Найти свой остров - Алла Полянская

– Где номер этой конторы?

– Я наизусть запомнил. Мы все знали наизусть.

– И много вас?

– В каждом городе кто-то есть. Мы делаем бизнес для него. Он ценит исполнительность и очень хорошо платит. Правда, и за проколы взыскивает в десятикратном размере, но своих людей не бросает… мне пообещал изменить внешность и перевести на другой участок. После того как я детей увезу…

– Что он собирался с ними сделать?

– Да ничего. Сидели бы там, кричи не кричи, никто не услышит, воды нет, и прочее… сколько бы они протянули, неделю?

Олешко смотрит на Борика и думает о том, что его учили правильным вещам, зря он расстраивался. Потому что средний гражданин просто убил бы этого подонка, но он не заслуживает просто смерти. Олешко прикидывает время – час у него по-всякому есть. Что ж, пора за работу.

– Леха, быстро мотайте на Скворцова, там есть старый элеватор, дети там. – Олешко поворачивается к Борику, и тот понимает, что сейчас будет продолжение банкета. – Не визжи. Мы слегка развлечемся, пока мне сообщат, что дети живы и здоровы. А потом уж… Давай, расскажи мне еще о своем патроне.

– Я все скажу, все!

– Вы все всегда рассказываете всё в итоге. – Олешко усмехается. – Нет такого организма, который не сломают правильно поставленные вопросы. Но нужно время и вдохновение, а у меня есть и то, и другое. Так что ты собирался мне рассказать?

Захлебываясь словами, Борик выкладывает все, что знает и о чем догадывается. Он понимает: пока он говорит, нож будет без дела. И он ужасно боится, что знает недостаточно, чтобы заполнить время, за которое родители попадут на старый элеватор.

19

Ника гонит машину так, что Максим с Алексеем просто вжались в сиденья и молча ждут удара.

– Вот он, элеватор.

Машина тормозит, Ника выскакивает наружу, хлопает дверцей, Булатов бежит за ней.

– Никуша, подожди!

Но она не может ждать. Она бежит ко входу – он закрыт. Где-то там ее ребенок, и она попадет внутрь в любом случае.

– Надо открыть.

– Паша сказал, там дверь с торца.

– Леш, где здесь торец?

– Давай обойдем вокруг.

Ника обходит стену – кругом запустение, здание очень высокое, по внешней стене вверх идет пожарная лестница. Ника видит дверцу – на фоне огромного здания она кажется крохотной – это не дверца, а скорее люк, и она дергает его – нужно открыть, но металл примерз.

– Отойди, Ника.

Алексей отодвигает ее в сторону, Матвеев становится рядом:

– Дай подсоблю…

– Макс, одной рукой!

– Ничего, я и одной.

Эти несколько страшных часов Матвеев молчал. Он думал о том, что будет, если Димка не вернется домой, – и по всему выходило, что ничего уже не будет. Когда ушла Томка, это было тяжело, больно, невыносимо, но мысль о том, что сын может погибнуть, казалась ему чудовищной. И он замкнулся, закрылся от всех, потому что говорить он не мог и сделать ничего не мог.

Когда позвонил Олешко и сказал, где искать, и Ника, в чем была, выскочила из дома, он бежал за ней и думал только об одном: скорее! Когда Ника гнала машину через город, рискуя разбиться, он думал, что машина едет слишком медленно. Хотя какая-то его часть, придавленная внезапно свалившимся ужасом, взывала к разуму – слишком быстро едет машина, разобьется! Но разум, наполненный ужасом, твердил: скорее, скорее, скорее!

И вот они здесь, железная дверь примерзла, будь она неладна, но там их дети, и они эту дверь зубами будут грызть и откроют.

– Максим Николаевич, да зачем же самим-то!

Это подоспела машина с охраной.

– Уж извините, но догнать вас не смогли, – охранник искоса поглядывает на Нику. – Вам бы, Ника Григорьевна, в гонках участвовать. Шумахер нервно курит в сторонке. Ну-ка, ребята, беремся!

Они крутят колесо, ржавый механизм поддается с трудом.

– Мама!!!

Из-за угла появляется Марк, за ним вприпрыжку бегут Димка с Иркой. Одетые самым живописным образом, пахнущие кладбищем – живые, здоровые дети, и Нике кажется, что это сон, но Марек живой, продрогший, ее Марек – вот он, и Ирка с Димкой тут же.

– Сынок…

– Ну, что я вам говорил? – Марк победно смотрит на друзей. – Мать всегда находит меня. Я знал, что надо просто подождать.

– А чего ж не ждал-то? Господи, в тапочках, на снегу! Марк!

– Скучно было в темноте сидеть.

– Немедленно в машину! – Булатов поднимает Ирку на руки – ноги ее почти не держат. – И в больницу, сейчас же. Все, Ника, за руль ты не садишься. Я поведу. Дети, выбросьте эти жуткие балахоны, от них несет моргом.

Охранники, весело переговариваясь, тоже грузятся в джип. Ника оказывается на заднем сиденье, рядом Марек, и она обнимает его, странно пахнущего, замерзшего, но несомненно живого. Дети наперебой рассказывают, как им удалось выбраться из страшного подвала. И о трупах, и о лестнице – а Ника с Максом молчат. Она прижимает Марека к себе, ему пришлось согнуться, чтобы мать могла его вот так прижать, но он не спорит и не возмущается. Мама пахнет домом, детством, счастьем, и снова все хорошо.

– Ты молодец, племяш. – Матвеев смотрит на него с уважением. – Не растерялся, не скис и ребятам не позволил сдаться.

– Да они не сильно-то и сдавались. – Марк счастливо смеется. – Димка вообще боец.

– А я – нет. – Ирка смотрит в окно. – Я очень испугалась…

Ей грустно, что она не может сейчас быть рядом с мамой, даже позвонить, и то не может, но она и рада этому – маме волноваться нельзя.

– Бояться можно по-разному. – Булатов одновременно смотрит на дорогу и в зеркало заднего вида, чтобы видеть Нику. – Один, когда боится, теряет способность думать и действовать, другой мобилизуется и ищет выход, а плачет потом.

– Мы не плачем. – Димка сопит, уткнувшись в рукав отца. – Даже Ирка не плакала…

– Ну, немного-то плакала, вначале. – Ирка смотрит вперед. – Завтра маме позвоню…

В приемном покое их уже ждут. Стефанию Романовну привез Олешко, Семеныч с Ларисой хоть и не дежурят сегодня, приехали почти одновременно. Детей увели осматривать, а Ника встречается глазами с Олешко.

– Я сделал все, как ты просила.

– Спасибо, Паша.

Он сжимает ее ладонь.

– Ты хорошо держалась, Ника.

– А ты спас моего ребенка и меня.

– Работа такая.

Никто этого не слышал, никто бы и не понял – только им двоим понятно, что враг мертв и больше не навредит. Но сегодня Ника примирила его с тем, другим, от которого он так бежал, и теперь нет больше двойственности, и можно не носить маску – друзья всегда все правильно поймут, и он сам наконец сегодня тоже правильно себя понял.

– Мама, как ты?

– Ничего, Никуша, держусь. Я уж думала, потеряю вас обоих…

– Видишь – обошлось.

Семеныч выходит к ним деловитый и раздраженный.