Отец и сын - Георгий Марков

— А жизнь на заимке Исаева? — нетерпеливо спросил Отс.

— Была такая жизнь. Вы пробивались через верховья Васюгана в жилые места, чтобы отдать себя в распоряжение командования Красной Армии. Остановившись по пути к этой цели у Исаева, вы увидели, что его заимка — это база контрреволюции, и вы уничтожили эту базу, уничтожили начисто поджогом всей усадьбы.

Кибальников и Отс смущенно переглянулись, не зная еще, как отнестись к тому, что говорил Ведерников.

— Ну а расстрел партячейки коммуны? — тихо, вполголоса спросил Кибальников.

— Чистое совпадение! С партячейкой расправились остяки, которые считали, что коммуна покушается на все их угодья. Это ведь еще версия полковника Касьянова. Но таков и наш общий взгляд на события тех лет. И если этот взгляд будет действительно общим — все иное недоказуемо!

— И верно, Гриша, — сказал Кибальников, — есть что-то обволакивающее в твоих словах. Вначале ложь удивила меня, но вот прошло несколько минут, и я стал сживаться с ней. Когда пройдут месяцы и годы, выдуманное покажется таким же естественным, правдивым, как и пережитое.

— Счастливые вы люди! А мне все еще как-то не по себе! — сознался Отс.

— Может быть, Кристап Карлыч, побежишь каяться?! — Ведерников взглянул на Отса глазами, полными презрения.

— Привыкну, Гриша! Прости! — виновато сказал он.

— Надо не привыкнуть, а поверить, — твердо и требовательно отчеканил Ведерников.

— Ты сильный человек, Гриша! Ты призван свершить что-то значительное. Я всегда восхищался тобой. Помню твой приезд из коммуны. Мы с Алексеичем ждали, что ты привезешь стратегию и тактику наших действий, а ты привез любовь. Ах, как ты тогда и рассердил, и порадовал, и удивил меня. Вот это характер!

— Я отнес тогда этот поступок на счет его храбрости и молодости. Но теперь, как и ты, Кристап Карлыч, вижу в этом натуру крупного человека.

Кибальников и Отс не хитрили: Ведерников изумлял их своей энергией и устремленностью.

— А второе, что я должен вам сообщить, — как бы продолжая прерванный разговор, сказал Ведерников, — не порадует вас. Внучка Порфирия Игнатьевича жива-здорова. Помните, звали ее Надюшкой. Иногда она таскала нам на заимку еду.

— Ну как же не помнить?! — воскликнул Кибальников.

— И я ее отлично помню, — подтвердил Отс.

— Живет! И ни от кого столько беды не может быть, сколько от нее. Встретил я ее в Каргасоке. И порадел ей немножко, поскольку деда ее отправили все-таки на тот свет, — усмехнулся Ведерников.

— Неужели загубил?! — с испугом спросил Отс.

— Ну зачем же, Кристап Карлыч, так плохо думать обо мне? Просто попросил одного человека послать ее подальше, на Тым, чтоб она поменьше с людьми общалась.

— Далеко заглядываешь, Гриша, ничего не скажешь! — одобрил Отс.

— Обязан сообщить вам, кроме того, еще некоторые важные подробности. У комиссара Бастрыкова был, оказывается, сын. Он жив. Парень работает матросом на катере. Присматривать за ним стоит. Самое опасное, если эта молодежь пойдет в политику, вздумает продолжать дело отцов…

— И откуда, Гриша, ты все это знаешь? — спросил Кибальников.

— Откуда?! Скажу сейчас. И немало вас удивлю. Среди убитых коммунаров был Василий Степин. У него осталась дочь — Мария. Она учится в Томске, будет скоро врачом и, по всей вероятности, станет моей женой.

— Батюшки! Чего только не бывает в жизни! — по-бабьи всплеснул руками Отс.

— И что же, Гриша, это у тебя по любви или из соображений родства с коммунарской порослью? — поинтересовался Кибальников.

Ведерников махнул рукой, отшутился.

— По любви, Михаил Алексеич, по любви, хотя я и отлюбил свое еще в Петербурге… А потом на Исаевой заимке…

— Ты что же, Гриша, так и не был женатым? — продолжал любопытствовать Кибальников.

— Был, конечно, Михаил Алексеич. Три года с одной дурехой жил, а потом обнаружилось, что она дочь мариинского исправника. Ну, с такой женой, сами понимаете, в большевистскую партию не проскочишь. Бросил, развелся подобру-поздорову. Мне на счастье подобрал ее один новоявленный попик. Приход ему надо было получить, а для этого требовалось матушкой обзавестись…

Ведерников весело засмеялся, поблескивая в сумраке белками своих выпуклых глаз.

— А кто ты теперь, Гриша, по должности? — прошептал забившийся в угол Отс.

— Начальник межрайонной государственной конторы «Сибпушнина». По всему краю мои люди работают.

— Как это по-старому? Чему равно? Статскому советнику? — спросил Кибальников.

— Нет, Михаил Алексеич. К такому делу статского советника и близко не подпустили бы. Миллионами ворочаю!

— Вот оно как! Выходит, у тебя генеральский чин. Ваше превосходительство! А мы тебя с Карлычем все Гриша да Гриша. Извини, Григорий Валерьянович, неучтивость нашу. — Кибальников встал и с напускной почтительностью поклонился.

Встал и Отс как-то механически вслед за Кибальниковым.

— Да что вы, в самом деле, смущаете меня?! — воскликнул Ведерников. — Садитесь. Немедленно садитесь.

— Ах, черт возьми, жаль, что нечем обмыть ваше высокое звание, Григорий Валерьянович. Еще раз извините, — сказал Кибальников, на этот раз уже без всякой шутки.

— Не печалься, Михаил Алексеич. У меня в сумке, в телеге, есть бутылочка спирта. Первача. Сейчас принесу. Кстати, и коню пора корм дать. — Ведерников встал, намереваясь выйти во двор. Но Кибальников преградил ему дорогу.

— Что вы, ваше превосходительство! Я быстренько все исполню.

Все трое рассмеялись. Кибальников открыл дверь, шагнул в темноту.

Глава двенадцатая

Больше месяца база плавала по Васюгану. Всюду, где только было возможно, еще по ранней воде, уполномоченные из района организовали артели и бригады охотников и рыбаков. Девяносто процентов товаров, выделенных базе на товарообмен, поступило в артели и бригады.

Артельный труд не являлся новинкой в жизни таежного люда. Как однолошадный крестьянин-земледелец был вынужден довольно часто прибегать к помощи соседа, так и охотник-рыбак, имевший только лодку и ружье, искал союза в труде с подобным себе. Втроем, впятером легче идти на промысел зверя куда-нибудь в дальние уголки Васюгана, где еще не ступала нога человека, или осваивать новый рыбный плес на реке, недоступный одиночкам, но готовый покориться, отдать свои богатства артели.

Ханты — старые и молодые, за исключением, может быть, самых ярых приверженцев кочевого образа жизни, верующих в лесных богов и шаманов, — охотно вступали в артели и бригады.

Идея коллективного труда была и здесь близка и понятна, как она была близка и желанна абсолютному большинству крестьянства всей земледельческой России. Каждый труженик видел в этой идее воплощение своих сокровенных надежд на лучшую жизнь.

В нынешний рейс по Васюгану плавбаза впервые столкнулась с нехваткой товаров, необходимых артелям и бригадам. Не хватило сетевой и неводной дели. Мало оказалось бечевы, вязальных ниток. Ружья были только дробовые, центрального боя, а охотники в один голос просили капсюльные малопульки или какие-либо другие пулевые ружья небольшого калибра для промысла белки.

Изменения, происходившие в укладе жизни, порождали новые потребности. Скобеев без устали расспрашивал и охотников и рыбаков об их нуждах, стараясь представить себе, как пойдет развитие артельного труда.

Заказ на подготовку товаров к рейсам будущего года дважды обсуждали всей партячейкой. Вдобавок к тем товарам, которые завозили прежде, решили прибавить моторы для лодок, продольные пилы, семена овощных культур, плакаты, набор инструментов для поделки бочек и прочей деревянной тары. По ходу жизни угадывалось, что спрос на этот товар непременно будет.

Была у партячейки и другая забота: добиться правды о кровавых событиях на Белом яру. Но как ни расспрашивали коммунисты охотников и рыбаков — никто ничего вразумительного им не рассказал. Только на устье Чижапки один старый хант, назвавший себя Юваном, убежденно проговорил:

— Убийцы коммунаров прошли через верховья Васюгана.

— Почему ты, отец, так думаешь? — спросил Скобеев, а Лавруха, Еремеич и Алешка затаили дыхание. Разговор происходил за чаем, после того как Юван сдал добрую толику пушнины и накупил на базе всякой всячины на целую зиму.

— А я это точно знаю, большой начальник.

— Откуда же знаешь?! Расскажи, Юван, пожалуйста. Вот видишь — парень, — показал Скобеев на Алешку. — Он сын одного из убитых коммунаров! Живет, томится оттого, что правды о гибели отца не знает.

Старик пристально посмотрел на Алешку, тронув его за плечо, сказал:

— Сильный мужик будет. В отца, что ли, паря?

— В него.

— Я тут неподалеку от устья Чижапки в протоке промышлял в тот год рыбу, — помолчав, начал Юван. — Промышлял сетями. Добывал хорошо. Балаган у меня был на берегу, повыше от реки, чтоб с лугов ветерком обдувало.