Одержимые. Женщины, ведьмы и демоны в царской России - Кристин Воробец

приводит к эпидемиям. Из других характерных признаков синдрома Туретта – «начало в возрасте до 21 года, многочисленные двигательные и один или более вокальных тиков (непроизвольная ругань или крик), многочисленные тики в течение дня (обычно в виде припадков), почти ежедневно или с перерывами на протяжении периода более года, изменения со временем в анатомическом размещении, количестве, частоте, сложности и тяжести тиков» – также не полностью соответствуют бесоодержимости[644]. В отличие от спонтанных вспышек, вызванных религиозным или сверхъестественным внушением в случае кликушества, синдром Туретта – болезнь хроническая и проявляется регулярно. Принимая теорию «массовой истерии», современные психиатры рассматривают поведение, преобладающее во время эпидемий одержимости демонами, как девиантное, «вызванное сбоями „правильного“ общественного порядка»[645].

Сторонники культурного релятивизма среди антропологов критикуют подобную оценку, поскольку она навязывает буржуазные культурные понятия высокоурбанизированных и индустриализированных европейских и североамериканских обществ другим. Они отмечают, что строго научный подход несправедливо клеймит образцы, которые не «укладываются в автономные параметры [их]… по-европейски сбалансированной культурной модели», как «девиантные, иррациональные или ненормальные». Подводя различные уникальные культурные модели поведения под уничижительное название «массовая истерия», психиатры и некоторые социологи, по мнению критикующих, предполагают, что «заметно разные социальные явления, такие как колдовство, карго-культы, массовое поедание глины и мастурбация как диагноз» отражают психические или патологические расстройства среди конкретных групп. Антропологи косвенно обвиняют психиатров в классовой предвзятости за предположение о том, что группам «низкого социального и/или экономического статуса, „примитивным“ или родоплеменным обществам [и] представителям развивающихся стран» свойственна «врожденная женская восприимчивость» к коллективным психопатологиям. Игнорируя культурные и социальные особенности этих обществ, современные западные психиатры, по мнению их критиков, навязывают собственные оценочные суждения и упускают из виду способы, которыми эти культуры формируют и санкционируют отдельные явления, такие, как одержимость и порча, симптоматика которых существенно разнится от одного общества к другому[646].

Аргументы антропологов, выступающих против универсальных психиатрических диагностических систем и за признание самобытности незападных культур, оказались настолько эффективными, что психиатры и психологи начали принимать во внимание культурные и социальные объяснения болезней. Например, в отчете 1992 года для Исследовательского совета по общественным наукам (Social Sciences Research Council) психолог Фрэнк Кессель указал, что

феномены здоровья и болезни, которые долгое время рассматривались как естественные проявления универсальных биологических процессов, теперь понимаются в значительной степени как локально изменчивые, культурно опосредованные, социально, исторически и политически обусловленные, и дифференцированные по полу и возрасту[647].

Последний выпуск Диагностического и статистического руководства по психическим расстройствам (англ. Diagnostic and Statistical Manual of mental disorders – DSM) DSM-IV (1994)[648] стал намного более внимательным к культурным явлениям, которые кажутся странными представителям высокоиндустриальных и урбанизированных западных обществ. Признавая существование «культурно обусловленных синдромов», но не признавая «идиом дистресса» (ничуть не менее значимых), DSM-IV отражает компромисс между западными диагностическими традициями и антропологическим мышлением, фокусирующемся на культурном релятивизме. Соответственно, если синдром соответствует «повторяющимся, локально-специфическим паттернам девиантного поведения и негативного опыта, его можно как отнести, так и не относить к определенной диагностической категории DSM-IV»[649]. Прилагательное «девиантный», однако, предполагает, что психиатры в 1994 году еще не были готовы полностью отказаться от «связанных с современной западной культурой эмпирических представлений о нормальности и болезни», то есть от вынесения оценочных суждений о человеческом поведении[650]. Тем не менее, обсуждая верования в одержимость в североафриканских и ближневосточных обществах, DSM-IV подтверждает, что поведение, связанное с одержимостью духами – «крики, смех, битье головой о стену, пение или плач» – «не считается патологическим локально»[651]. Точно так же ни русские крестьяне, ни монахи и священнослужители, проводившие экзорцизмы, не считали, что кликуши страдают от психического заболевания. Они стремились к духовной, а не к медицинской помощи бесноватым.

Если можно отойти от психиатрических ярлыков и продолжить мысль о том, что кликушество возникло на фоне специфических культурных и религиозных контекстов, необходимо проверить и чисто биологические объяснения. Учитывая возрастные и гендерные характеристики подавляющего числа кликуш, а также склонность одержимости принимать массовый характер, можно ли объяснить кликушество биологически? Этот аргумент многие историки и антропологи критикуют за тяготение к объяснению отдельных факторов, а не их совокупности. Способность некоторых продуктов в рационе русских и украинских крестьян вызывать галлюцинации (в частности, ржи, пораженной определенной болезнью, а также повсеместно распространенных лесных грибов), составы колдовских мазей, а также сходство симптомов одержимости от региона к региону подтверждают правдоподобие и актуальность возможных биологических обоснований.

Историки рассматривают биологические причины для одержимости демонами в Европе и американских колониях раннего Нового времени. Размышляя о влиянии испорченного зерна и зерна, зараженного «токсичными и наркотическими овощами и злаками» в Европе раннего Нового времени, историк Пьеро Кампорези, например, отметил:

Именно в такой общественной картине, пронизанной глубокими тревогами и страхами, разобщающими фрустрациями, всепожирающими и неконтролируемыми болезнями и беспорядочным питанием, испорченные и одурманивающие злаки способствовали бредовым гипнотическим состояниям и приступам, которые могли перерасти в эпизоды коллективной одержимости или внезапным вспышкам танцевальной лихорадки [отсылка к пляске св. Витта]… Ужасающие танцы заболевших внутри церквей, где тревожащее присутствие оскверненного и нечистого сочеталось со священным и сверхъестественным, становились захватывающими, ошеломительными представлениями[652].

Не исключая социальных стрессоров, Кампорези предполагает, что случаи коллективной одержимости в прошлом могли быть отчасти вызваны пищевыми отравлениями. Учитывая высокую значимость зерновых в рационе Европы раннего Нового времени, в ряде эпидемий одержимости и диких танцев вполне могла быть виновата спорынья – грибок, развивающийся на ржи в холодных и влажных условиях. Употребление в пищу зерна, зараженного спорыньей, может «одурманивать» и вызывать «делириозное состояние». Историки и ученые, исследующие колдовство в Западной Европе и американских колониях, давно обсуждают возможность того, что эпизоды колдовского безумия в XVII веке могли подпитываться отравлениями спорыньей (эрготизмом), но пока так и не пришли к единому выводу[653].

Поскольку в рационе русских и украинских крестьян преобладала рожь, а разновидности спорыньи, вызывающие отравление, согласно исследованию Мери Матосян, в украинских полях были относительно безопасны[654], эрготизм мог бы объяснить не только случаи одержимости в русских деревнях, но и их географическую специфику. Такое объяснение можно было бы противопоставить уже описанным выше культурным и экономическим интерпретациям, связанным с более сильным влиянием Русской православной церкви и большей распространенностью отходничества среди русских крестьян, чем среди украинских. То, что отравление спорыньей действует на женщин сильнее, чем на мужчин, могло бы объяснить гендерный дисбаланс при распространении кликушества. И хотя русский вариант одержимости не был связан с танцами, ему тоже было свойственно эпидемическое распространение и тесная связь между сакральным и сверхъестественным.

Однако имеется и ряд аргументов против наличия связи между эрготизмом и бесоодержимостью.