Вдали от рая - Олег Рой

Быстро пройдя по уже казавшемуся знакомым коридору, где все так же мерзко пахло капустным супом и все так же бродили или виднелись в открытые двери палат скорбные обитатели интерната, он остановился наконец у нужного кабинета с позолоченной надписью «Главный врач» на табличке. Даже не переведя дыхание, Волошин как тайфун ворвался в небольшую приемную. Сидевшая за секретарским столом женщина, точно верный Цербер охранявшая вход из приемной собственно в кабинет, испуганно вздрогнула, поправила привычным нервным жестом шарообразный пучок волос на голове и тоненько вопросила:

– Вы… кто? Вы к кому?..

«Не узнала, стало быть!» – молнией пронеслось в волошинской голове.

– Мне нужно увидеть профессора, – решительно заявил он.

И двинулся было к наглухо закрытой двери, но женщина с неожиданной для ее возраста и комплекции проворностью мигом вскочила из-за стола и загородила вход мощной грудью. Нашарив в каком-то из своих карманов очки, она быстро водрузила их на нос, и Волошин с сожалением вздохнул: его мимолетное преимущество было потеряно.

Однако секретарь, узнав своего недавнего посетителя, на удивление, сменила гнев на милость.

– А, – благосклонно протянула она, – сынок Валентины Васильевны Волошиной… Что-то вы зачастили к нам, молодой человек. Присаживайтесь, пожалуйста.

Разводить политес было некогда, ему нужно было – срочно, мгновенно – разыскать белокурую женщину, которая еще сегодня спала в его объятиях и которая могла никогда больше к нему не вернуться. А потому он двинулся вперед, не обращая внимания на загораживающую проход секретаршу, и даже взялся уже рукой за латунную ручку двери…

Реакция дамы оказалась предсказуемой, но все же слишком уж бурной.

– Куда?! – взвизгнула она и всем весом повисла на руке визитера. – Туда нельзя! Там лечебный сеанс! Совещание!..

– Так сеанс или совещание? – сквозь зубы осведомился Волошин, пытаясь стряхнуть с себя женщину. Он понимал, что схватка эта выглядит комично, но ему сейчас было не до смеха.

Когда он оторвал наконец от себя ее руки и почти насильно усадил даму на прежнее место, она уставилась на него со священным ужасом.

– Вы не понимаете, – сбивчиво заговорила она, – туда действительно нельзя. У профессора сейчас одна из наших молодых врачей, она неважно себя чувствует, и он проводит с ней сеанс гипнотерапии. В это время ему нельзя мешать, можно повредить пациенту!.. – и она жалобно захлопала ресницами, взывая к благоразумию посетителя.

«Господи, да она, кажется, искренне верит тому, о чем говорит!» – изумился Волошин. Внимательно всмотревшись в женщину, он без труда распознал в ней натуру, для которой прямой начальник является высшим авторитетом, наделенным почти божественным величием. Наверное, профессору не приходилось даже особенно стараться, чтобы скрывать от ближайшей помощницы свои тайные грешки и грехи – она и так не стала бы допытываться, ей и в голову не могло прийти, что обожаемый шеф способен сделать что-нибудь неправильное, а тем более противозаконное… Достаточно было сказать ей: «Я занят. У меня сеанс. Последи, чтобы нас никто не беспокоил», – и она готова была часами сидеть на страже перед его дверью, а он мог быть уверен, что она никого не допустит в кабинет, не предупредив его.

Но теперь они не на такого напали; воля профессора столкнулась с не менее сильной волошинской волей, и секретарь капитулировала перед очередным приказом, отменявшим, очевидно, все предыдущие. По характеру своему она не способна была долго противиться чужой настойчивости, и теперь только смотрела, округлив глаза, на то, как без разрешения врывается в кабинет, бывший для нее святилищем, сын действительно уважаемой ею, замечательной женщины, так рано умершей Валентины Васильевны Волошиной…

Внутри Виктора встретили прохлада и полумрак. Глазами, мгновенно привыкшими к неожиданной тьме, он быстро обшарил все закоулки комнаты и успел снова поразиться ее уютному, нерабочему, почти барскому виду. В одном из кресел сидела Вера; руки ее спокойно лежали на подлокотниках, голова была мягко откинута назад, глаза прикрыты, а вся фигура расслаблена и наполнена какой-то тяжелой усталостью. Человек же, склонившийся над ней, стоял точно посередине комнаты и как будто служил центром этого маленького мирка, сердцевиной своего собственного мироздания, оком тайфуна, вбиравшего в себя все происходившее здесь и отвечающего за все прошлое и грядущее.

Услышав легкий стук притворившейся двери, он поднял голову, двигаясь будто в замедленной съемке, и Виктор встретился с ним глазами. Блеснули толстые стекла очков, медленно поднялась, снимая очки, рука, и на гостя уставился неподвижный взгляд, холодный и вопрошающий. Вот ты какой, подумал про себя Волошин, невольно, с каким-то патологическим интересом залюбовавшись странной фигурой в странной комнате. И совсем не страшный, не отталкивающий, – по крайней мере, внешне. Не знал бы, что на твоей совести столько погубленных жизней, ни за что бы не поверил, что такой колоритный, такой профессорски-внушительный вид – всего лишь вывеска на фасаде мерзкого типа…

– Зачем вы пришли? – неожиданно скрипучим старческим голосом осведомился Плещеев.

– За ней, – Волошин кивнул на Веру, по-прежнему погруженную в глубокий транс.

Ее отец как будто и не удивился ответу. Осмотрев посетителя с ног до головы с любопытством биолога, прикидывающего, как бы ему получше расчленить эту лягушку, он задумчиво, но с тайной угрозой в голосе произнес:

– Вы давно уже мешаете мне, молодой человек. Вы как-то странно свернули в своем развитии не на ту тропу, которая для вас была уготована, слишком быстро ушли из силков, слишком неожиданно освободились… Мало того, вы сбили с пути истинного мою дочь, и я с трудом смог вернуть ее себе, заставить прийти в интернат против ее желания. Теперь мне придется долго и упорно с ней работать, дабы стереть из ее памяти все произошедшее, уничтожить волю к непослушанию. А вы вдобавок еще и явились сюда, увидели то, что совсем не предназначалось для ваших глаз… Так что прикажете с вами теперь делать?

Последний вопрос был задан внезапно миролюбивым, почти добродушным голосом, и Волошин, внутри которого все вопило, что расслабляться ни на минуту нельзя, вдруг почувствовал какую-то странную слабость и желание присесть, прислонить голову, уронить на колени руки… а может быть, даже лучше лечь?.. Как странно, как плохо он себя чувствует!..

– Да вы садитесь, садитесь, – пригласил профессор, как будто подслушав его мысли. И, не отрывая от гостя напряженных, наполненных безумной гипнотической силой глаз, продолжил: – Ей-богу, я никого не хотел убивать. Но такие, как вы, служат слишком большой помехой моей научной и человеческой миссии. Вы очень, очень недальновидно ушли из-под моего влияния и слишком много теперь знаете. Вас, простите, нельзя оставлять в живых… Осторожно! – и он поддержал покачнувшегося Волошина. – Зачем же падать так неаккуратно? Лучше сядем в кресло… вот так, вот так…

И он с холодной профессиональной заботливостью усадил своего непрошеного побледневшего гостя в соседнее с Верой кресло. За стеной, в приемной, послышался какой-то невнятный шум, но ни Виктор, ни Плещеев не обратили на это никакого внимания. Первый уже уплывал куда-то вдаль на волнах своего затуманенного сознания, второму было некогда. Он работал, и работа эта была, быть может, самой главной из всех, проделанных им в жизни.

– Вам удобно теперь, господин Волошин? Закрывайте, закрывайте глаза, не надо сопротивляться, вы все равно ничего не сможете сделать… Как хорошо, что вы еще не поправились окончательно после моего маленького… гм, вмешательства в вашу энергетическую систему, – бормотал он, двигаясь по комнате, проделывая необходимые манипуляции и не отрывая при этом настороженного взгляда от двух беспомощных фигур в креслах.

«Витька, да что же ты? Чего расслабился? Вставай! Спасай Веру и себя!» – мысленно кричало что-то в глубине сознания, но никак не могло вырваться вовне. Волошин не понимал, что же происходит. Почему в прошлый раз этот мутный тип не сумел подчинить его своей воле, а сейчас превратил в дохлую рыбину?

Может быть, дело в Вере? В ее состоянии, которое передается и ему? Наверное, да. Наверное, отныне и до конца жизни – быстрого, к сожалению, конца – у них одно биополе на двоих…

«Значит, мы любим друг друга! По-настоящему любим! Слышишь, ты, чертов Доктор Зло?»

– Как хорошо, что дочь связана со мной узами крови, едиными энергетическими артериями, и, следовательно, с ней я тоже могу поработать так, как мне это нужно… Она забудет все и вновь станет сотрудничать со мной, как и полагается талантливому медику и послушной дочери. А вы, – он сделал как будто сожалеющий жест, и в руках его слабо блеснуло острие шприца, и тонкий фонтанчик лекарства взвился в полутьму, – вам просто не повезло. Не нужно было вставать на моем пути!..