Сторож брату своему - Ксения Медведевич

Однако теперь и в горах стало небезопасно — вероучительная полиция засылала патрули в самые дальние селения, и многих казнили за верность древнему благочестию. По варварским ашшаритским законам за принесение в жертву человека сжигали заживо.

Поэтому в последнее время приходилось поступать так, как сейчас.

— Она уснет, не проснувшись. И тихо отойдет в свой рай, где будет услаждать ашшаритских праведников, — тихо сказал сабеец, и Фархад вздрогнул.

— Тебе жаль ее, — положил ему на плечо руку господин Садун. — И это хорошо. Это значит, что ты живой человек, мой мальчик. Оставайся живым как можно дольше…

Скрежетнув, легла на место последняя мраморная плита.

— Невольнице Кут-аль-Кулуб из той сказки повезло больше, — усмехнулся старый лекарь и похлопал юношу по плечу. — Отличная мысль, отличное исполнение, дитя мое. Я горжусь тобой.

Фархад почувствовал, как кровь жарко приливает к щекам, и скромно опустил голову. Господин Садун рассеянно потрепал его по щеке и пошел из мазара прочь.

-6–

Колодец

Замок Вечности,

лето 487 года аята

Зубейда явственно слышала, как за низеньким занавесом урчит животом ее астролог: бедняга явно переел. Переел, причем миндаля в уксусе — запах этого кушанья она не переносила с детства. Да еще и рук не помыл, небось, старый ишак. Впрочем, она посылала за ним таким свирепым письмом, что к небрежению омовением после полуденной трапезы можно было отнестись с пониманием. Но сегодняшнее настроение не располагало Зубейду к пониманию.

— Ну? Какие новости, о Абу-л-Фазл? — поинтересовалась она нарочито ядовитым голосом.

— О могущественнейшая!.. ииип!.. — икнул Зухайд Абу-л-Фазл Аллами, придворный астролог матери халифа, кладезь мудрости и стена благоденствия и прочая, прочая.

Так он еще и обпился. Финикового, судя по запаху, вина.

— Ииип!.. о могуществе-ииип!.. да благослови-иииип!..

Аллами трагически, неостановимо икал — возможно, от страха. Невероятный орехово-уксусно-перегарный смрад накатывал из-за занавеса бьющими в нос волнами.

— О яснейша-ииип!..

Брюхо исходящего потом и ужасом прорицателя издало длинную модулированную руладу — и на Зубейду вместе с гулким звуком испускаемых ветров хлынула волна новосмешанной вони.

Выдержка изменила матери аль-Амина, и она заорала:

— Прочь отсюда! Прочь, старый пердун, да проклянет тебя Всевышний, чтоб тебе лопнуть! Мансур! Мансур, задери тебя шайтан, чтоб тебя баран забодал, Мансур!..

— О могущественнейшая-ииип!..

— Молчать! Мансур!

— Да, моя госпожа!

Огромный чернокожий евнух влетел из соседней комнаты, размахивая булавой.

— Вытащи его за ногу и брось в пруд! Когда отмокнет и проикается, вернешь его сюда! Быстро!! Иначе я, клянусь Всевышним, велю отрезать тебе голову, раз уж отрезали яйца!! Прочь отсюда, сыны погибели, отродья шакалов, незаконнорожденные дети язычников! Про-оооочь!

Когда вопли выволакиваемого звездочета стихли и завершились мощным плеском воды, Ситт-Зубейда перевела дух и вытерла платком лоб.

В последнее время она себя чувствовала неважно: накатывали приступы беспричинной злости и раздражения, то душило и бросало в пот, то знобило и морозило, а самое главное — кружилась голова и подташнивало. По утрам — как беременную в начале срока тягости. Или как после ночи возлияний, хотя никаких возлияний Зубейда себе не позволяла — возраст не тот. Ей уже перевалило за сорок, и старость все чаще давала знать о своем приближении: месячные приходили нерегулярно, мучила одышка, а с тучностью Зубейда уже устала бороться — несмотря на увещания Джибрила ибн Бухтишу, лекаря-сабейца, пользовавшего ее второй десяток лет. Впрочем, ибн Бухтишу на все ее жалобы прописал чаще посещать хаммам и делать массаж — «очень сильными мужскими руками», умильно улыбнулся лекарь. Зубейда хорошо понимала его намеки, но ей уже и этого не хотелось. Оставалось лишь поглощать засахаренные орехи и шекинскую, истекающую медом пахлаву, — чтобы хоть чем-то себя порадовать.

А радоваться, если уж так поглядеть, было особо нечему. Видно, лишил ее Всевышний защиты с тех пор, как умер Харун: карматы снова рвали на части предместья Куфы, Васита и Басры. Заложенные судоверфи были сожжены и развеяны в прах их последним налетом, да проклянет их Всевышний, да разверзнется под ними земля…

А главное, сын совсем отбился от рук. Все она…

При мысли о невестке Ситт-Зубейда чуть не подавилась засахаренным орешком. Отхаркнула шелуху и стала припоминать.

Как ее там? Юмагас? Она назвала ее Джамилей, чтоб язык не ломать. Да и имя правоверное, не языческое! К тому же, по древнему обычаю женщинам давали другое имя, когда они вступали в харим эмира верующих! Новое, дворцовое прозвание, услаждающее слух господина! А эта раскосая сучка? «Прощения просим, матушка, но останусь при своем, небом даденом имени!» Где это видано?!

А как ведет себя! Как ведет! Супруга халифа — выезжает из дворца! Вы можете себе это представить?! Ездит на охоту, как мужчина, в мужской одежде! Нет, конечно, едва заслышав о подобных нарушениях приличий, Зубейда вызвала невестку к себе во дворец, чтобы строго отчитать.

И что? Наглая степнячка приехала к ней через весь город с открытым лицом. И с косами по плечам. В одной шапочке и легком покрывале. Нет, Зубейде, конечно, объясняли, что джунгарки иначе не ходят. Но ты ж не в степи, о дочь греха! кричала она на невестку. Ты — супруга халифа! Надень абайю, о скверная!

Абайю рабыни тут же принесли — шелковую, с россыпью бриллиантов по кайме. А она? Эта мерзавка посмотрела на черное покрывало, скривилась — и сказала: спасибо, мол, за подарок, как-нибудь примерю! А?! Какова?! И в таком же голомордом виде двинулась к себе в Младший дворец!

Что еще? Ах да, она еще и дела к рукам прибрала. Бакра ибн Зейяда подговорила Мухаммада казнить! Нет, понятно, старый хряк зарвался и проворовался, но зачем казнить?! Зубейде все рассказали. Невестка сидела за шелковым красным занавесом в Зале Мехвар и чеканила слова: повесить на высокой перекладине в назидание. Имущество конфисковать. Треть раздать бедным.

О, как ликовала чернь, любуясь на виселицу и хватая подачки!

Фадл ибн Раби перепугался настолько, что даже перестал воровать. И принялся жертвовать на ятрибские святыни и бедных. Говорили, что и в халифскую казну вернул немало — так всполошил его вид болтающегося в петле толстого Бакра!

А ее, Ситт-Зубейду, никто ни о чем не спросил.

Но самое главное, теперь появился этот ребенок. И как быстро понесла Мухаммадова степнячка, поди ж ты — и трех месяцев не прошло со свадьбы, а она уж облевывала ковры в хариме. И родила как сущая псица — быстро, как плюнула. Здоровенького, крепкого мальчика — с раскосой мордочкой джунгарских твердолобых предков. Ибн Бухтишу аж жмурился от радости, мелко кланяясь и расплываясь в улыбке: как же, смешение кровей очень полезно для династии, так притекает свежая, незапорченная кровь, а с ней здоровье и долголетие.