Седьмой крест - Анна Зегерс

Восточный вокзал остался позади. Георг подумал: сейчас западня может в любую минуту захлопнуться. А потом: нет, человек, расставивший западню, держался бы иначе, такой – любезен, он вкрадчив, он старается опутать тебя. Пельцер в подобном случае, вероятно, вел бы себя так же, как этот. А если все-таки западня – тогда… Они въехали в Ридервальдский поселок. Остановились на тихой улочке перед кремовым домиком. Спутник Георга вышел. Даже и тут он не взглянул на Георга; он только движением плеча пригласил его выйти из машины, войти в прихожую и затем – в комнату.

Первое, что Георг почувствовал, был резкий запах гвоздики. На столе стоял огромный белый букет, в сумерках он чуть светился. Комната была низенькая, но довольно просторная, так что лампа, стоявшая в углу, освещала ее только наполовину. Из этого угла вышел кто-то в голубой блузе – не то мальчик, не то девочка, не то взрослая женщина, хозяйка этого домика. Она встретила их не очень приветливо. Словно ей помешали читать книгу, которую она оставила на стуле.

– Это мой школьный товарищ, он здесь проездом, я прихватил его. Ведь он может сегодня переночевать у нас?

Совершенно равнодушно женщина ответила:

– Отчего же?

Георг поздоровался с ней. Они бегло посмотрели друг на друга. Незнакомец стоял неподвижно, глядя на них, словно пассажир только теперь начал превращаться из призрака в реальное существо.

– Хотите сначала пройти к себе в комнату? – спросила она.

Георг взглянул на своего спутника, тот едва уловимо кивнул. Может быть, он только теперь впервые посмотрел сквозь очки на Георга. Женщина пошла вперед.

Как только Георг почувствовал себя хоть в относительной безопасности – нет, это еще не безопасность, а только надежда на нее, – ему сразу же очень понравились и яркий ковер на лестнице, и блестящая белая окраска стен, и стройность хозяйки, и ее коротко остриженные гладкие волосы.

Какое чудо, что он может остаться один в комнате и думать!

Когда хозяйка вышла, Георг запер дверь. Он отвернул краны, понюхал мыло, выпил глоток воды. Затем посмотрел на себя в зеркало, но показался себе настолько чужим, что посмотреть вторично уже не решился.

Примерно в это время Фидлер входил в квартиру своего тестя, где они с женой занимали комнату. Живи он самостоятельно, он, вероятно, взял бы Георга к себе. Но он вспомнил о докторе Крессе, Кресс раньше работал у Покорни, затем у Касселя. Фидлер сталкивался с ним на вечерних курсах для рабочих, где Кресс преподавал химию. Они часто встречались, и потом уже Кресс учился у своего ученика. Кресс, робкий по природе, в тридцать третьем году все же храбро отстаивал то, что считал правильным. Но затем он как-то заявил Фидле-ру: «Знаешь что, дорогой Фидлер, не ходи-ка ты больше ко мне за взносами и не приставай с запрещенными газетами. Я не хочу рисковать жизнью из-за брошюрки. Но если у тебя будет что-нибудь стоящее – приходи». И вот, три часа назад, Фидлер поймал его на слове.

Наконец-то, подумала фрау Фидлер, услышав шаги мужа на лестнице; хотя она ужасно томилась ожиданием, гордость не позволила ей пойти в кухню к остальным. В прежние годы они ужинали всей семьей, затем начались недоразумения, и было решено предоставить молодых самим себе. Теперь Фидлеров, конечно, уже не назовешь молодыми. Они женаты больше шести лет. Но эту пару постигло то, что постигло многие пары в Третьем рейхе: не только их жизненные обстоятельства и отношения стали какими-то неопределенными и неполноценными – у них как бы притупилось и чувство времени. Им казалось, что не сегодня-завтра все это переменится, и они очень удивлялись, замечая, что год проходит за годом.

Первое время Фидлеры не хотели иметь детей, они были безработными и, кроме того, считали, что их ждут задачи, более высокие, чем воспитание детей. Сейчас – так думалось им в ту пору – они должны быть свободны и ничем не связаны, чтобы по первому зову выходить на демонстрации бороться за свободу. Сейчас – так думалось им в ту пору – они вдобавок слишком молоды и еще долго будут молоды; им казалось, что все это как утро и вечер одного многообещающего дня. А потом, при Третьем рейхе, они не хотели иметь детей – ведь на детей напялят коричневые рубашки и сделают из них солдат.

Постепенно фрау Фидлер перенесла все свое внимание на мужа. Она берегла его и ухаживала за ним, почти как за ребенком, которого надо вырастить любой ценой, тогда как взрослые должны уметь сами постоять за себя. Последний год они просто души друг в друге не чаяли, а это было и хорошо и плохо. В первые месяцы захвата Гитлером власти молодые Фидлеры жили под угрозой одних и тех же опасностей, на том же неприятном холодном ветру. В их отношениях тогда еще не было этого болезненного желания всячески оберегать друг друга. Позднее, когда все их прежние друзья были постепенно арестованы или просто замкнулись в себе, фрау Фидлер не раз спрашивала себя, что с ее мужем: обдумывает ли он какие-то новые возможности борьбы или решил просто выжидать? Когда она обращалась к нему, он отвечал ей так же неопределенно, как отвечал себе. Эти нерешительные ответы она истолковывала по-своему. И вот теперь, в этот вечер, когда он все не шел и не шел, в ней все больше росла уверенность, что его задержало какое-то особое обстоятельство, имеющее отношение к их прежней жизни. А эта прежняя совместная жизнь была такова, что одного дуновения ее, кажется, было достаточно, чтобы к человеку вернулась его молодость.

Не успел Фидлер войти в прихожую, как она уже увидела, что лицо его оживлено и глаза сияют.

– Слушай внимательно, Грета, – сказал он. – Сейчас тебе придется сходить к Редерам, ты ведь знаешь ее? Толстуха, с большой грудью. Ты спросишь у нее рецепт сладкого теста для лапшевника. Она тебе его напишет и потом скажет еще несколько слов, на которые ты должна обратить особое внимание; или она скажет: «Кушайте на здоровье», или «Не ешьте слишком много». Тебе нужно только передать мне точно, что она сказала. На всякий случай иди туда и оттуда не прямой дорогой, а в обход. Отправляйся сейчас же.

Фрау Фидлер кивнула и вышла. Значит, жизнь их снова обрела смысл, старые связи опять восстановлены, а может быть, никогда и не порывались. Как только она вышла, чтобы в обход, окольными путями направиться к Редерам, ей стало казаться, что и другие после долгого перерыва тронулись в путь, и теперь уже – без страха и колебаний.

Фрау Редер не сразу узнала жену Фидлера: веки Лизель распухли от слез. С отчаяньем уставилась она на незнакомую посетительницу, словно надеясь, что эта женщина может превратиться в ее Пауля.

Фрау Фидлер сразу поняла, что тут стряслась какая-то беда. Но она не вернется домой, не выяснив, в чем дело. Она сказала:

– Хейль Гитлер! Простите, фрау Редер, что я так поздно вломилась к вам. И кажется, попала не вовремя. Но мне только хотелось попросить у вас рецепт сладкого теста для лапшевника. Ваш муж дал моему попробовать. Они ведь, знаете, друзья. Я – фрау Фидлер. Вы не узнаете меня? Разве ваш муж не сказал вам, что я зайду за рецептом? Успокойтесь же, фрау Редер, сядьте, и раз я уже здесь, а наши мужья дружны, я, может быть, смогу вам быть полезной. Не стесняйтесь, фрау Редер, между нами это лишнее. Тем более в такие времена. Перестаньте плакать, слышите? Пойдемте, сядем вот сюда. Скажите мне, что случилось?

Они вошли в кухню и сели на диван. Но Лизель не только не успокоилась, – ее слезы потекли еще неудержимее.

– Ну, фрау Редер! Фрау Редер! – сказала фрау Фидлер. – Напрасно вы так убиваетесь. А если и совсем будет худо, неужели мы ничего не придумаем? Так, значит, муж ничего не сказал вам? Разве он не был дома?

Всхлипывая, Лизель ответила:

– Только на минутку забегал.

– За ним пришли? – спросила фрау Фидлер.

– Нет, ему самому пришлось пойти.

– Самому?

– Ну да, – продолжала Лизель упавшим голосом. Она отерла лицо руками, обнаженными до локтей. – Вызов уже лежал здесь, когда он пришел, он и так опоздал!

– Значит, он еще не мог вернуться, – сказала фрау Фидлер. – Возьмите себя в руки, дорогая.

Лизель пожала плечами. Она сказала совсем упавшим, унылым голосом:

– Нет, мог. Раз он не вернулся – значит, гестапо оставило его там, они оставили его.

– Ну как можно говорить так уверенно, фрау Ре-дер? Ему просто пришлось ждать; туда ведь многих вызывают и днем и ночыо-

Лизель сидела, уставившись перед собой, погруженная в свои мысли; все же на несколько минут ее слезы высохли. Вдруг она повернулась к фрау Фидлер.

– Так вы пришли насчет лапшевника? Нет, Пауль ничего не говорил. Этот вызов его так испугал, он сейчас же побежал туда. – Она встала и принялась шарить в ящике кухонного стола, ничего не видя распухшими глазами. Фрау Фидлер очень хотелось расспросить ее еще, она чувствовала, что может сейчас все выведать у Лизель. Но ей не хотелось спрашивать о делах, которые муж скрыл от нее.