Тайна моего двойника - Татьяна Гармаш-Роффе

Наконец заказ был сделан, вино – Джонатан выбрал одну из лучших марок бордо – принесено и разлито по бокалам. Наталья Семеновна взяла свой:

– Ну, будемте здоровы.

Чокнулись. Выпили. Поставили бокалы.

– Слушаю вас, – сказала она чинно, словно мы к ней на прием пришли. Но в ее голосе больше не было настороженности.

– Я, Наталья Семеновна, – заговорила я, – родилась двадцать один год назад. В роддоме, в котором вы работали. И в истории моего рождения есть какая-то тайна… Мы приехали к вам сюда, в Америку, в другое полушарие, в надежде, что вы поможете мне эту тайну прояснить. Мое желание, надеюсь, вам понятно, но станет еще понятнее, если я добавлю, что из-за этой тайны меня хотят убить. И из-за нее уже погибли несколько человек…

Я говорила. Я, разумеется, рассказывала «сжатый вариант» – без подробностей, без лишних деталей, без имен и фамилий. Зазорина не была названа, и даже Шерил я не упомянула из предосторожности, рассказав историю со взрывом так, что получалось, будто я была одна в машине. В конце концов, роддом имени Индиры Ганди, где работала Колесникова, имел отношение лишь ко мне одной.

Колесникова слушала, глядя на меня как-то исподлобья, забыв про свою пиццу «Кальцзоне». Я тоже почти не притронулась к еде, и только Джонатан спокойно уминал «Лазанью по-милански». Он обладал удивительным даром не мешать и не смущать своим присутствием. Он позволял забыть о том, что он сидит рядом и ничего не понимает. Он как бы предоставил мне право решать самой, когда надо ему перевести, а когда и не стоит прерывать основную беседу переводом, и я могла не думать о вежливости и приличиях, не мучиться от неловкости, исключив его невольно из разговора.

Впрочем, нашу историю он знал и так наизусть.

В тот момент, когда я дошла до нашего приезда в Москву, Колесникова остановила меня жестом:

– Погоди. Дай поесть спокойно.

Я «погодила». Честно говоря, я ожидала увидеть в ее глазах изумление, смешанное с недоверием, услышать восклицания и придыхания – короче, эмоции. Но их не последовало. Колесникова молча сосредоточилась на пицце. Я тоже принялась за свой телячий эскалоп. Мы заказали еще вина. На мою просьбу принести пепельницу «Витторио де Сика» сообщил, что в его ресторане не курят.

– Тогда без десерта и без кофе. Мы будем его пить в другом ресторане, где разрешают курить.

Маэстро окинул взглядом свое опустевшее заведение. В дальнем углу было занято еще только два столика.

– Ладно, – сказал он, – не могу отказать такой прелестной девушке. Клиенты уже ушли, – он глянул на часы, – и уже до вечера здесь никто не появится. Вот вам ваша пепельница, курите.

И со сладчайшей из улыбок маэстро вручил каждому из нас меню, чтобы мы выбрали десерт, после чего удалился, подсчитывая, должно быть, сколько он еще получит за кофе и десерт с таких транжир, которые заказывают к обеду дорогое французское вино.

Выпив, Колесникова распорядилась:

– Давай дальше.

Я принялась рассказывать про мой визит к Константину, но Колесникова меня снова перебила:

– Погоди!

Подумав, она добавила:

– Я что-то не улавливаю в твоей истории! С какой такой радости ты отправилась на поиски Елены? С чего же это ты взяла, Оля Самарина, что все эти покушения на тебя связаны с тайной твоего рождения? С чего же это ты решила, что тут есть вообще какая-то тайна? И что Лена Куркина к ней имеет отношение?

Я заставила себя посмотреть прямо в ее настороженные глаза. Конечно, я слишком много звеньев опустила в своем рассказе и недоставало логики. Но мне почему-то казалось, что в интересах самой Колесниковой знать как можно меньше о Шерил и людях, которые стоят за заказным убийством.

Поэтому я сказала серьезно:

– Мне подбросили записку – анонимную! – с указанием, что у меня есть шанс остаться в живых, если мне удастся поговорить с акушеркой Куркиной, которая знает тайну моего рождения…

Она все еще смотрела недоверчиво.

– И ведь это так, не правда ли? Вам мое имя о чем-то говорит, признайтесь, Наталья Семеновна!

Не ответив на мой вопрос, она задумалась.

– Значит, – если ты мне тут правду говоришь, – кто-то еще в курсе? – Она покачала головой. – Ох, не нравится мне это… Ну, давай дальше.

Но «дальше» было уже не много чего, и я закончила свое повествование минут через пять.

Продемонстрировав снова полное отсутствие эмоций, Колесникова спокойно и сосредоточенно устремила глаза в меню со сладким и долго вчитывалась в названия, выбирая.

– Мне фисташковое мороженое со взбитыми сливками, – сказала она наконец. – И кофе.

Джонатан сделал знак, и импозантный итальянец приблизился.

– У вас кофе настоящий, итальянский? Или американский?

То, что в этой стране называют словом «кофе», пить невозможно.

– Обижаете!

– Тогда три кофе и… – Джонатан посмотрел на меня.

Чтобы не разочаровывать маэстро, я тоже взяла мороженое. Джонатан ограничился кофе. И только когда мы остались одни, Колесникова, покусывая зубочистку, произнесла озабоченно:

– Ты, значит, тоже считаешь, что Лену Куркину убили… Я сразу почувствовала, что дело здесь не чисто. А уж как узнала, что и Демченко на даче сгорела, так я тут же и решила, что надо делать ноги… Не нравится мне только, что вы меня нашли так быстро. Ведь если вы нашли, так и другие найдут, правильно?

– Я не знаю. Ведь вы мне еще ничего не рассказали! Но если у вас есть основания бояться, то самое лучшее, что вы можете сделать, – это рассказать нам все, что вы знаете. Чем быстрее мы доберемся до истины, тем больше шансов у вас уцелеть. И у меня – тоже.

Колесникова кивнула в знак согласия и вдруг, откинувшись на спинку стула, посмотрела на меня как-то особенно внимательно.

– Вот уж не думала я, держа тебя, нескольких часов от роду, в руках, что когда-нибудь придется еще свидеться… Да еще и в таких, мягко говоря, странных обстоятельствах.

Меня пробрал холодок. Не зря, ой не зря пересекли мы океан! Сейчас она мне расскажет то недостающее в этой истории звено, которое позволит замкнуть цепочку наших догадок и расследований!

– Ты вот спрашиваешь небось про себя, а чего это я боюсь? И каким это боком тут Наталья Семеновна замешана? И при чем тут Лена Куркина? И главврач Демченко? И вообще другой роддом, если ты родилась в Ганди?

– Спрашиваю, Наталья Семеновна, еще как спрашиваю!..

– Ну, слушай сюда. Я все помню, будто совсем недавно было… Как-то вечерком Лена пришла ко мне. Не позвонила, а пришла – такие разговоры по телефону не ведутся. «Дело есть, Наталья, – говорит с порога. – Ты одна?»

Мои были дома, муж смотрел телевизор, дочка уроки делала. Но мы с ней прошли на кухню и дверь закрыли.

«У нас там одна краля родить должна. Так вот, ее ребенка надо пристроить так, чтобы комар носа не подточил. Никаких бумаг, никаких усыновлений, никаких следов, понимаешь?»

«Кто такая?» – спрашиваю.

«Зачем тебе? – Лена усмехнулась. – Меньше будешь знать – дольше проживешь!»

Колесникова замолчала, словно зацепившись на этой фразе. И, покачав головой, произнесла:

– Не знала она, как была права! Не знала и не думала, что поговорочка эта ей аукнется через двадцать один год…

Она помолчала, пожевав зубочистку, и снова заговорила:

– Ну и вот, сказала она мне, значит, такую фразу, а я настаивать не стала. У нас всякое случалось в роддоме, и секреты случались: роды тайные, усыновления «по знакомству» – всякое бывало… И это между нами вроде правила было: раз тебе сами не говорят – так и не лезь. Я и не стала лезть. Спросила только: «Когда роды-то должны прийти?»

На днях, говорит. Срок у нас на 11 мая, плюс-минус, сама знаешь.

«Ну, – спрашиваю я, – и чего тебе от меня надо, говори!»

«Мертворожденного», – отвечает она и так мне в глаза смотрит, вроде спрашивает, поняла ли я.

Я поняла.

«Подмену сделать, значит», – говорю.

«Именно. Мы тоже ждем, но два роддома – надежнее. Где первый мертвячок родится, там и будем подменивать».

«А если девица ваша еще не разродится к тому времени?»

«Ну ты как скажешь! Стимуляцию сделаем, не понятно, что ли? А ты потянешь со своей роженицей, голову поморочишь – мол, асфиксийка вышла, придушился пуповиной ребеночек ваш, пока в реанимации находится… Да и ей самой анестезийку вкати, пусть поспит, чтобы тебя вопросами лишними не беспокоила!»

«Только, Лена, надо все четко устроить. Ты же понимаешь, что она, как только глаза откроет, пол начнет спрашивать! Если ваша еще не разродится – что я говорить-то буду?»

Наш десерт уже прибыл, и Колесникова, не прерывая свое повествование, аккуратно прихватывала длинной ложечкой мороженое из стеклянного кубка.

– Тогда, Оля, не было этой всякой техники – ультразвук, радиография и прочее. Тогда на глазок угадывали. Вот Лена мне и говорит: «Демченко считает, что девочка будет».

Ага, думаю, делишки, значит, главврач проворачивает. Ну, врач-то она опытный, глаз-алмаз, если сказала – девочка, значит, на девяносто девять процентов можно верить.