Неделя в декабре - Себастьян Фолкс

Первой в ванную комнату отправилась Валери, она же «Скотти», одетая в спортивный костюм и розовые кроссовки. Валери опустилась на край ванны, поерзала, устаиваясь поудобнее.

Вверху экрана появились маленькие окошки, показывавшие, что происходит в студии, — там Барри, Терри и Агнета вглядывались в свои мониторы.

В прежние дни они не позволяли себе замечаний относительно внешнего вида игроков, однако Терри этот лед сломал, что же касается Агнеты, она всегда отличалась готовностью сигануть в любую полынью.

— Господи, с такой попой, как у нее, ей так одними фантазиями утешаться и придется! — сказала Агнета.

— Да, но вид у нее все равно живенький, — отметил Терри.

— Лиза, — сказал Барри, — из ванной комнаты не доходит ни звука. Она уже начала?

— Поняла, Тел, — ответила Лиза. — Сейчас схожу посмотрю, в чем там дело. Пожелай мне удачи!

Ручная камера, которая повсюду следовала за Лизой, показала ее спрыгнувшей с длинной, обтянутой кремовой кожей софы и направившейся к ванной комнате.

И в тот же миг звук включился, и из телевизора понеслось нечто, очень похожее на визг. Картинка замоталась из стороны в сторону, как если бы оператор споткнулся и теперь пытался удержаться на ногах.

А обретя устойчивость, он показал перепуганную, багроволицую Сандру, визжавшую и плакавшую стоя нос к носу с Лизой.

— Приятно видеть Сандру хотя бы немного оживившейся, — сказал из левого верхнего угла экрана Терри. — А то мне начало уж казаться, будто она забыла, что это такое.

Сандра цеплялась за руку Лизы, норовя куда-то ее потащить.

— Я пойду с Сандрой, — сказала оператору Лиза. — Идите за нами.

Картинка поплыла, покачиваясь, вдоль коридора. Сандра визгливо вскрикивала и лепетала нечто неудобопонятное, затем все вошли в какое-то реквизиторское не то складское помещение. Вести в нем съемки никогда не предполагалось, отчего и свет здесь профессионально поставлен не был, однако, когда зажглись обычные потолочные лампы, Лиза, а с ней и миллионы телезрителей увидели то, что заставило Сандру завизжать снова.

Финн, с куском пиццы в руке и ухающим сердцем в груди, наклонился вперед, вглядываясь в мутноватый экран. В центре его висела, покачиваясь, огромная кукла.

Оператор подступил к ней поближе, отчего стало ясно: с потолочной балки складской комнаты свисает не кукла, а человек.

Телевизор замолк. Камера пододвинулась еще ближе к висящему, а затем поднялась к его лицу. Это был Алан, шизофреник, — и он удавился.

Лиза завизжала. Картинка покачнулась, затем почернела. На экране появилась студия — Терри и Барри смотрели в мониторы так, точно не могли поверить своим глазам. Но тут завизжала и Агнета.

И экран опустел.

День шестой

Пятница, 21 декабря

В 8 утра в Феррерс-Энде занимался новый морозный день. Р. Трантер стоял у окна, глядя, как вдали, над Лаутоном и Чигуэллом, восходит мутное солнце. Из постели он вылез в шесть утра — ему не давали покоя мысли о торжественном обеде по случаю вручения премии «Пицца-Палас», который пройдет сегодня в отеле «Парк-лейн Метрополитен».

Речь свою он репетировал раз сто и все равно остался ею недоволен. Начать, считал Трантер, нужно будет со слов поддельного удивления, словно забыв о том, что книготорговый журнал «Форзац» пришел к единому с букмекерами заключению: книга Кейзнова о путешествиях и та, детская, имеют очень мало шансов одержать победу над авторитетным трудом Трантера, посвященным А.-Х. Эджертону. Затем надлежит поблагодарить его агента, ленивую корову, и издателя, заявившего, что книга слишком длинна, а ее бюджет способен выдержать только восемь страниц иллюстраций. Такие благодарности были данью традиции — Трантер давно уже понял это, присутствуя на подобного рода обедах и читая газетные отчеты о них. Однако следом победителю полагалось сказать нечто значительное о литературе, о своей работе. А в этом-то и состояла проблема: Трантеру сказать было нечего — положительного то есть. За годы рецензирования он успел обнародовать все свои мнения на сей счет, а единственным сохранившимся у него сильным чувством, связанным с книгами и писательством, была обида на несправедливость, на то, что Александр Седли и иже с ним добились большего, нежели он, успеха.

Лежа в постели рядом со свернувшимся в клубок Септимусом Хардингом, Трантер прокручивал в голове разнообразные фразы. «Эджертон, писатель непреходящего значения… Поразительный контраст… Любимчики нынешних средств массовой информации… Выньте руки из задних карманов, мы говорим о вас…» Все эти проверенные на деле оборотики пришлись бы в самый раз, если бы речь шла о статье для «Жабы», однако при вручении премии, да еще во время обеда с шампанским, они будут выглядеть… Заносчивыми. Оборонительными. Над ним же смеяться станут. Ему следует воздать должное своей книге, ее предмету, себе самому, наконец. А как сделать это, не показавшись самодовольным идиотом?

Стоя посреди кухни и заваривая чай, Трантер услышал, как внизу хлопнул клапан почтового ящика. Одна из лучших, а может, и самая лучшая особенность Мафекинг-роуд состояла в том, что именно с нее начинал объезд своего участка почтальон, и если в других районах Лондона почту приходилось ждать до полудня, а то и дольше, Трантер мог читать свою уже в восемь утра. Он поставил на пол блюдце с молоком для Септимуса и спустился, как был, в халате к двери прихожей. И обнаружил среди обычных банковских счетов и рекламных проспектов белый конверт, на котором его имя и адрес были явно не выуженными из многогигабайтного списка рассылки, но жирно отпечатанными специально для него.

Трантер поднялся в кухню, вскрыл конверт. Он содержал письмо от главы гуманитарного отделения Университета Южного Мидлсекса профессора Нэнси Ритолло. «Дорогой мистер Трантер! Я обращаюсь к Вам от имени Ученого совета нашего отделения, чтобы пригласить Вас на собеседование, где Вам будет предложен пост приглашенного профессора литературной критики и литературного творчества — сроком на один год с возможностью ежегодного продления договора максимум на пять лет. Оклад составляет 22 500 фунтов стерлингов в год. Что касается преподавательской работы, она подразумевает еженедельные двухчасовые лекции в нашем уолвортском кампусе, оценку студенческих работ и чтение раз в семестр лекции на избранную Вами тему с последующим открытым ее обсуждением. Должна сообщить — на случай, если наше предложение покажется Вам интересным, — что собеседование является чистой формальностью. Других кандидатур мы в настоящее время не рассматриваем. Пожалуйста, ответьте на это письмо моей секретарше мисс Мелинде Асиф ([email protected]) и укажите время, в которое Вам будет удобно приехать для переговоров.

Университет Южного Мидлсекса относительно молод, однако это процветающее учебное заведение, которое принимает студентов из всех слоев общества и разрабатывает в настоящее время сильную программу аспирантской подготовки, в которой Вы сможете, приняв наше предложения, участвовать. Искренне Ваша».

Трантер опустил письмо на меланиновый кухонный стол. Это что же, шутка? Кто-то пытается разыграть его? Он снова взял письмо, перечитал. Да нет, все выглядит подлинным. Ответить надо будет осторожно, сдержанно, не связывая себя никакими обязательствами, и тем не менее, насколько он может судить, предложение, содержащееся в письме, обещает ему финансовую независимость. И в конце-то концов, должно же в жизни случаться иногда и что-то хорошее, верно?

Хотя еще не вполне рассвело, Джон Вилс — ко времени, когда из охраны позвонили, чтобы сообщить: «К вам мисс Уилби», — просидел за своим рабочим столом уже целый час.

— Скажите, что я жду ее у лифта.

Вилс смотрел, как по табло лифта ползет, приближаясь к нему, пятнышко света: 1, 2, 3, 4… Он ждал. Теперь он был совершенно спокойным, готовым опереться на весь свой опыт: фьючерсный, банковский, торговый, управленческий: на все и вся, лишь бы защитить то, что было для него самым дорогим на свете.

Двери разъехались, из лифта вышла молодая женщина, с кейсом в руке, в сером костюме и черных колготках. Слегка раскрасневшаяся, с зачесанными назад, на манер деловой женщины, светлыми волосами, в очках с металлической оправой.

— Кэролайн Уилби.

Ладонь у нее была влажная и, почувствовал Вилс, слегка подрагивала.

— Вот сюда, пожалуйста.

Он провел ее в свой кабинет, указал на кресло напротив — на то самое, в котором сидел молодой Саймон Уэтерби, пока Вилс лишал его невинности по части проблемных кредитов.

— Кофе?

— Спасибо. Наверное, мне стоит отдать вам вот это. — Она придвинула к нему свою визитную карточку.

— Кофе, — сказал в телефон Вилс. Четыре его экрана оставались пустыми. — Так о чем же вы хотели меня попросить?