Феодал - Александр Громов

Все равно сразу наступила тьма.

Очнулся он от осязательных ощущений и, открыв глаза, обнаружил себя лежащим уже не на полу, а на кожаном диване. Над ним склонились трое: главный менеджер, секретарша и охранник. Лица у всех были тревожные.

– Тихо, тихо, – бормотал Александр Леонардович, дуя шефу в лицо и осторожно хлопая его по щекам. – Все будет хорошо, Игорь Вадимович, все будет в наилучшем виде… «Скорую» уже вызвали, а шума поднимать не надо. Клиентов пугать. Сделаем аккуратно. Вынесем вас с заднего крыльца, никто и не заметит… А может, сами идти сможете, а?..

– Смогу, – еле слышно проговорил гендиректор чужим хриплым голосом. – Надо идти… Оазис искать… Воды взять… Ловушки… Оксана где?..

Потом он замолчал и уронил челюсть, обводя встревоженных сотрудников безумным взглядом.

Больничная палата оказалась что надо – одиночная, просторная, с недурным санузлом и телевизором. Лечение ничего не стоило – за гендиректора платила фирма.

Весь первый день он молчал, в лучшем случае выдавая односложные «да» или «нет». Так было надо. Сперва разобраться в себе – и уже потом, возможно, поделиться с внешним миром результатами.

Внешний же мир пытался донять его белыми халатами, ненужной болтовней и процедурами. В сгиб локтя с хрустом вползала игла, и понижался уровень жидкости в прозрачном пакете, подвешенном на железной треноге. Помимо капельницы медицина прописала Игорю Вадимовичу покой и сон. Покой был нужен.

Всякий покой, однако, покидал Игоря Вадимовича минимум три раза на дню – во время завтраков, обедов и ужинов. Да еще сослуживцы, навещая гендиректора, подливали масла в огонь деликатесами. Приходилось стискивать зубы и глотать слюну, стараясь не слишком по-волчьи смотреть на яства. Игорь Вадимович положил себе за правило не насыщаться в присутствии посторонних. Зато в одиночестве никто не мог ему помешать вести себя естественно.

Он набрасывался на еду зверем. За фрикаделькой в супе гонялся, как аквариумист за норовящей улизнуть шустрой рыбкой, стервенея и испытывая почти непреодолимое искушение схватить мясной шарик прямо руками. Котлету – хватал. Манная каша имела меньший успех, но и ее «больной» съедал всю, до последней ложки. Нянечки удивлялись. Больших усилий стоило заставить себя отказаться от вылизывания тарелок – Игорь Вадимович не желал давать лишний повод к подозрениям в умственном расстройстве. Объективно еда была хоть и ничего, но все-таки больничная.

Он не смотрел телевизор. То, что происходило в сознании, захватывало гораздо сильнее, чем самый крутой блокбастер.

Земля боролась с Плоскостью и вытесняла ее. Зато Фома вытеснял Игоря Вадимовича. Тот пытался сопротивляться, но пугающе быстро сдавал позиции. Да и что московский бизнесмен мог противопоставить феодалу, доставшему бога? Хватку? Связи? Воспоминания о трудном пути к успеху? О неудачном браке с сексапильной стервой с разводом и дележом имущества? Показное православие? Респектабельность?

Все это осталось, но владел этим уже не Игорь Вадимович. Правда, феодала на самом деле звали точно так же…

С ума можно было сойти.

Игорь Вадимович не сошел с ума. Он даже выдержал навязанную ему беседу с психотерапевтом и не был уличен в раздвоении личности. Правда, у него осталось ощущение, будто вместо него разговор ведет феодал, беззастенчиво пользуясь его памятью, но он понимал, что так и надо. Кому охота в психушку? Да и воля человеку с клеймом тихого душевнобольного сулит не так уж много приятного.

Протест возник потом, наедине с собой, и как-то удивительно быстро сошел на нет. Игорь Вадимович грустно думал о том, что везде и всюду победу одерживает сильнейший. Фома одолевал. Что-то в нем было, какое-то изначальное преимущество… Быть может, умение переть напролом, до конца, без дрожи в коленях ставя на карту последний медяк и себя самого с потрохами?

А если так, то не лучше ли уступить? Ведь уступив, можно приобрести новое ценное качество. И, кстати, свое, личное никто не отнимет. Память – не отнимет точно. И уступка того и гляди обернется крупной выгодой…

На шестой день он считал себя уже Фомой, держа в памяти все, что было связано с его московским двойником, лишь постольку, поскольку не мог без этого обойтись. Про себя он называл свое состояние кессонной болезнью, последствием декомпрессии. Он слишком быстро всплыл из глубины. Но он все-таки всплыл.

Смутно вспоминалось: что-то происходило с ним. Что-то такое, чего нельзя было вынести, нечто выше сил и выше понимания. Он не успел дотянуться до черной коробочки. Навалилось нечто. Кричащая чернота. Мертвенно-белый вещественный ужас в центре чудовищной воронки, куда рушилось все и куда падал он сам. Целые миры рождались из ничего и, лопаясь, как мыльные пузыри, становились ничем. Визжало сминаемое пространство, и визг застывал, кристаллизуясь в уродливые сосульки.

А потом все кончилось, и он увидел над собой встревоженные незнакомые лица.

Неужели так просто?.. Стоило тащиться по мертвым пескам за тридевять земель! Выспать оружие для убийства Экспериментатора можно было и в родимом феоде. Почему это не пришло в голову? Обязательно надо было дойти до состояния, смахивающего на предсмертный бред?

Да, наверное.

Экспериментатор принял меры против разрушения Плоскости. Второй раз ядерную бомбу, пожалуй, не удалось бы и выспать. Почему он не принял мер, запрещающих создание оружия против себя самого? Вообразил, что подопытные крысы на это не способны, потому что не в силах персонифицировать своего мучителя?

Теперь-то, надо думать, принял меры…

Плоскость осталась лишь в снах. С печальным шелестом сыпался с дюн песок, барханы изгибались мусульманскими полумесяцами. Зыбучие пески ждали добычи. Шевелились клочья белого тумана, бежала рябь по жидкой земле. Черные провалы разевали пасти. Корявые кусты без листьев росли, казалось, только для того, чтобы усугубить безобразие ландшафтов. Не было ни солнца, ни облаков. Горизонта тоже не было. Кто-то упрямо, как мул, шагал по пескам, кто-то прозябал в оазисе. Трудились хуторяне, бродили феодалы по крохотным своим владениям, правил король, гибли неудачники. Все было как обычно.

И так правдоподобно, что три ночи подряд Фома просыпался с криком, пугая дежурную медсестру. Очень выручало обоняние. Учуяв больничные запахи, бывший феодал мгновенно вспоминал, где находится, и, успокоив медичку, засыпал вновь. Ему больше не снились ни клейкая глубина, ни губошлепые рыбы.

Часто снилась пища, главным образом мясная. Реже – птица или дары моря. Снились блюда кавказской, китайской, индийской и мексиканской кухонь. Снились лангусты, марширующие цепочкой в узком дефиле меж горных хребтов шпигованного мяса. Снились запомнившиеся с детства схемы разделки разных скотских туш.

К счастью, этот мир был не таков, чтобы материализовывались видения.

На восьмой день его выписали из успевшей надоесть больницы. Еще до того он узнал, что находился, оказывается, в предынсультном состоянии – таков был диагноз. Фома не спорил. Он покидал больницу с «промытыми мозгами» и ничего не имел против такой промывки. Расширили сосуды – раз. Тромбов не будет. Подкормили извилины чем-то питательным – два. Им полезно. Кто ж станет возражать?

А от томографии вреда, наверное, нет никакого.

Он взял частника и поехал домой. В фирму отчего-то не хотелось.

Из дома он позвонил секретарше и объявил, что берет двухнедельный отпуск. Дал отбой и подумал: мало. Ну, там видно будет… Пусть три Саши поднапрягутся, авось не завалят дело…

Вспомнив о деле, он засмеялся, и в смехе его хорошо различались глумливые нотки. «Дело»! Интересное занятие нашел себе земной оригинал – дурить состоятельных лохов! Интересную цель преследовал в жизни! Стать еще богаче, еще влиятельнее, еще круче, прибрать к рукам то и это, а преуспев в бизнесе, преуспеть и в политике – ну и зачем, любопытно знать? Чтобы и дальше дурить лохов? На любом уровне, куда бы ни вскарабкался? В идеале – на государственном?

Никогда прежде гендиректор «Астропульса» не задавался этим простым – убийственно простым! – вопросом: зачем? Камо грядеши? Подразумевалось, что ответ ясен.

Ни хрена он не был ясен, откровенно говоря.

Зато в отношении Экспериментатора Фома научился чувствовать нечто вроде признательности. Не убил ведь. Не задавил каблуком лабораторную крысу, покусившуюся на исследователя. А мог бы.

Нет, взял за шкирку и выбросил вон. Строго говоря, не выбросил даже, а вернул в клетку, в контрольную группу. Гран мерси. Кто мешал Экспериментатору в сердцах зашвырнуть подопытного человечка в любую часть любой известной ему вселенной? Решительно никто.

Не зашвырнул ведь. Аккуратный…

Чего уж совсем трудно было ожидать – слил копию с оригиналом. Дважды гран мерси. Хотя, может, так ему было проще?

Фома не знал ответа и не надеялся его получить. Экспериментатор не станет разговаривать с крысой, а если и вздумает вдруг, то что крыса поймет? Но результат более чем устраивал.