Зеленый луч. Буря. - Леонид Соболев

— Да, — продолжал хозяин, еще раз внимательно осмотрев гостей. — Такие франты у меня теперь бывают не часто. Юшкой нынче брезгают, а уж если вспоминают о Юшке — значит, что-то стряслось. Ну, выкладывайте, мальчики, начистоту, что стряслось?

Аркашка нагнулся к его уху и стал что-то быстро бормотать. Я расслышал только слова: «замерз», «Колька» — и понял, что он рассказывает о смерти того самого матроса, которого мы провожали нынче на кладбище.

Юшка внимательно выслушал его рассказ, после чего неодобрительно покачал головой:

— Он стоил всех вас, вместе взятых, вот что я вам скажу. Умел, умел жить этот моряк!

Вздохнув, он полез в угол на свое прежнее место. Долго он кряхтел и кашлял, роясь в набросанных на солому мешках и облезлых шкурах; потом повернулся к нам, и в одной руке у него была большая свежая рыбина, а в другой — флакон одеколона.

— Помянем покойничка, мальчики? — сказал он со вздохом. — Хотя ваш организм, наверное, не привык к такому угощению. Вам надо, детки, что-нибудь полегче. Ну, уж пес с вами, найдется что-нибудь и по вашему слабому здоровью.

Сидя на мешках, он прямо из горлышка стал пить одеколон и закусывать с хребта сырой рыбой. К вони, которая была тут в пещере, прибавился еще невыносимый запах парикмахерской. Тошнота комом подступала у меня к горлу. С ужасом я смотрел на этого отвратительного старика, который то запрокидывал по-куриному свою голову так, что была видна только дряблая шея да острый кадык, и маленькими глоточками тянул это мерзкое пойло, то, ухватив рыбину за хвост, вгрызался ей в спину своими гнилыми зубами. Всем трем моим приятелям это зрелище, по-видимому, было не в диковинку. Они рассаживались поудобней, в то время как Аркашка откуда-то из-под соломы выкапывал большую бутылку с вином, резал хлеб и обдирал ножом копченого окуня.

— «Ночная фиалка», — разглагольствовал старик, помахивая обгрызенной рыбой, — превосходный сорт. Но, по правде говоря, мальчики, тройной одеколон вкуснее всего.

Аркашка протянул было и мне жестяную кружку с вином, но я отказался наотрез. Меня занимало только одно: что за человек хозяин этой берлоги, кем он мог быть? Аркашка, пока все угощались, наклонился к моему уху и скороговоркой объяснил, что хозяин этой берлоги — это Юшка, знаменитый Юшка, по прозвищу Дивертисмент, которого до сих пор помнит вся Одесса. При слове «Одесса» Аркашкин голос дрожал от восхищения. С Черного моря Юшку убрали года четыре назад, и с тех пор он обосновался в Заполярье. Он был матросом, но уже лет сорок назад списался с корабля и с той поры не ударил палец о палец. Живет, как птичка, — не сеет, не жнет.

— Бич, — сказал Аркашка, — это настоящий бич. Можешь не сомневаться, он взял свое от жизни.

Позже я узнал, что «бич», «бичкомер» — это прозвище портовых бродяг.

Между тем Юшка, заметно охмелев, стал опять жаловаться, что ему выпала неважная старость, что он привык к хорошему, веселому обществу, а времена пошли такие, что он вынужден сидеть как крыса в норе. Как ни мутило меня от запаха гнилой рыбы пополам с парикмахерской, но здесь, в этой берлоге, было тепло, и после нашей прогулки под снежными шквалами мне больше всего хотелось вытянуться и уснуть. Мало-помалу Юшкины причитания становились все тише и тише, и я задремал. Уснуть мне, конечно, не пришлось, очень скоро я очнулся и первым делом увидел Юшку. Старик, пошатываясь, стоял посреди пещеры и кричал:

— «По Пешеновской»! Я вам буду плясать «По Пешеновской на велосипеде»! Никто из вас, дураков, понятия не имеет об этом танце, а между прочим им восхищалась вся Одесса!

Вскидывая, руками, он стал скакать вокруг фонаря, стоявшего на земле, и тут только я заметил, что он хром. А мои приятели сидели на корточках вдоль стен и хлопали в ладоши. Лица у них были красные, зубы оскаленные. Что-то собачье было и в их позах и в выражении лиц. Я зажмурил глаза: мне не хотелось видеть этого безобразного старика, который скакал, взмахивая руками и тонким голосом выкрикивая слова какой-то бессмысленной песни. Вскоре он раскашлялся и повалился на свои мешки. Аркашка восторженно хохотал, бил его по спине кулаком и целовал в лысый череп.

— Мы сегодня гуляем, — хрипел старик. — Не каждую ночь у Юшки такие гости. Мацейс, Жорочка, я ведь знал твоего отца, ей-богу! Мы делали с ним на пару неплохие дела с чулками и сигарами. Угощаю вас, мальчики. На, хватай!

Он размахивал толстой пачкой денег. Аркашка, восторженно хохоча, пытался выхватить у него бумажки. «Откуда у этого грязного, страшного бродяги такая масса денег?» — удивлялся я, а глаза у меня снова слипались. Смутно я слышал разговор.

— Иди к вдове. Скажешь — от меня. Мы с ней дружки. Она сама из сахара гонит…

— Кусок идиота! — слышал я Аркашкин смех. — Как это вам нравится, он выжил из ума! Вдову еще позапрошлую осень прикрыли со всей ее лавочкой. Ты один отсиделся.

— У меня не осталось моих «дружков», — снова запричитал старик. — Вдова Палисадова, сестрички Лепешкины — ах, что это были за люди! Всех разогнали, Юшкина очередь…

Звякнули пустые бутылки, и кто-то на четвереньках прополз мимо меня, разворачивая солому. Это Аркашка выбирался из пещеры, шел за угощением, и угрюмый голос Шкебина ворчал ему вслед: «Уж достань ты ему «фиалку», пес с ним…»

Забытье продолжалось. Это было именно забытье, а не сон, — я все время слышал голоса, но смысл разговора доходил до моего сознания урывками. Один раз, приоткрыв глаза, я не закрыл их тотчас же потому, что даже сквозь эту сонную, полупьяную одурь меня поразило выражение лиц Мацейса, Шкебина и Юшки, склонившихся над фонарем. Все трое были очень озабочены и угрюмы. Юшка держал в руках грязную тряпку, в которой были завернуты какие-то книжки.

— Возраст подходящий, это же самое главное, — говорил Юшка.

Мне показалось, что книжки, завернутые в тряпку, — паспорта, обыкновенные паспорта в серой обложке. И опять я удивился: с чего вдруг они занялись разглядыванием своих документов?

— Мы оставим в залог часы, — тихо сказал Мацейс, снимая с руки браслетку с часами. Шкебин тоже вынул из кармана часы. — Но слышишь ты — в залог! Это золото…

— Я привык к доверию, мальчики, — забормотал Юшка, — имейте это в виду.

Голоса их стали совсем тихими, а я снова перестал различать все вокруг себя.

Следующее мое возвращение к сознанию было совсем неожиданным. Юшка стоял посреди пещеры, размахивая руками, а Мацейс и Шкебин лежали рядышком на мешках и, как мне показалось, спали.

— Это мне нравится! — сердито кричал Юшка. — Люди приходят ко мне, людям нужна моя помощь, а разговаривать со мной они не желают. На все у них один ответ. Какой-то пьяница замерз, так, видите ли, им уже понадобились новые…