Ночь длиною в жизнь - Тана Френч

— А зачем настоящему мужчине калекой жизнь доживать? Не хочу, чтобы меня заперли в доме престарелых, чтобы кто-то подтирал мне задницу, клал и вынимал из ванны; у меня нет времени на эту хрень. Если до этого дойдет, я сдохну.

Под жалостью к себе слышались серьезные нотки. Может быть, па переживал, что в доме престарелых нет мини-бара, но я был с ним согласен в широком смысле: смерть раньше подгузников.

— Каким образом?

— Есть мыслишка.

— Что-то я не пойму: от меня ты чего ждешь? Если сочувствия — уволь. А если помощи — наверное, уже очередь выстроилась.

— Ничего я от тебя не жду, хрен тупой. Заткнись на минуточку и послушай, я тебе важные вещи говорю. Или тебе звук своего голоса дороже?

Пожалуй, это был самый трогательный момент за долгие годы: в самой глубине души я верил, что па скажет хоть что-то стоящее. Он оставался моим отцом. В детстве я считал его самым лучшим в мире: самым умным — он знал все обо всем; самым сильным — он мог надавать даже Халку одной левой, а правой в это время качать бицепс с роялем вместо гантели; его улыбка превращала день в праздник. И сегодня вечером мне хотелось услышать перл отцовской мудрости.

— Слушаю, — сказал я.

Па, морщась, сел в кровати.

— Настоящий мужчина понимает, когда нужно оставить все как есть, — заявил он и внимательно посмотрел на меня, словно ждал какой-то реакции. Судя по всему, сказанным исчерпывались все премудрости, которые мне предназначались. Я готов был врезать себе по зубам за то, что надеялся на что-то большее.

— Здорово, — сказал я. — Огромное спасибо. Буду помнить об этом.

Уродливая рука протянулась и цепко ухватила меня за запястье. От прикосновения к папиной коже волосы встали дыбом.

— Ну-ка сядь и слушай меня: я в жизни натерпелся всякого дерьма и никогда не думал руки на себя наложить. Я не слабак, но как только на меня первый раз наденут подгузник, мне конец. Если победа не стоит усилий, нет смысла бороться. Нужно понимать — с чем бороться, а что оставить как есть.

— Ты мне вот что скажи, — попросил я. — С какого перепугу ты вдруг это несешь?

Как ни странно, папаша не стал увиливать. Он отпустил мое запястье и принялся разминать костяшки пальцев, глядя на руку, как на чужую.

— Знаешь, заставлять тебя я не могу и не собираюсь. Жаль, меня давным-давно не научили оставлять все как есть. Было бы лучше для всех: и для меня, и для моих близких.

— Потрясающе! — захохотал я. — Ты берешь на себя ответственность? Значит, ты точно умираешь.

— Издеваешься, да? Вы уже взрослые; раз решили пустить свою жизнь коту под хвост, то сами и виноваты.

— Тогда какого черта ты тут болтаешь?

— Как полвека назад пошло наперекосяк, так до сих пор и продолжается. Пора положить конец. Если бы у меня хватило ума много лет назад оставить все как есть, много изменилось бы. К лучшему.

— Ты про Тэсси О'Бирн?

— Тебя это не касается. И какая она тебе Тэсси? А вот твоей ма совершенно незачем постоянно разбивать сердце на пустом месте, понимаешь?

В его глазах, горящих голубым огнем, таились секреты, которых мне не разгадать. Па никогда прежде не волновало, что кто-то пострадает; в воздухе спальни скопилось нечто огромное и опасное.

— Не очень, — помедлив, ответил я.

— Тогда погоди, пока поймешь, а то натворишь глупостей. Я знаю своих сыновей; они вечно спешат. Я точно знаю, что ты приехал сюда по своим причинам. Держи их подальше от этого дома, пока не будешь чертовски уверен, что прав.

За дверью ма что-то рявкнула, послышался успокаивающий голос Джеки.

— Интересно, о чем ты думаешь, — сказал я.

— Я умираю и перед смертью пытаюсь хоть что-то исправить. Говорю тебе: оставь. Нам только от тебя неприятностей не хватало. Занимайся тем, чем занимался, и оставь нас в покое.

— Па… — растерянно начал я.

Он вдруг осунулся, лицо приобрело цвет мокрого картона.

— Меня тошнит от твоего вида, — прохрипел он. — Убирайся и скажи ма, пусть чаю несет — и покрепче, а не ту мочу, которой утром поила.

Спорить было бессмысленно. Хотелось одного: схватить Холли и дать с ней деру отсюда. Ма, конечно, желчью изойдет, что мы ужин пропустим, но я уже Шая завел, на неделю ему хватит. Похоже, я серьезно переоценил свой порог терпимости к семье. Я уже начал прикидывать, где лучше остановиться по пути к дому Лив — чтобы покормить Холли и смотреть на ее прекрасное личико, пока пульс не придет в норму.

— Увидимся через неделю, — сказал я в дверях.

— Говорю тебе, уезжай! И не возвращайся, — бросил он, не поворачивая головы, откинулся на подушки и вперил взгляд на темное окно, судорожно выдергивая скрюченными пальцами нитки, торчащие из одеяла.

Ма на кухне отчаянно сражалась с огромным полупропеченным окороком и давала Даррену выволочку — через Кармелу («…и на работу его нигде не примут, пока он разъезжает повсюду, одетый, как драный извращенец, и не говори потом, что я не предупреждала, возьми его, тресни как следует по заднице и купи нормальные штаны…»). Джеки, Гэвин и остальное семейство Кармелы застыли с отвисшими челюстями перед телевизором, глядя, как парень без рубашки поедает что-то копошащееся, со множеством усиков. Холли не было. Шая тоже.

21

— Где Холли? — спросил я, не заботясь, нормально ли звучит мой голос.

У телевизора никто даже не обернулся.

— Она вроде потащила дядю Шая наверх, помочь ей с математикой! — крикнула ма из кухни. — Фрэнсис! Если пойдешь к ним, скажи, что ужин через полчаса, никто их ждать не будет… Кармела О'Рейли, слушай меня! Его на экзамен не пустят, если он придет, похожий на Дракулу…

Я летел по ступенькам, как будто ничего не весил. Лестница тянулась бесконечно. Высоко надо мной слышался голос Холли — она болтала о чем-то, милая, довольная и ничего не подозревающая. На верхней площадке, перед квартирой Шая, я глубоко вздохнул, сгруппировался и выставил вперед плечо, собираясь вломиться внутрь.

— А Рози была красивая? — раздался голос Холли.

Я затормозил так резко, что чуть не расплющил физиономию о дверь.

— Красивая, — подтвердил Шай.

— Красивее мамы?

— Я с твоей мамой не встречался, но если судить по тебе, то Рози была почти такая же красивая. Не такая же, но почти.

Я будто наяву увидел, как Холли слегка улыбнулась. Эти двое разговаривали по-дружески, свободно, как дядя и любимая племянница. Шай, наглая скотина, говорил вполне мирно.

— Папа хотел на ней жениться, — сказала Холли.

— Возможно.

— Точно.

— Но ведь не женился. Давай-ка, пока решим вот что: если у Тары сто восемьдесят пять золотых рыбок, а в каждый аквариум можно сажать только семь, сколько понадобится аквариумов?

— Он не женился, потому что Рози умерла. Она написала своим родителям записку, что уезжает в Англию с моим папой, а потом Рози убили.

— Это было давным-давно. И не меняй тему. Рыбки сами в аквариумы не запрыгнут.

Смешок, потом долгая пауза — Холли сосредоточилась на делении — и изредка одобрительное бормотание Шая. Я прислонился к стене рядом с дверью, отдышался и попробовал рассуждать спокойно.

Я каждой клеточкой тела рвался влететь в комнату и схватить дочку в охапку, однако, похоже, Шай еще не окончательно свихнулся, и опасность Холли не грозит. Более того, девочка пытается раскрутить моего братца на разговор о Рози. Я на собственной шкуре убедился, что Холли кого угодно раскрутит. Все, что она вытянет из Шая, станет моим оружием.

— Двадцать семь! — торжествующе произнесла Холли. — И в последнем будет только три рыбки.

— Точно. Молодец!

— Рози убили, чтобы она не вышла замуж за моего папу?

Секунда молчания.

— Это он так говорит?

Вонючая скотина. Я до боли вцепился в перила.

— Я не спрашивала, — небрежно ответила Холли.

— Никто не знает, за что убили Рози Дейли, а теперь выяснять поздно. Что было, то прошло.

Холли сказала с обезоруживающей, незыблемой уверенностью девятилетнего ребенка:

— Папа выяснит.

— Да ну, серьезно? — спросил Шай.

— Ага. Он так сказал.

— Хорошо… — Надо отдать брату должное — в его голосе почти не было злобы. — Твой папа — полицейский. Это его работа — так думать. Теперь взгляни сюда: если у Дезмонда есть триста сорок две конфеты и он разделит их поровну себе и еще восьми друзьям, сколько получит каждый?

— Когда в учебнике написано «конфеты», нам велят писать «кусочки фруктов». Потому что конфеты вредные. По-моему, это глупо, конфеты же воображаемые!

— Конечно, глупо, только все равно — сумма не меняется. Хорошо — сколько кусочков фруктов?

Мерный скрип карандаша — я уже различал самые тихие звуки изнутри, даже моргание.

— А дядя Кевин… — начала Холли.

Снова пауза.

— А что Кевин? — переспросил Шай.