Дипломатия Симона Боливара - Анатолий Глинкин

Известия о всех этих событиях доходили до Боготы с большим опозданием. К тому же поступавшая информация носила отрывочный и зачастую противоречивый характер. Видимо, руководителям внешней политики Великой Колумбии нелегко было составить отчетливое представление о смелом и во многом выходящем за рамки привычной дипломатии демарше, предпринятом Cea в Париже. Наибольшую обеспокоенность Боготы вызвала та часть его заявления, где говорилось о возможном закрытии колумбийских портов для торговцев стран, которые лишают Колумбию признания де-факто или де-юре. По формальной логике такое заявление противоречило установке центра на всемерное развитие контактов и торгового обмена с зарубежными странами для преодоления внешнеполитической изоляции страны.

Обоснованны ли были эти страхи колумбийского правительства? Во-первых, манифест Cea не предполагал немедленного принятия подобного рода санкций в отношении иностранных государств, а во-вторых, колумбийский посланник, как показали непосредственные и более поздние отклики на его акцию, правильно уловил возможность воздействовать на политику европейских государств через торгово-экономические интересы. Впоследствии Боливар также неоднократно прибегал к такой стратегии, в частности при нормализации отношений Колумбии с Пруссией.

Не получили одобрения Боготы также результаты переговоров Cea с английскими кредиторами о консолидации долговых обязательств Колумбии перед английскими банкирами и о предоставлении новых займов. Колумбийское правительство остро нуждалось в валюте, и Боливар в свое время даже уполномочил Cea в случае необходимости предложить английским банкирам в качестве гарантии богатейшие серебряные рудники «Плата де Санта-Ана». В то время английский денежный рынок был единственно доступным для патриотов. Однако Cea не сумел успешно выполнить поручение, и условия заключенного в марте 1822 года соглашения о крупном займе с финансовой группой Грэхема, Херринга и Паулеса были неблагоприятными для Колумбии. Подписывая обязательства на 2 млн. ф. ст., колумбийцы получали на руки лишь 640 тыс.[400] Остальные две трети шли на покрытие ранее взятых кредитов, комиссионные и другие платежи. Конгресс Великой Колумбии после острых дебатов в июле 1822 года санкционировал эту сделку условно, утвердив финансовую ответственность государства только за незначительную часть займа, реально полученную к моменту принятия конгрессом постановления.

Вице-президент Сантандер и министр иностранных дел Гуаль сочли, что колумбийский посланник превысил данные ему полномочия. Они приняли решение дезавуировать Cea и отозвать его на родину. Соответствующие распоряжения были направлены по дипломатическим каналам и опубликованы в правительственном официозе «Гасета де Коломбиа». Позднее Боливар одобрил их решение.[401] Одновременно Сантандер и Гуаль в июле 1822 года провели через конгресс назначение Хосе Рафаэля Ревенги новым чрезвычайным и полномочным посланником Колумбии в Лондоне. В инструкциях ему поручалось урегулировать вопросы финансовых отношений и добиваться дипломатического признания со стороны Англии.

Лично для Cea решения Боготы уже не имели большого значения, хотя в ответе министерству иностранных дел он выразил уверенность в том, что придет время, когда Колумбия оценит сделанное им. Болезнь прогрессировала, и дни его были сочтены. В ноябре 1822 года Cea, находясь в английском курортном местечке Бас, скончался.

ДИПЛОМАТИЧЕСКОЕ ПРИЗНАНИЕ ЛОНДОНА

В августе 1822 года английский министр иностранных дел лорд Кэстльри покончил с собой. Два десятилетия этот крупный государственный деятель из правящей партии тори находился на авансцене политической жизни, и его необычная кончина как бы подвела черту под целой эпохой внешней политики Англии, отмеченной смертельной схваткой с главным конкурентом — наполеоновской Францией и быстрым продвижением британской империи к вершинам могущества. Одержав в коалиции с другими державами победу над Францией, англичане вытеснили французские товары с заокеанских рынков и расширили свои колониальные владения. Они овладели стратегическими опорными пунктами в Европе и за ее пределами, И британский флаг окончательно утвердил свое господство на мировых морских коммуникациях. Могущество военно-морского флота позволяло Великобритании претендовать на роль арбитра во многих международных делах. Купаясь в лучах славы, правительство лорда Ливерпуля, правившее Британией с 1812 года, проводило реакционную внутреннюю и внешнюю политику.

Кэстльри являлся одним из столпов торжества легитимистской реакции в Европе. В первую очередь благодаря его усилиям Бурбоны возвратились на престол поверженной Франции. Кэстльри выдвинул идею регулярного проведения европейских конгрессов для рассмотрения международных проблем, надеясь на них диктовать свою волю. Под его руководством английская дипломатия стала фактической участницей «Священного союза».

Все годы пребывания Кэстльри во главе Форин оффис позиция Англии в испано-американском вопросе была благоприятной для Фердинанда VII. Лондон безоговорочно признавал «законные права» испанского монарха в отношении колоний в Америке, ловко совмещая финансовую и другую поддержку Фердинанда VII с официально провозглашенной политикой нейтралитета в конфликте между Испанией и ее восставшими подданными. Посреднические «добрые услуги», которые неоднократно предлагал Мадриду английский кабинет, преследовали цель примирить воюющие стороны таким образом, чтобы сохранить суверенитет испанской короны над колониями на условиях предоставления им ограниченного самоуправления, а для себя обеспечить право свободной торговли с ними.

Существовали, однако, объективные пределы для английской поддержки Фердинанда VII, диктовавшиеся экономическими интересами господствующих классов «мастерской мира», в первую очередь ее буржуазии. Эти пределы не рисковали преступать даже самые твердолобые консерваторы в правительстве Ливерпуля. Еще в годы «континентальной блокады», объявленной Наполеоном, Англия в развитии торговли с испанскими и португальскими колониями в Америке нашла лазейку, облегчавшую положение ее экономики. В дальнейшем овладение обширным рынком Мексики и Южной Америки под лозунгом свободы торговли стало одной из важных целей английской политики. Кэстльри пресекал все поползновения Мадрида втянуть Англию в осуществление вооруженной экспедиции за океан. В секретной депеше английскому послу в Мадриде глава Форин оффис в 1816 году категорически заявил о том, что он не только считает невозможным отвечать на подобного рода испанские прожекты, но даже не желает слышать о них.[402] Английские представители на конгрессах «Священного союза», следуя инструкциям Кэстльри, не скрывали отрицательного отношения Лондона к планам коллективного вооруженного вмешательства в дела испанской Америки.

Это был тот случай, когда экономика брала верх над политическими симпатиями кабинета тори и Кэстльри, вместе взятых. Здесь уместно привести авторитетное мнение о политике Англии такого незаинтересованного наблюдателя, как русский посол в Лондоне X. А. Ливен. В мае 1820 года он сообщал в Петербург: «Английский кабинет проявляет очень лояльные чувства к интересам Испании в Америке… Торговые интересы — единственные, о которых можно предположить, что они делают Англию желающей отделения американских провинций от метрополии».[403] При этом никаких симпатий к испано-американским, так же как к европейским, борцам против деспотизма правительство лорда Ливерпуля не питало. С молчаливого согласия правительства тори легитимистская реакция задушила первую и вторую буржуазные революции в Испании.

С коварными повадками «британского льва» испано-американские патриоты столкнулись с первых дней борьбы за независимость. Тем не менее Боливар считал возможным и необходимым использовать экономическую заинтересованность Англии в Южной Америке, традиционную терпимость англичан к инакомыслию и благоприятное отношение парламентской оппозиции к патриотам для дипломатического «завоевания» Лондона на свою сторону. Английский вектор был главным в европейской политике сначала Венесуэлы, а затем и Великой Колумбии. В Лондоне постоянно находились дипломатические эмиссары Боливара. Англичане и ирландцы составили основной костяк иностранного легиона. Лондонское Сити являлось единственным местом на земном шаре, где финансисты ссужали представителей патриотов добротными фунтами стерлингов под их письменные гарантии и высокие проценты, соответствовавшие огромному риску подобных операций. Наконец, для дипломатии Боливара Англия служила «окном» в Европу. Многие годы маршрут дипломатических посланцев патриотов пролегал из Ла-Гуайры и Картахены в английские колонии в Карибах, затем — на кораблях его величества в Лондон и только уже из столицы Англии — в европейские страны. Другой безопасной дороги просто не существовало в условиях войны с Испанией.