Об Илье Эренбурге (Книги. Люди. Страны) - Борис Фрезинский

В сентябре 1954 года в спор Симонова и Эренбурга ввязался будущий нобелевский лауреат М. Шолохов, не упуская приятной возможности лягнуть обоих коллег сразу. Выступая на съезде писателей Казахстана, Шолохов сказал:

«В качестве примера недобросовестной критики можно привести статью К. Симонова о повести Ильи Эренбурга „Оттепель“. Автор ее затушевывает недостатки повести вместо того, чтобы сказать о них прямо и резко. Нет, не интересами литературы руководствовался Симонов, когда писал свою статью»[660].

А в декабре, выступая на Всесоюзном съезде писателей в Москве, Шолохов повторил этот пассаж, заметив об Эренбурге:

«Он обиделся на Симонова за его статью об „Оттепели“. Зря обиделся, потому что, не вырвись Симонов вперед со своей статьей, другой критик по-иному сказал бы об „Оттепели“. Симонов, по сути, спас Эренбурга от резкой критики. И все-таки Эренбург обижается <…>. Но нам особенно беспокоиться по поводу перепалки между Эренбургом и Симоновым не стоит. Они как-нибудь помирятся»[661].

(Речь Шолохова на съезде встретили неодобрением; с заявлением выступил Федор Гладков, назвавший эту речь «мелкотравчатой», а также — «зубоскальством и балаганным зоильством»[662]. Наиболее точно Шолохова хрущевских времен, не называя его прямо, припечатал склонный к глумлению Аркадий Белинков: «бывший писатель, награжденный авторитетом и ставший пугалом, вандеец, казак, драбант, городовой русской литературы»[663].)

К. Симонов ответил Эренбургу и Шолохову в «Литературной газете» 23 сентября «Письмом в редакцию», где отверг, как неуважительные, намеки Эренбурга на предвзятость оппонента. Что же касается речи Шолохова, то Симонов от нее отмежевался: «Считаю необходимым заявить, что я не сторонник того взгляда, что повесть Эренбурга надо критиковать „на уничтожение“ и „не стесняясь в выражениях“, хотя и расцениваю „Оттепель“ как досадную неудачу талантливого советского писателя».

Теперь принято (это едва ли не правило) судить о наших писателях эпохи оттепели вне исторических возможностей того времени, обвиняя их в чрезмерной осторожности, непоследовательности, компромиссах и прочих грехах. Высказывания такого рода начали звучать еще при жизни Ильи Григорьевича Эренбурга. Со временем они становились все более громкими. Так, с откровенным высокомерием высказывался о литературной работе Эренбурга эпохи оттепели А. Солженицын, допускающий компромиссы и умалчивания о политически значимых событиях времени исключительно для себя самого[664]. Вообще антиисторизм, рассуждения о прошлом, избавленные от понимания прошлого и от понимания возможностей людей прошлых эпох, стали едва ли не правилом в нынешние времена.

Вернемся, однако, к 1950-м годам.

В 1956 году вышла из печати книга К. Симонова «На литературные темы: Статьи 1937–1955». Она была сдана в набор через месяц после XX съезда КПСС, делегатом которого Симонов был и доклад Хрущева о преступлениях Сталина на котором прослушал. В книгу вошли две статьи об Эренбурге. Первая — четыре странички, написанные в 1944 году по случаю награждения Эренбурга орденом Ленина за его работу в годы войны (мы ее цитировали, говоря о военной публицистике Эренбурга). Вторая — 26 страниц об «Оттепели», написанные в 1954-м. Книга показывала, что отношение Симонова к повести Эренбурга за два года не изменилось. Настойчивость, с которой это было продемонстрировано, Эренбурга огорчила. Отношения между писателями продолжали оставаться разорванными.

Оттаивание общества после длительной стужи было процессом трудным, но с годами все более заметным; его видно даже по тому, как росла почта Ильи Эренбурга и как менялись сами письма к нему (о письмах речь впереди).

Процесс оттепели оказался неровным, со сбоями и заморозками. Весной 1956 года прошел XX съезд, разоблачивший некоторые преступления Сталина, но осенью подавили венгерское восстание, которое перепугало Кремль, и это вызвало угрозу срыва десталинизации в СССР. Не приняв венгерского восстания (в нем проявились слишком неоднородные силы, включая откровенно антисемитскую составляющую), Эренбург опасался, что изоляция СССР после взятия Будапешта советскими войсками ликвидирует оттепель. Он все делал, чтобы многообразные и еще не крепкие связи с Европой не сорвались, в том числе из-за радикальности левых на Западе.

После выхода повести «Оттепель» отношение к Илье Эренбургу в кабинетах на Старой площади стало откровенно настороженным. Разумеется, сохранялась определенная дифференциация подходов: в секретариате ЦК учитывали пользу контактов «выдающегося борца за мир, против войны и фашизма» с левой интеллигенцией Запада, в отделах и секторах к человеческой неприязни добавлялась деловая — выступления Эренбурга, вызывавшие общественный резонанс, усложняли управление идеологическим кораблем в и без того нелегких для этого условиях оттепели. Компромат на Эренбурга стекался на Старую площадь как от внутренних — официальных и неофициальных — осведомителей, так и из оперативных донесений советских посольств. Официальный статус «борца за мир» позволял Эренбургу регулярно выезжать за границу (рядовые граждане о такой возможности, как известно, и не мечтали) и выступать там на различных встречах и заседаниях. Эти выступления тщательно отслеживались и анализировались в посольствах и при каждом удобном случае в ЦК оформлялись в виде соответствующей секретной бумаги, имевшей силу инструкции для Союза писателей, редакций и издательств. Теперь можно считать документально установленным, что антиэренбурговская кампания советской печати в 1956–1964 годах была инспирирована не только просталинскими силами аппарата Союза писателей, но прежде всего — аппаратом ЦК КПСС.

4 января 1956 года Д. А. Поликарповым была составлена и четырьмя секретарями ЦК во главе с М. А. Сусловым завизирована «Записка отдела культуры ЦК КПСС с согласием секретарей ЦК КПСС о несовместимости взглядов И. Г. Эренбурга с идеологией и политикой КПСС в области литературы и искусства», в которой, в частности, говорилось:

«Как следует из поступившей в ЦК КПСС записки советского посольства в Будапеште, Эренбург допустил высказывания, которые были использованы для оправдания своих позиций сторонниками правого антипартийного уклона в венгерской литературе <…>. Можно в связи с этим напомнить ряд других подобного же характера выступлений и высказываний Эренбурга перед зарубежными писателями и деятелями искусства <…>. В мае 1954 года И. Эренбург выступал по вопросам литературы в Национальном комитете писателей Франции в Париже. Там он так же утрированно характеризовал советские романы на производственную тему (в Будапеште Эренбург повторил и еще более заострил свои суждения), нигилистически отозвался о советской критике и литературе, не указал никаких ее положительных и поучительных сторон. В октябре 1955 г. Эренбург встретился в Москве с мексиканским прогрессивным художником Д. А. Сикейросом[665]. Как заявил затем Сикейрос в своем докладе в Московском Союзе художников, Эренбург сказал, что он и некоторые его друзья испытывают усталость от пропагандистского искусства. Эренбург не скрывает свою приверженность к современному буржуазному декадентскому и формалистическому искусству. Будучи членом редколлегии журнала „Иностранная литература“, в начале 1955 г. Эренбург старался навязать редколлегии журнала свои взгляды и добиться соответственного заполнения страниц журнала. На заседаниях редколлегии Эренбург выражал безграничные восторги по поводу натуралистической и бескрылой повести Хемингуэя „Старик и море“. Как настоящих писателей Эренбург рекомендовал Фолкнера, творчество которого крайне формалистично и мрачно, Мориака, реакционного католического писателя Франции. О многих произведениях прогрессивной литературы и широко известных у нас передовых писателях говорил скептически и пренебрежительно <…>. В знак несогласия с линией журнала, не соответствующей его намерениям, Эренбург вышел из состава редколлегии.

Свои выводы Эренбург высказывает в прямой или завуалированной форме в различных выступлениях за границей и при встречах с зарубежными деятелями искусства. Причем его личные суждения воспринимаются как мнение доверенного представителя советской литературы, Союза советских писателей. Тем самым подобные выступления способны наносить ущерб влиянию советской литературы и искусства за рубежом. Полагали бы целесообразным пригласить т. Эренбурга в ЦК КПСС и обратить его внимание на непозволительность высказывания им в беседах с зарубежными деятелями литературы и искусства выводов, несовместимых с нашей идеологией и политикой партии в области литературы и искусства»[666].