди, Ванюшка был уверен, что счастье им не изменит. Так и оказалось–Корчебоков отобрал мяч у Кенеди… Но каким–то образом его перехватил Куар и несильным, но резким ударом с 20 метров забил гол… Однако, даже сейчас, когда «Ресинг» выигрывал, Ванюшка не сомневался в победе… Ещё бы! Они ведь так переигрывают французов!.. И только один раз, когда Мерсье оказался лицом к лицу с Акимовым, мелькнула мысль: «Не отыграться!» Но тот смазал! Смазал с трёх метров!.. И вся сборная москвичей перешла в нападение…

Свисток судьи оказался для Ванюшки неожиданным: настолько он был переполнен энергией и задором. Почему так быстро кончился тайм? Это несправедливо! Ещё бы пять минут, и они бы не только сквитали счёт, но и отыгрались!.. Но он всё равно был счастлив. Опять хотелось суеты, разговоров, хотелось толкаться в парижской толпе, падкой на автографы, слоняться по бульварам… Однако он памятовал о своём вчерашнем поступке и был молчалив. Даже позже, когда они бродили по вечернему Парижу, он загнал свою болтливость поглубже и молча поглядывал на бешеный поток «рено», «ситроенов», «паккардов», на огненное сверкание реклам. Умопомрачительные женщины, каких он прежде видел лишь в американских боевиках, прогуливались по тротуару от оперы до церкви Мадлен. Они провожали русских футболистов одобрительными взглядами, забыв о невесомом белье и драгоценностях, которые только что рассматривали за зеркальными стёклами витрин. На прутьях решётки у входа в метро висели пачки газет. Люди хватали «Пари суар» и, пробежав глазами сенсационный заголовок и взглянув на фотографии, приветствовали футболистов. Ванюшка отвечал на рукопожатия, похлопывая кого–то по плечу. И только столкнувшись с задумчивым взглядом Андрея Старостина, понял, что снова разболтался.

Задумчивость учителя удивляла Ванюшку. Чудак, даже французы говорят, что москвичи проиграли почётно. Та же «Пари суар» писала, что никогда ещё большинство зрителей не поддерживало так горячо ни одну иностранную команду. А утренние газеты прямо–таки курили фимиам московским футболистам. А Старостину всё мало. Даже обидно, с каким пренебрежением он отмахивается от газетных комплиментов; зато любое упоминание о тактике «Ресинга» перечитывает по нескольку раз. Ему, видите ли, необходимо осмыслить, почему так получилось, что сборная Москвы нападала чаще, половина её поля была свободной, а атаки французов каждый раз оказывались острее. И в беседе с Кемптоном, который согласился разобрать их игру, он дотошно интересовался лишь тактикой. Странно, что и Кемптон объяснил победу «Ресинга» более современной тактикой. Все разговоры о системе «дубль–ве», введённой англичанами, были для Ванюшки тёмным лесом. Больше по душе ему пришёлся отзыв спортивного обозревателя из газеты «Эксцельсиор»: «Москвичи подтвердили международный класс русского футбола. Счастье изменчиво. Вчера оно оказалось на стороне «Ресинга»… Правильно, каждый болельщик знает, что мяч — круглый…

В том, что счастье изменчиво, вскоре могли убедиться и сами французы: в Марселе, Лионе и Ницце их команды проиграли москвичам с крупным счётом… Ванюшка накупил газет с отчётами о матчах, чтобы подарить их своим друзьям и отослать Мишке, и сел в поезд «Париж — Негорелое» в самом великолепном настроении.

28

Педагогическое училище, в которое поступил Рюрик, готовило не только преподавателей рисования, но и физкультуры. И потому он не удивился, когда в первый же день увидел там Горлову, динамовскую конькобежку, которую называли второй Исаковой. Он ни разу не встречал её во время экзаменов и потому решил, что она уже перешла на второй курс. Её, кажется, звали Наташей. Это имя всегда казалось ему бесцветным, ему нравились лишь нежные и упругие, как струя ключевой воды, — Ольга, Людмила… И сама девушка раньше нисколько его не интересовала… И потому было странным, что при взгляде на неё оборвалось сердце. А когда она кивнула ему, как старому знакомому, он подумал счастливо и удивлённо: «Делайте со мной, что угодно, но я могу поклясться, что она улыбнулась мне».

А девушка, словно желая подтвердить, что он не ошибся, обернулась в дверях и улыбнулась ему ещё раз — доверчиво и открыто.

Войдя в аудиторию после звонка, он был как в лихорадке. Ребята наперебой предлагали ему место. Одни из них занимались с ним в студии при Дворце пионеров, с другими он познакомился на приёмных экзаменах. Всю первую лекцию он почти не слушал. Странно, что он не мог сказать, красива девушка или нет. Он помнил одно: она грациозна и смугла, как мулатка. Осталась ещё в памяти независимость девушки, с которой она кивнула ему головой.

Едва объявили перерыв, как он поспешно выскочил в коридор, чтобы убедиться, что он учится на физкультурном отделении. Все перемены он следил за ней издали — в коридоре, во дворе, на улице. Однако ночью, лёжа в постели, всё равно не смог её представить. Любая из девушек, с которыми он учился в школе, и даже любая из тех, которые сегодня были рядом с Наташей, припоминались во всех подробностях. Но сколько он ни думал о Наташе, он не мог припомнить ни её плечи, ни грудь, — он видел только её глаза, которые заставили оборваться его сердце.

На протяжении недели он ходил за ней, как тень, стараясь быть незамеченным. И всякий раз, встречаясь с ней взглядом, смущался и прятался за спины мальчишек. Он люто завидовал тем из них, которые запросто разговаривали с ней, и чувствовал, как ревность тяжело и опустошающе шевелится в его душе. Сам он ни за что не посмел бы разговаривать с ней — такой недосягаемой она казалась.

И потому седьмого сентября, когда он стоял в толпе первокурсников и угрюмо слушал, как они сговариваются вечером пойти в кино, Наташины слова застали его врасплох.

— А ты пойдёшь с нами? — спросила она, глядя на него лучистыми глазами.

Он почувствовал, как заливается краской, и пробормотал:

— Хорошо… Пойду…

Весь день Рюрик не мог понять, что с ним творится. То ему казалось, что он недостоин быть рядом с ней, и он решительно принимался за раскраску игрушек. То ему вдруг приходила мысль о мальчишках, которые так смело разговаривают с Наташей. Он отбрасывал кисть и долго рассматривал себя в зеркало. В конце концов он написал маме записку, что ушёл в кино, и, натянув пальто, выскочил на улицу.

Был непроницаемо чёрный осенний вечер. Соседский сад шелестел сухой листвой. Рюрик перемахнул через забор и воровато огляделся. Потом ощупью отыскал огорожённую кирпичами клумбу. Руки сразу же стали мокрыми от росы. Цветы, невидимые в темноте, пахли в вечернем воздухе дурманяще и горько. Особенно выделялся запах табака и резеды, он был пряным до тошноты. Рюрик не стал рвать их. Он выбирал крупные, тяжёлые цветы. Он знал, что при свете они окажутся багровыми.