Дядюшка Наполеон - Irag Pezechk-zod

— Ну что ж, я попробую, но уговорить будет трудно. Сейчас эта Жаннет Макдональд тешится мечтой заключить тебя в объятия.

Асадолла-мирза знаком вызвал за дверь Практикана, но через несколько минут оба вернулись. После того, как разговор в зале вновь оживился, Асадолла-мирза негромко сказал Дустали-хану:

— Мне очень жаль, Дустали, но он ни под каким видом не желает разлучаться со своей родительницей. Сколько я ни убеждал его, что из-за двух-трех месяцев не стоит срывать с места матушку, — не клюет! Говорит, они все равно собирались переезжать и подыскивали себе квартиру.

— Асадолла, ты, верно, не так разговор повел, я тебя знаю, ты человек зловредный.

— Моменто, хоть я и зловредный, но твое бельгийское ружье моему злу не повредит. Правда, ничего не выходит! А ты не принимай этого близко к сердцу: ну, пусть у нее борода, зато шелковистая, мягкая… И потом я думаю к празднику купить ей в подарок бритву и помазок — надеюсь, это тебя совершенно успокоит.

Дустали-хан сквозь зубы прорычал:

— Чтоб ты провалился с твоей поганой княжеской рожей!

— Моменто, Дустали, ты выходишь за рамки! Будешь много разговаривать, я скажу Практикану — он еще и ребенка от первой жены с собой приведет.

Тем временем мать Практикана совсем разошлась.

— Поверьте, ага, я мечтаю женить Раджаб-Али, пока сама жива. Прошлый раз он женился без моего ведома. Вот отсохни мой язык, как я его тогда прокляла, так его и ранило в бою, чуть было совсем не убило, ей-богу, правда, разрази меня гром. Тогда я опять дала обет, богу известно, какой… И, слава господу, а шайтан чтоб ослеп, — бог вернул мне сыночка, а ведь он четыре полных месяца в больнице пролежал.

— Возблагодарим господа бога, — вмешался Асадолла-мирза, — он и вас не оставит своей милостью…

— Тому, у кого натура чистая и честная, господь завсегда поможет, — отвечала старуха, — бог даст, сынок мой женится, а под покровительством Дустали-хана еще и кое-какие дурные привычки свои забросит…

При этом намеке Практикан Гиясабади засуетился, пытаясь заставить мать замолчать, но она и слушать ничего не желала:

— Я знаю, Раджаб-Али недоволен, что я это говорю, но я простая душа, хочу, чтобы вы, коли выдаете за него дочку, все о нем знали…

Асадолла-мирза с улыбкой проговорил:

— Это хорошо. Так что же за привычка? Очень покрасоваться любит, что ли?

Старуха разразилась хохотом:

— Ой, вы меня уморите такими словами!

Отсмеявшись, она заявила:

— Нет, таких скверных замашек за ним не водится. Но года два-три, как он завел себе дружков бедовых, они его с толку сбили, стал опиумом баловаться…

— Опиумом?! — хором воскликнули дядюшка и Дустали-хан.

— Да. Много-то он не курит, но по полмискаля[32] в день… Ну, когда очень разойдется, — целый мискаль выкурит. Я его уж и к лекарю водила, тот полечил его, а потом мой дуралей начал все снова.

— Ну, невелика беда, ханум, — улыбаясь, сказал Асадолла-мирза. — Господин Дустали-хан сам по временам покуривает… Теперь у него будет хороший компаньон.

Дустали-хан, примостившийся на диване одним боком, так резко поднялся, что даже вскрикнул от боли:

— Ах!.. Асадолла, зачем глупости болтать? Когда это я терьяк курил?

Азиз ос-Салтане, которая, едва начался этот разговор, увела Гамар из комнаты, вернулась в залу. В глазах отца опять мелькнуло удовлетворение. Он понемногу знакомился с недостатками жениха, и сердце его радовалось. С невинным лицом он задал несколько вопросов о ребенке, которого родила Практикану первая жена. Мать Практикана огляделась вокруг и воскликнула:

— Ай-вай, а где же наша невестушка? Гамар-ханум, милая, иди сюда.

Гамар с ангельским видом опять вошла в комнату. Старуха посадила ее около себя и поцеловала:

— Богом клянусь, эта невеста мне по душе!

Гамар поднялась, подошла к матери и тихо, но так, что почти все услыхали, сказала:

— Мамочка, ее борода мне лицо исколола.

— С божьей помощью, после этой свадьбы надо будет отведать сластей на свадьбе Ахтар-ханум, — громко зачастил Асадолла-мирза, чтобы заглушить эти слова. Физиономия матери Практикана расплылась в улыбке.

— Ахтар ваша раба покорная, господин хороший… Бог даст, с вашей помощью и ее замуж отдадим.

— Конечно, ведь в нашей семье молодых людей много… Если господь пожелает, и для Ахтар-ханум подберем кого-нибудь. Нет, пока мы живы, Ахтар-ханум в одиночестве не оставим.

После долгого обсуждения предстоящей церемонии и условий брачного договора было решено, что мать Практикана на следующий день придет к Азиз ос-Салтане и они решат все насчет перестановки вещей и убранства комнат. Когда жених с семейством отбыли, зала на несколько минут погрузилась в тишину.

Нарушил молчание Маш-Касем, до того неподвижно стоявший в углу:

— Ей-богу, зачем врать? До могилы-то… Этот мой земляк, конечно, мужик хороший, но мамаши его я, по правде сказать, боюсь. Слыхали, какой голосина, чтоб ей пропасть?

По знаку Асадолла-мирзы он умолк, а сам князь, обратившись к Гамар, которая все так же тихо и скромно сидела в сторонке, спросил:

— Ну, дорогая, ты его хорошо разглядела? Понравился тебе твой муж?

— Да, дядя Асадолла.

— Ты его любишь?

— Да, дядя, очень люблю… Теперь можно мне про ребенка поговорить?

— Да, милая, говори. Молодец девочка, что при них ничего такого не сказала.

— Я этого ребенка больше мужа люблю, хочу ему красную распашонку связать.

— А его мать и сестра тебе тоже понравились?

— Да, дядя Асадолла. Только у матери его борода, лицо мне исколола.

— Ну, это не страшно, дорогая. Мы ей скажем, она сбреет бороду. Уже решено, что папа Дустали купит ей полный бритвенный прибор!

Из сада донесся стук в дверь. Маш-Касем воскликнул:

— По-моему, это барчук Пури приехал! Ага, с вас причитается за добрую весть! — и побежал к калитке.

Я и Лейли обменялись тоскливыми взглядами. Но, к счастью, это был не Пури… Маш-Касем вернулся с вечерней газетой. Отец, сидевший ближе всех, к двери, взял газету у него из рук и громким голосом прочел заголовок сообщения, помещенного на первой полосе: силы союзников вступили в Тегеран и заняли железнодорожный узел.

Дядюшка вздрогнул и сдавленным голосом спросил:

— Железнодорожный узел?… Почему прежде всего железную дорогу?… Помоги бог Полковнику!

— Ну надо же им было с чего-то начать, — сказал Асадолла-мирза, чтобы успокоить его.

— Асадолла, ты, разумеется, дипломат, но разбираться в хитросплетениях политики англичан ты еще не скоро научишься, — покачал головой дядюшка.

— Моменто, моменто! Вы хотите сказать, что, поскольку ваш братец изволил отправиться на вокзал, англичане прежде всего заняли железную дорогу?

— Ну, не только по этой причине, но и не без того, — процедил дядюшка. И опять заговорил, словно сам с собой: — Я беспокоюсь за эту ни в чем не повинную семью. Бедный мой брат Полковник за всю жизнь закона не преступил ни ногой, ни рукой, а теперь придется ему расплачиваться — за меня!

Асадолла-мирза, стараясь сохранить серьезность, заметил:

— Ну, если предположить, что они хотят посчитаться с ним за вас — откуда бы им знать, что господин Полковник сегодня вечером отправился на вокзал?

Дядюшка с презрительной усмешкой парировал:

— Лучше вообще об этом не говорить! Ты что думаешь — они не знают Пури? Не знают, что он мой племянник? Молод ты еще, зелен… Готов поклясться, что в этот момент на столе начальника Интеллиджент Сервис лежит досье Практикана Гиясабади и отчет о помолвке Гамар. Ты что думаешь, этот индиец и тысячи других их агентов зря время теряют?

Маш-Касем решил, что пришел его час выступить. Он закивал головой и разразился речью:

— Господин Асадолла-мирза не знают этих англичанов. Да и мы — я и ага, — когда в тридцатом году ихнего начальника захватили, англичанов хорошенько не знали, не ведали, что от них людям бывает… Вот у меня был один…

— Да если бы я только рассказал вам, что я претерпел от англичан! — перебил его дядюшка. — В сражении при Казеруне, когда английский командующий бросил свою саблю к моим ногам, — будто вчера это было! — он сказал: «Браво, вы с тысяча четырнадцатью солдатами одолели несколько английских полков. Это будет вписано золотыми буквами в военную историю». Верите ли, я просто рот разинул: ведь за день до этого я как раз пересчитал своих солдат — их оказалось тысяча четырнадцать человек.

— Тысяча пятнадцать человек, — опять вылез Маш-Касем.

— Что ты мелешь, Касем? Я хорошо помню, английский полковник сказал «тысяча четырнадцать», и надо же было так случиться: нас было именно тысяча четырнадцать.

— Ей-богу, зачем врать? До могилы… Я как сейчас помню…

— Ты заткнешься или нет?…

— Да ведь я же не спорю. Этот англичан правильно сказал «тысячу четырнадцать человек». И вы тоже верно насчитали — тысячу пятнадцать.