Жена ювелира - Виктория Холт

– Не думаю. Вообще-то я боюсь мертвых, но среди них так много тех, кого я любила: Эдуард… Гастингс… Они не должны причинить мне никакого вреда. Я не верю, что мой отец может желать мне зла. А Уилл?.. Я часто думала о том, что стало с Уиллом.

– Наверное, он нашел себе другую жену.

– Надеюсь. А с ней и свое счастье. Кейт, ты видишь когда-нибудь маленького короля?

– Почти никогда.

– Но ведь он все еще здесь, в Тауэре?

– Да, он здесь. Я слышала, что сюда привезли и его младшего брата, чтобы он не скучал один.

– Маленький Ричард! Как я рада! Эдуард будет в восторге оттого, что Ричард с ним.

– Теперь оба маленьких принца в Тауэре. О, я, конечно, знаю, что один из них – король, а другой – герцог Йорк, но люди называют их маленькими принцами.

– С какой радостью я бы повидала их! Глаза Кейт заблестели.

– Может, нам удастся это устроить.

– Ты знаешь, где они разместились? Кейт покачала головой.

– Но я могу узнать. Я дружна с одним из слуг.

Обе они весело рассмеялись, как часто смеялись когда-то. Они обязательно найдут способ связаться с мальчиками. Их охватило радостное волнение.

Пока они сидели в комнате и разговаривали, внизу раздались крики, и они услышали топот множества ног. Побледневшая Кейт подбежала к окну и выглянула во двор. Когда она обернулась, на ее лице было ясно написано, что она там увидела.

– Они пришли за мной? – спросила Джейн. Кейт кивнула.

– О Пресвятая Богородица! – прошептала она. – Они уже здесь, и теперь слишком поздно прятать тебя.

Джейн никогда не представляла, что в Лондоне можно так страдать, пока не попала в тюрьму Ладгейт. Первые дни она едва замечала, как течет время. Она лежала на каменном полу, подавленная тем ужасным положением, в котором очутилась. Тошнотворный запах разлагающегося мяса, проникавший в узкие зарешеченные окна с реки Флит, кишащей мухами, вызывал у нее рвоту. Она с отвращением отворачивалась от грязных стен, по которым струйками стекала накапливавшаяся годами слизь. Ее потрясло, что мужчины и женщины находились вместе в огромном общем зале, в котором ели и спали, проводили дни и ночи. Все они были ужасным подобием человеческих существ: нечесаные, страшно изможденные; одни – обозленные, другие – смиренные; многие страдали от жутких болей и лежали, умирая, на холодном полу. Через щели густым черным потоком проникали мухи, а вместе с ними и осы, откормленные на мерзких отбросах, громоздившихся по обеим берегам Флита. К ужасному запаху, доносившемуся из окон, примешивался другой, такой же отвратительный запах больных, давно не мывшихся людей.

У большинства обитателей Ладгейта не было никакой надежды вновь обрести свободу. Многие оказались здесь за долги, оплатить которые они не могли хотя бы потому, что находились в заключении. Говорили, что преступление, совершенное Джейн, – это нечто большее, чем неуплата долгов: ее обвиняли в покушении на жизнь протектора посредством колдовства.

Стояла жара, непрестанно жужжали отвратительные осы и мухи, громко плакали несчастные дети, другие бегали по камере и дрались друг с другом из-за корки хлеба, которую не в состоянии был съесть какой-нибудь ослабевший от болезни заключенный.

Вначале Джейн едва сознавала весь ужас своего положения. Никогда, даже в кошмарном сне, она не могла представить себе столь ужасную картину. Она часто проходила мимо тюремных ворот. Тогда тюрьма казалась довольно милым дополнением к пейзажу – древним величественным зданием, возвышавшимся рядом с городской стеной и старыми городскими воротами. Ребенком она иногда просила разрешения положить что-нибудь в одну из корзинок, которые бедные заключенные опускали из зарешеченных окон, жалобно прося подаяния, но отец не позволял ей этого. В тюрьме, говорил он, содержатся прокаженные и больные чумой люди, от которых лучше держаться подальше.

Сейчас такое предупреждение могло бы вызвать у нее смех, очень горький смех. Теперь она сама была одной из тех, от кого следовало держаться подальше. Она никогда не подозревала, что существует такая жестокость и такое безразличие к страждущим людям.

Когда ее доставили в тюрьму, тюремщики отнеслись к ней с уважением. Для заключенной она была хорошо одета: на ней было платье Кейт, к тому же говорила она мягким голосом, как благовоспитанная женщина. Наверное, это леди, подумали тюремщики, значит, будет случай подзаработать деньжат. Перед Джейн раскрылась картина чудовищного вымогательства. Ей объяснили, что если она не захочет платить, то питаться будет хлебом и водой, а коли заплатит, тогда можно и жареную утку, и толстый кусок сочного мяса, и хорошее вино. Тюремщику не составит большого труда принести все это заключенному, который хорошо платит.

В Ладгейте было много таких, кто жил как господа. У них был хороший стол, отдельные комнаты, дамы навещали джентльменов, а джентльмены – дам. А для того чтобы скрасить время – приятная, немного рискованная игра в карты. Организовать все это было несложно, надо только раскошелиться.

Джейн сказала, что у нее совсем ничего нет. Тогда они выразительно пожали плечами. Нет денег? Значит, ей придется пойти в общий зал. И вот она здесь, вокруг раздаются жалобные стоны, непристойные шутки, крики ссорящихся людей. Джейн видела, как потрепанная старая проститутка, которой каждый день присылали вино, совершенно пьяная валялась на полу и что-то слезливо бормотала; она слышала, как безумный пастор, так и не сумевший преодолеть позор своего заключения в тюрьму, беспрерывно читал проповеди толпе людей, иногда пробуждавшихся от своего безразличия, чтобы поглумиться над ним; она заметила, как старый карманник обучает молодого очищать чужие карманы; как изнуренная мать пытается кормить грудью свое новорожденное дитя; как умирает старик, а рядом мужчина и женщина, сбросив надетое на них тряпье, стараются удовлетворить свою похоть; она слышала непрестанные крики попрошаек. И не могла осознать, что все это стало ее миром, в котором придется доживать оставшиеся дни.

– Пожалейте бедную узницу! Господа и дамы… свободные мужчины и женщины… пожалейте бедную узницу!

Как ни пыталась Джейн, но она не могла не слышать уставший, отчаявшийся голос. Боже, хоть бы она замолчала! Джейн забыла о своих бедах и негодовала на людей, проходящих мимо тюрьмы и не обращающих внимания на мольбу нищей. «Разве можно надеяться, – мрачно думала она, – что кто-нибудь удосужится подумать о бедной узнице, не говоря уже о том, чтобы подать ей милостыню?» Джейн вся кипела от гнева и жалости.

Из окна спустили корзинку, она болталась на стене, но прохожие, посмотрев вверх на полное отчаяния лицо, только содрогались и уходили скорее прочь. Женщина, державшая корзинку, была стара, ее волосы свисали, как отвратительные извивающиеся серые змеи; с перекошенным ртом, воспаленными глазами и покрасневшими веками она являла собой весьма печальное зрелище.