Без единого выстрела - Юлиан Семенов

—  Где остановились, господин прапорщик? В гостинице? Не беспокойно ли там? На квартире было бы удобней.

И с готовностью вызвался помочь с жильем. Любезность эта оказалась нелишней — город был полон военными и сыскать свободную квартиру было бы нелегко.

Готовый в первую минуту невзлюбить китайца, прапорщик невольно почувствовал смущение и стыд. И правда, чем виноват он перед ним, этот китаец?

По-русски Минь говорил почти без акцента.

Темная пара, сорочка в крапинку, полусапожки и даже картуз, которые принес Минь, совершенно изменили его: не было больше вчерашнего студента, а ныне прапорщика российской императорской армии — был торговый агент, один из многих, кто шнырял в те дни по городу, охотясь за выгодными поставками для войск.

Все принесенное пришлось впору, и Минь радовался этому, как не радовался бы, наверное, за себя. Вахмистр посмотрел, снова сделал хитрое лицо, но не сказал ничего.

В том, что полковник поручил именно вахмистру ввести его в курс дел, а не кому-нибудь старше званием, таилось нечто неуважительное. Но прапорщик старался не думать об этом. Про себя же решил, если вахмистр посмеет забыться, позволит себе панибратство или покровительственный тон, он напомнит ему о чинах и рангах. Но пока вахмистр держался вполне корректно.

Костюм был не новый, но тщательно выутюженный и вычищенный. Тем не менее прапорщик почувствовал брезгливость как бы от незримого касания того, кто носил этот костюм раньше.

Вахмистр преобразился тоже, превратившись в баргузинского бурята. «А может, это и есть истинная его внешность?» — мелькнуло у прапорщика, и тут же подумал о себе — где он-то сам настоящий: в студенческой ли тужурке, в погонах ли — но уж, во всяком случае, не в этом своем обличье: торговцев да приказчиков в роду его не было!

—  Думаете, наверное, в чем смысл маскарада? — Вахмистр словно прочел его мысли. — Согласно параграфу шестому инструкции мы должны встречаться с агентами, во-первых, вне войскового расположения, а, во-вторых, желательно в цивильном платье. Хотя в нашем случае смысла особого в этом нет — военных в городе не меньше, чем штатских.

—  мНо параграф все равно остается в силе? — Прапорщик усмехнулся.

—  Так уж заведено, — пожал плечами вахмистр, не принимая иронии.

Возле одной из лавчонок, невзрачных и неотличимых от остальных, они остановились.

—  По-китайски хорошо понимаете? — утвердительно, не сомневаясь спросил вахмистр и удивился, очень удивился, когда оказалось, что прапорщик не понимает.

—  Я избрал южно-китайские диалекты. — Он словно оправдывался. — К тому же не столько разговорный язык, сколько древнюю письменность, литературу...

В его жизни как-то так получалось, что ему не приходилось бывать в ситуациях, когда нужно было бы говорить неправду. Он не ожидал от себя, что так легко сможет делать это — лгать.

Хозяин лавчонки, видимо, ждал их. Едва вошли они, как он тут же предупредительно распахнул другую дверь. В фанзе на циновке сидел очень молодой человек, почти мальчик. Он вскочил, приветствуя вошедших. Вахмистр поздоровался по-китайски.

—  Его зовут Фан, — пояснил вахмистр и перевел первые несколько фраз. Но затем, по мере того, как молодой человек говорил, все больше волнуясь, лицо вахмистра становилось все тревожнее, и он не помнил уже ни о переводе, ни о прапорщике, в неловкой позе сидевшем рядом. Он коротко спросил юношу о чем-то, и тот ответил.

—  Скверно, — сказал вахмистр по-русски. — Очень скверно.

И снова быстро заговорил по-китайски.

Вести действительно оказались дурные.

Японцам, которые сами использовали китайцев для нужд разведки, легко было догадаться, что русские поступают так же. Несколько дней назад ими введены были новые, чрезмерные меры.

Теперь хозяину каждой фанзы надлежало иметь документ с указанием числа членов его семьи. Кроме того, каждому жителю местный староста выдавал особое удостоверение. Без него никто не имел права выйти за пределы своей деревни. Даже работая в поле, нужно было иметь при себе эту бумажку, скрепленную печатью и подписью. Повсюду рыскали патрули, проходили облавы, и, если китаец не мог убедительно объяснить, как он попал сюда, от кого идет и куда направляется, его расстреливали на месте. Это делалось как мера предосторожности. Казненные валялись прямо на улицах. Возле каждого прохаживался японский солдат с ножевым штыком на винтовке. Несколько китайцев, вызвавших особые их подозрения, японцы закопали живыми в землю.

Когда вахмистр и прапорщик уходили, Фан почтительно проводил их до дверей и, склонившись в поклоне, стоял так, пока они не ушли за пределы его взгляда.

Хотя в первые дни никто из агентов не был схвачен и не попал в облавы, некая цель этих действий была достигнута: китайцы боялись теперь идти «на ту сторону». У кого оказались неотложные дела и обстоятельства, у кого — больная жена, кто «заболевал» сам. Но и тем, кто, взяв аванс, соглашался идти, верить было нельзя [13].

Находились ловкачи. Получив деньги, они с озабоченным лицом делали вид, что отправляются чуть ли не на верную гибель, сами же по нескольку недель отсиживались в городе, крадучись обходя харчевни и курильни опиума, где можно было встретить китайцев, недавно пришедших с юга. Из их рассказов, из слухов и домыслов составляли они «доклады» о том, что видели якобы сами.

Однако при всей своей ловкости плуты совершили ошибку, которую чаще всего делают люди избыточно хитрые: они недооценили меру зависти своих сотоварищей. Другие агенты, которые не были столь ловки, тут же донесли на них. С тех пор как идти к японцам стало особо опасно, стоимость услуг соответственно возросла, а число добровольцев упало, некоторые обратили ситуацию в выгодный для себя бизнес. Они приходили в штаб и сами предлагали свои услуги в качестве агентов. Выбирать не приходилось — им вручался аванс, давалось задание, после чего они отправлялись в штаб соседней части, где все повторялось сначала. Так они обходили штаб за штабом, везде собирая дань. Избежать этого бедствия не представлялось возможным — документов у китайцев не было, а имя всякий раз они называли новое.

—  Изумляюсь вашей недогадливости, господа. Даже лености мысли! — Полковник пожал плечами. — Неужели никто из вас ничего не может предложить?

Промолчать бы прапорщику. Но не смог, не удержался:

—  Можно поставить какой-нибудь знак! На каждом агенте. К примеру, татуировку. Тогда, обратившись вторично...

Ему очень хотелось, чтобы голос его звучал уверенно и твердо. Но получилось только громко до нелепости, как на базарной площади.

—  Превосходно, господин студент! — подхватил полковник.

«Господин студент!» — резануло его. — Вот как он сказал: «Господин студент!»

—  Противник выдал бы медаль за это предложение, — продолжал полковник, весьма почему-то развеселившись.

Мера эта намного облегчала бы ему поимку наших агентов. Меченых-то грех не поймать! Идея не гениальна. Но, господа, это куда лучше отсутствия таковой! Насколько я понимаю, у остальных никаких мыслей по этому поводу нет вообще? Дурно! Не одобряю!

—  Отпечатки пальцев? — предложил кто-то из офицеров и осекся.

—  Хвалю! — Полковник поднял палец. — Вы довольно близки к цели. Думайте же, господа, думайте! Уверяю вас, в нашем деле иногда это полезно.

«Фотографировать?» — подумал прапорщик, но на этот раз благоразумие взяло верх, и он промолчал.

—  Фотографировать? — произнес тот же офицер, уже уверенней.

—  Вот! — короткий, как обрубленный, полковничий палец, взметнувшись, уставился на говорившего. — Он сказал! Браво, капитан! Именно: фотографировать!

Прапорщик почувствовал себя обворованным. Когда все расходились, он задержался в кабинете, как бы замешкавшись.

—  Господин полковник, — отчеканил он в ответ на недоуменный взгляд, за звоном в ушах не слыша своего голоса. — Вы изволили сегодня публично назвать меня студентом. Прошу обращаться ко мне согласно уставу и воинскому званию, мне присвоенному.

Человек с погонами полковника, сидевший за широким столом, взглянул на него с любопытством.

—  Обиделись, господин прапорщик? Напрасно. Садитесь, — кивнул он и, видя, что тот не двигается, прибавил с жесткостью, появившейся вдруг без малейших усилий:

—  Когда я говорю что-то — расстрелять предателя, передать мне спички или сесть, — это принято выполнять. Сразу. Так вот. Если звание «студент» кажется вам обидным, непонятно, как столько лет вы носили его. Впрочем, это ваша проблема. Я вас не хотел обидеть. В моем представлении звание студента, ученого, человека науки ничуть не ниже любого из воинских званий. Что может быть благороднее причастности к знанию? Уж никак не причастность к тому, чтобы убивать других. Жаль, если вы полагаете иначе.