Шествие императрицы, или Ворота в Византию - Руфин Гордин

— Эх, кабы вот так, стройно да ладно, и турка побить, — вздохнула Екатерина.

— Не сомневайся, матушка, побьем, — уверил Потемкин. Он глядел победителем. — С нами Бог и крестная сила!

И она перестала сомневаться.

День выдался легкий и светлый. Солнце глядело сквозь облака, и жар его застревал в них. Крестьянское молоко было густым и пахучим. Все разнежились после увиденного, наступило время беспечного отдыха. Однако ж годовщина Полтавской баталии обязывала помянуть ее героев молитвою.

Преосвященный Амвросий, архиепископ Екатеринославский и Херсонеса Таврического — так он теперь именовался в духовной иерархии, — приступил к ее величеству с покорнейшею просьбою прибыть в Крестовоздвиженский монастырь, дабы отслужить молебен в память достославного события.

Ох и не хотелось двигаться — насидели место. Мягкая теплынь, духовитая роща, шелковая трава, радушные крестьяне-поселяне.

— Нет, делать нечего, придется раскатать обоз, — сказал Безбородко.

— Монастырь недалече, стоит ли? — отвечал преосвященный. — Достигнуть можно пешим хождением.

Сам же, однако, сел в коляску и покатил вперед. Яко хозяин и распорядитель.

Когда государыня со свитою прибыла к Святым воротам монастыря, ее уже встречал Амвросий с причтом.

— Гряди, владычица, — возгласил хор, — гряди, голубица!

Чинно и благолепно двигалась процессия. В храме струился ладанный дух и было прохладно. Началась долгая служба.

Храм был беден, как большинство деревенских храмов, где, как правило, нет богатых вкладчиков и жертвователей. Иконы были по большей части любительского письма. Таков был и иконостас с царскими вратами. Да и откуда взяться в этой глуши иному! Нет здесь ни именитого купечества, ни чиновного люда, столицы Бог знает в какой дали. Все держится на истовости прихожан, бедных селян, для которых церковь и ее служители — утешение и надежда. Да еще на боголюбивом труде чернецов, корпеющих на ниве да на бахче и в монастырском саду.

Великое было стечение народа, ибо великое же событие спустилось как бы с небес на эту землю: сама императрица с ближними своими людьми осчастливила сей бедный приход. Прихожане потели от возбуждения, становились на цыпочки, желая получше разглядеть государыню и вельмож, давились в тесноте и плотности. И через каких-нибудь полчаса у высоких гостей дыхание сперло.

Преосвященный же Амвросий служил добросовестно: как же иначе — достославная годовщина, занесенная во все календари, несравненная победа над заносчивым шведом, событие в память Великого Петра, которого особо чтит государыня, объявляющая себя его наследницей.

— Господи Боже милостивый, услыши мя, смиренного и недостойного раба твоего, — возглашал Амвросий, — и укрепи державнейшую и святую мою самодержицу десною твоею рукою и с нею идущих верные рабы твоей и слуги. И подаждь ей мирное и немятежное царство и укрепи ее непоборимою твоею и непобедимой силою: воинства же сего укрепи везде, и разруши вражды, и распри восстающих на державу ея…

Слова были много раз слышимы, но была в них некая трогательность, отлагавшаяся в душе. И рождалась надежда, что исполнится просимое, что высшая сила внемлет молению, столь трогательно и чистосердечно возносимому.

Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин был богомолец от детских лет. Но то была богомольность вовсе пс обыкновенная. Она то отпускала, то снова находила на него с исступленною истовостью. Когда отпускала, он предавался разнообразному греху — плотскому и духовному. Каков плотский грех, всему миру известно — то блудодеяние и чревоугодие. Духовный же выражался в чтении и одобрении сочинений богохульных авторов, таких, как, например, любимец государыни господин Вольтер, призывавший в писаниях и устно «раздавить гадину», то есть Церковь и ее слуг.

Правда, согрешив, Григорий Александрович предавался покаянию, бил поклоны пред иконами, просил отпущения грехов у своего духовного пастыря. Но это длилось недолго: призывали дела государственные, и он отдавался им с крайним рвением. А в промежутках — смачно грешил.

и сейчас в храме он со страстью бил поклоны и подпевал церковному хору, ибо знал многие песнопения наизусть, равно и помнил многие службы. Память у него была необыкновенная. И не только на литургические тексты, но и на светские тож.

— Едиными усты и единым сердцем прославим тя чудес Бога, — умиленно подпевал князь. — Ты бо еси Царь мира и Спас душ наших и Тебе славу воссылаем. Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне, и присно, и во веки веков, аминь!

Слова о даровании мира его не трогали, ибо не мир был в его душе. Полтава возбудила в нем воинственные помыслы с новой силой.

Был ли он человек военный? По воспитанию — да. Отец его, рано умерший, был отставной майор, сын его с шестнадцати лет был записан в рейтары конной гвардии и уж в царствование Петра III вышел в вахмистры.

А цивильная карьера не задалась: из Московского университета выставили, как было сказано, «за нехождение». Правда, был на некоторое время сделан помощником обер-прокурора Священного Синода, а затем пожалован камергером при императрице Екатерине. Однако же война с турком призвала его под свои знамена: волонтер Потемкин отличился под Хотином, при Фокшанах, Ларге и Кагуле, разгромил турок у Ольты — словом, показал себя храбрецом. И вскоре был произведен в генерал-поручики, генерал-адъютанты, подполковники гвардии Преображенского полка…

При всем при том душа его более прилежала карьере государственной, созидательной. Вдохнуть жизнь в пустыни, устроить города и села, фабрики и верфи — все это увлекало его безмерно, но не могло не идти одновременно с закладкой крепостей, флота, формированием гарнизонов и новых воинских полков. Он чувствовал себя творцом, увлекался, хватал далеко и широко, многое успел. Хотел все объять, но рук не хватало. Сколь много было зачинов и задумок, но куда меньше свершений и окончаний.

Но вот сейчас, стоя в церкви и внимая службе, он снова ощутил себя более военным человеком, наследником заветов Великого Петра. Государь мечтал выйти на черноморский берег и крепчайше утвердиться на нем, дабы продолжить шествие далее и далее. Вплоть до Царьграда. Ибо он от основания своего был столицей христианской и таковой должен пребыть в веках.

Он чувствовал в себе силы свершить этот подвиг. И мысль о нем становилась все более навязчивой. Порой видения Константинополя возникали во снах, хоть ему никогда не приходилось бывать в тех краях. То были смутные видения, навеянные прочитанным, а также рассказами Булгакова, его однокоштника по университету: Святая София, Семибашенный замок, ипподром…

Великий государь требовал отмщения за жестокую конфузию на Пруте. Князю казалось, что он вопиял из гроба — Потемкин был увлекаем своим воображением до такой степени, что ему иной раз чаялось, что он слышит загробные голоса. Он следовал за своим воображением, уходя от действительности. И когда оно властно захватывало его, когда он оказывался всецело в его плену, то на несколько дней как бы выпадал из жизни.

И вот тогда он приказывал ни о ком не докладывать, никого не принимал, немытый и нечесаный валялся в постели — его забирала хандра, о которой столь много трубила молва. Тогда и богомольность его достигала апогея.

Святитель Николай Мирликийский был им особо почитаем. И дабы утвердить ему земной памятник, он основал град Николаев. И завещал быть похороненным там: его небесный покровитель упокоит» Де его прах и оправдает его земное существование.

Литургическое молебствие утвердило его в стремлении исполнить то, о чем не переставал думать, что выстроилось в мыслях и не давало покоя с давних пор. То был святой долг перед Россией, перед предками, перед памятью Петра Великого. Наконец, перед обожаемой им государыней императрицей. Она целиком и полностью разделяла его идеи и благословила его на подвиг во имя их претворения.

Здесь возглашена вечная память Великому Петру и его победоносному воинству, здесь же провозглашена слава генерал-фельдмаршалу и кавалеру, светлейшему князю Григорию Александровичу Потемкину.

По окончании молебствия Екатерина, возбужденная всем увиденным, особенно же воссозданною сценой Полтавской битвы, призвала Храповицкого.

— Пиши, Александр Васильич, предписание Сенату, — воодушевленно произнесла она. — Пусть заготовят похвальную грамоту с означением подвигов генерал-фельдмаршала светлейшего князя Потемкина в успешном заведении хозяйственной части и населении губернии Екатеринославской, в строении городов и умножении морских сил на Черном море с прибавлением ему именования Таврического. Отныне он Потемкин-Таврический и таковым пребудет в памяти потомства, — закончила она.

Покосилась на своего секретаря — каково выражение, с коим исполняет ее волю. Лицо его оставалось невозмутимым. И тогда она на всякий случай спросила: