Цыганский барон - Дженнифер Блейк

Речь шла об украденной лошади, во всяком случае, такой слух шепотом пронесся по табору. Жандармы хотели бы отыскать пропавшее животное и вора. Родерик сказал в ответ, что цыганам нечего скрывать. Пусть полиция войдет в лагерь. Пусть присоединится к пирующим. Еды и вина хватит на всех. Угощайтесь. Пойте, пляшите, веселитесь.

Обходительный и учтивый, словно в своем собственном салоне, Родерик провел жандармов к костру и усадил на ковpax. Им принесли жареную свинину и вино. Вновь зазвучала веселая громкая музыка. Молодая женщина с красной, расшитой золотом шалью в руках выбежала к костру и пошла в пляс. Остальные цыгане принялись хлопать в такт. Плясунья крутилась, отбивала дробь, покачивала бедрами и томно поводила влажными черными глазами. Монисто звенело у нее на груди. Она кружилась все быстрее и быстрее, а в конце эффектно упала на колени перед Родериком и жандармами. Раздались аплодисменты, которые тут же смолкли, потому что музыка заиграла вновь. Это была медленная и чувственная, печальная мелодия. Плясунья поднялась, ее движения стали томными и плавными, обольстительными. Она танцевала для жандармов, щекотала концами шали их лица, но прежде всего она танцевала для Родерика.

Принц продолжал вежливо улыбаться, но в его глазах светилось восхищение. Наблюдая за ним, Мара почувствовала, как внутри у нее все стягивается тугим узлом. Она отвернулась. Демон сидел у ее ног, виляя хвостом и глядя на нее с мольбой. Она отдала ему свиное ребрышко, которое держала в руке, вытерла пальцы грубым полотенцем, потом взяла свою чашу и с жадностью выпила. Ощущение довольства и умиротворения исчезло. Причина была ей хорошо известна. Ревность.

Ее вынудили соблазнить принца, но при этом она совершила ошибку и влюбилась в него. Глупо это было — глупо, бесполезно и унизительно. Он принадлежал к другому миру, к миру привилегий и власти, к миру тщательно подбираемых политических альянсов. Даже если бы они, благодаря весьма призрачной и хрупкой связи между семьями, познакомились при обычных обстоятельствах, вряд ли им удалось бы преодолеть различия в общественном положении. После ее предательства и скандала, навлеченного ее действиями на них обоих, это было просто невозможно. Все, что ей оставалось, — сохранить свои чувства в тайне от него и сберечь хотя бы свою гордость.

Она отвернулась от Родерика, ее взгляд упал на Луку. Цыган сидел, обхватив рукой согнутые колени, и смотрел на принцессу Джулиану. Отблески костра играли на его смуглых чертах, отражавшиеся на его лице чувства были заметны даже постороннему глазу. Мара прочла в черных глазах цыгана ту же тоску, то же неутоленное желание, что ощущала в собственном сердце. Новый член гвардии был без памяти влюблен в сестру Родерика.

Танец продолжался. Предводитель табора сделал знак музыкантам играть помедленнее и сам пошел в пляс. Он перебирал ногами и делал повороты с царственной медлительностью, обходя кругом собравшуюся толпу. Наконец он выбрал женщину и с чарующей улыбкой поманил ее к себе. Она присоединилась к нему, и они прошлись глиссадой, встали спина к спине, начали медленно поворачиваться, раскинув руки, потом вдруг стремительно повернулись друг к другу лицом, сошлись и разошлись, в точности следуя музыкальному ритму. Положив руки на талию друг другу, они то сближались, то расходились в древнем брачном танце. Музыка играла все быстрее, и движения танцоров ускорялись вместе с ней. В финале мужчина подхватил на руки свою избранницу и унес ее в темноту за спиной у собравшейся толпы.

Время шло. Жандармы захмелели от выпитого, затянули песню, цыгане подхватили ее. Они пели старинные крестьянские песни и мотивчики из самых популярных водевилей, арии из опер Доницетти и Беллини, непристойные куплеты, исполняющиеся в кабачках на левом берегу Сены. К тому времени, как репертуар был исчерпан, о конокраде все давно забыли. Так велико было охватившее их чувство братского единения, что когда цыгане вновь предложили жандармам обыскать лагерь, те решительно отказались. Вскоре они уехали, чтобы представить отчет своему начальству.

Детей уложили спать. Бабушка Элен сонно клевала носом на своем стуле. Родерик опять взял свою мандолину и заиграл тихую, проникновенную мелодию. Скрипки подхватили ее, звуки сливались, поднимались, падали, страстно молили о чем-то.

Музыка проникла в душу Мары, растревожила боль, таившуюся у нее в груди. Она торопливо допила вино, поднялась на ноги, обогнула кружок, собравшийся вокруг Рольфа, и пошла вдоль стоявших по внешнему кругу повозок. Обнаружив просвет между повозками, Мара протиснулась в него. За повозками простиралась наполненная ветром тьма. Вдали от костра стало холодно, ее охватила дрожь, и она поплотнее закуталась в плащ.

От повозки, позади которой она стояла, доносился сладкий запах сена. Очевидно, здесь хранился корм для лошадей, которых выращивал этот табор. Дверцы сзади были открыты, клочки сена высыпались на землю. Сено станет мягким ложем, решила Мара, а стенки повозки защитят от ветра.

Мара просидела так всего несколько минут, когда расстроившая ее мелодия смолкла, и она с облегчением перевела дух. Позволив мускулам расслабиться, она откинулась на сено и закрыла глаза. Мысленно она приказала себе ни о чем не думать, попыталась последовать беспечной философии цыган. Жизнь есть жизнь. Каждый миг — это подарок. Радуйся ему.

Деревянный настил, служивший полом повозки, заскрипел под чьим-то весом, зашуршало сено. Открыв глаза, Мара заметила в проеме силуэт мужчины и с приглушенным криком рванулась в сторону. Надо было проскользнуть мимо него.

— Не пугайся, это всего лишь я, — сказал Родерик.

Она медленно опустилась обратно на сено, хотя сердце готово было выпрыгнуть у нее из груди.

— Что тебе нужно?

— Тебе не следует бродить здесь одной. Какой-нибудь горячий цыган мог бы принять это за приглашение.

— Он совершил бы ошибку.

— Да, но было бы уже поздно ее исправлять.

Мара не могла разглядеть в темноте его лицо и различала лишь слабое свечение белого мундира, когда он опустился на сено рядом с ней. Впрочем, даже в темноте угадывалось, что он крупный мужчина, и это заставляло ее особенно остро чувствовать, что она осталась с ним наедине.

— Мне надо вернуться к остальным, — торопливо проговорила Мара.

— Можешь не спешить, ведь теперь ты не одна. Ну, разумеется, если тебя гонит страх…

— Я не боюсь тебя.

— Тогда почему ты меня избегаешь?

— Я не избегаю!

— Ты покинула мою постель…

— Вряд ли ты ожидал, что я останусь!

— Но почему? Потому что я больше тебе не нужен? Потому что никто тебя не заставляет? Потому что приличия наконец-то соблюдены? Потому что король Рольф будет недоволен? Или потому, что я использовал страх, чтобы заставить тебя подчиниться, и ты не можешь мне этого простить?