Признаюсь: я жил. Воспоминания - Пабло Неруда

Все дело в том, что мне не хотелось нанести этими стихами душевную рану Делии, с которой я расстался. Делиа дель Карриль, ласковая непоседа, ниточка из стали и меда, связавшая меня по рукам в мои звонкие годы, была мне прекрасной подругой восемнадцать лет подряд. А моя новая книга, пламенная и дерзкая в своей страсти, камнем бы ударила в ее нежную душу. Лишь по глубоко личным и вполне понятным, вполне уважительным причинам я скрыл тогда свое имя.

С годами моя книга – еще безымянная, бесфамильная – возмужала, повзрослела. Она сама пробила себе путь, и мне в конце концов пришлось признать ее. Теперь «Стихи Капитана» идут по разным дорогам – по книжным магазинам и библиотекам – с именем настоящего капитана.

Конец изгнания

Наступал конец моего изгнания. Был 1952 год. Через Швейцарию мы приехали в Канны, чтобы оттуда итальянским пароходом добраться до Монтевидео. На этот раз мы не думали встречаться с кем-либо во Франции. О том, что мы будем там проездом, я сообщил лишь Алис Гаскар – моей верной переводчице, с которой нас связывала давняя дружба. Тем не менее в Каннах нас ожидали удивительные встречи.

Возле агентства пароходной компании я вдруг увидел Поля Элюара и его жену Доминик. Они узнали о моем приезде и пришли позвать нас на обед, где должен был быть Пикассо. Потом мы встретились с чилийским художником Немесио Антунес и Инес Фигероа, его женой, которые тоже были приглашены на обед.

Это моя последняя встреча с Полем Элюаром. Я и сейчас вижу, как он стоит под солнцем Канн, в синем костюме, похожем на пижаму. Мне не забыть его обгоревшего лица, густой синевы его глаз, его бесконечно молодой улыбки в сиянии африканского зноя, затопившего искрящиеся улочки города. Элюар приехал из Сен-Тропеза, чтобы проститься со мной, случайно встретился с Пикассо и решил устроить в нашу честь обед. Нас ждал прекрасный праздник.

Но вдруг из-за какой-то ерунды все чуть было не разладилось. Поскольку Матильда не имела уругвайской визы, нам пришлось в первую очередь отправиться в консульство Уругвая. Мы приехали туда на такси, и я решил подождать Матильду на улице. Консул вышел к ней навстречу, и она улыбнулась ему широкой улыбкой. Молодой, приятный на вид консул провел ее в свой кабинет, напевая арию мадам Баттерфляй. Одет он был совсем не по протоколу – рубашка с короткими рукавами и шорты. Матильде и в голову не могло прийти, что этот тип, чем-то смахивающий на Пинкертона, превратится на ее глазах в наглого вымогателя, чинившего всевозможные препятствия с одной единственной целью – получить деньги. Ему удалось продержать нас в консульстве целое утро. Потом за обедом мне казалось, что знаменитый bouillabaise[186] отдает горечью. Матильда потратила несколько часов, чтобы получить визу. Уругвайский Пинкертон придумывал все новые и новые дела – то сфотографироваться, то поменять доллары на франки, то оплатить телефонный разговор с Бордо. Кончилось тем, что сумма за транзитную визу – а она должна быть бесплатной – достигла ста двадцати долларов. Я уже стал думать, что Матильда не попадет на пароход и что я тоже никуда не поеду. Долгое время этот день казался мне одним из самых горьких в моей жизни.

Наброски к океанографии

Во всем, что касается моря, я – дилетант. Много лет я коллекционирую все, что узнаю о нем, хотя нет в том особой нужды, ибо плаваю я по земле.

Теперь я возвращаюсь в Чили, в мою океаническую страну. Наш пароход приближается к берегам Африки. Позади остались древние Геркулесовы столбы, одетые сегодня в броню, чтобы верно служить умирающему империализму.

Я смотрю на море без волнения, как смотрят на него океанографы, давно узнавшие все о его поверхности и глубинах. Я гляжу на море без поэтического настроя, просто смакую то, что знаю о его толщах не хуже кита.

Мне всегда нравились морские рассказы, и в моей библиотеке на одной из полок лежит рыбачья сеть.

На все свои вопросы о море я нахожу ответы в книгах Уильяма Бииба[187] или в какой-нибудь основательной монографии, рассказывающей о морских просторах Антарктики.

Меня всегда интересовал планктон – наэлектризованные живые организмы, которые окрашивают в цвет фиолетовой молнии огромные просторы океана. Теперь я знаю, что киты питаются живой водой. Мельчайшие растения и незримые инфузории населяют неспокойный океан нашего континента. Кит открывает свою огромную пасть, прижимает язык к самому нёбу, и вода с планктоном вливается в нее. Так питается светло-зеленый кит (bachiane-tas glaucas), чей путь к югу Тихого океана и к самым жарким островам лежит мимо окон моего дома в Исла-Негра.

Тем же путем плывет кашалот или зубатка – самый «чилийский» кит из всех китов, преследуемых людьми. Чего только не рассказывают о китах легенды и сказки, сложенные чилийскими моряками! А китовые зубы… сколько наивных рисунков, вырезанных ножом на этих зубах, – сердца, пронзенные стрелами, любовные надписи, парусники, женские головки. До Магелланова пролива, до мыса Горн, до яростной Антарктики добирались чилийские китобои – самые отважные в нашем полушарии, но вовсе не затем, чтобы привезти домой зубы грозного кашалота, а чтобы добыть ценный китовый жир, и уж если совсем повезет, – сумку серого янтаря, которую это чудовище прячет в своем гигантском брюхе.

Теперь я возвращаюсь из других краев. Позади синее святилище Средиземного моря, позади остров Капри, его подводные и надводные пещеры, его скалы, где сидят сирены и расчесывают синие безумные волосы, которые спутало и окрасило синью не знающее покоя море.

В аквариуме Неаполя мне как-то случилось увидеть удивительные мельчайшие организмы, рожденные весной. Я следил за сотворенной из пара и серебра медузой. Она то погружалась в воду, то всплывала на поверхность, извиваясь в томном и торжественном танце. Ни у одной из дам подводного царства нет такого электрического пояска, что украшает талию медузы.

Давным-давно в Мадрасе, в сумрачной Индии, где проходила моя молодость, я побывал в замечательном аквариуме. По сей день я вспоминаю отлакированных рыб, ядовитых мурен, целые косяки рыбешек, одетых в пламя и радугу, а более всего – огромных осьминогов, важных, безмерно сосредоточенных, металлических, похожих на счетные машины с немыслимым множеством глаз, щупальцев и познаний.

А однажды в Копенгагене в Музее естественных наук я увидел кусок, лишь малый кусок щупальца того самого осьминога, о котором мы узнали в первый раз из романа «Труженики моря» Виктора Гюго (он и сам – осьминог, многоликий, ищущий осьминог поэзии). Я увидел часть щупальца древнего Кракена – грозы морей, который нападал на парусники и, обхватывая их всеми своими щупальцами, увлекал на дно. По величине заспиртованного куска можно было предположить, что длина щупальца превышала тридцать метров.